Черный Янгар - Демина Карина - Страница 86

• Предыдущая
• 86/88
• Следующая

И стерли.

Но сквозь туман ярости он вдруг услышал, как рвется нить жизни.

Две нити.

И закричал, пытаясь остановить. Распались кольца змеиного тела. И уже он, Янгхаар Каапо, упал на песок, с пеплом смешанный.

– Аану!

Она лежала, обняв себя руками, и разметались рыжие волосы, а медвежья шкура сползла. Красная кровь мешалась с черной. И спекшийся, грязный песок не желал впитывать ее.

– Аану… – Янгар присел рядом и попытался разжать ее сведенные судорогой руки. Человеческие.

Теплые еще.

И сердце, зажатое в правой, он вынул осторожно.

– Открой глаза, Аану.

Зеленые, как листвяник.

– Открой, пожалуйста. Лето скоро. Помнишь, ты подарила мне лето на веревочке. А без тебя оно не вернется. – Янгар содрал рубашку и вытер ее пальцы и алую ленточку, что из губ вытекала, убрал.

– Посмотри на меня. Ты же обещала, ждать меня обещала. Я бы вернулся. И построил дом. Настоящий дом, Аану, и ты была бы в нем хозяйкой. Мне не нужно другой.

Ее ладошка была такой теплой, и Янгар губами пытался поймать нить пульса. Вот только сердце Аану молчало.

– Она умерла. – Олли присел рядом.

Грязный. Страшный. И слипшиеся волосы торчали дыбом.

– Нет.

Янгару уже говорили такое. Солгали. Аану жива. Она просто ушла далеко, но обязательно вернется. И Олли, который хотел сказать что-то, лишь головой покачал.

– Они обе…

Пепел рваных крыльев сыпался с неба на песок, на мертвецов, на Пиркко-птичку, которая вернула себе человеческое обличье. И, склонившись над ней, Олли закрыл мертвые глаза Пиркко, темными ее волосами попытался укрыть рваную рану на груди. Поднял сердце, валявшееся на песке, и вложил в руку.

– Пусть боги решают, как с ней быть.

Тихо стало.

Янгар видел солнце, которое прилипло к небосводу. Желтое, налитое, оно щедро отдаривалось теплом и светом, но он все равно замерзал. И небо, к которому вернулась исконная синева, утратило вдруг яркость.

Он смотрел на песок.

И на мертвецов, которых было много.

На белую громадину опустевшего дворца и кёнига Вилхо, что, усмехаясь, наблюдал за представлением с балкона. Мухи, привлеченные запахом мертвечины, садились на золотую краску.

– Держи! – Олли, исчезнувший было, вновь появился. В одной руке он держал корону из переплетенных рогов, в другой – камень знакомой четырехугольной формы. – Это твое. Обронил.

Протянул камень. А корону на голову Янгару надел. Впору пришлась, вот только оказалась тяжелой, неудобной. И Янгар, содрав золотой венец, со злостью отшвырнул его.

– Зря бросаешься, – миролюбиво заметил Олли. – Оглянись.

На что глядеть?

На решетку? На мертвецов? На это Янгар в своей жизни уже нагляделся вдосталь.

– Род Таго – трое, остался, кажется, Кейхо, которому десятый год пошел. – Олли остановился возле покойника в роскошных бархатных одеждах, сейчас побуревших. Мужчина лежал на спине, вывернув голову, которая держалась на лоскуте кожи. – А там дальше Куний род… и Волки лежат… Росомахи…

Он переходил от мертвеца к мертвецу. Янгар понимал, что ему хотят сказать: некому власть делить. Полегли на арене Золотые рода, кровью за некогда пролитую кровь заплатили. Месть это?

Нет. Вышло так.

– Я просто пытался выжить. – Янгар гладил рыжие волосы жены, губы ее бледные, щеки, глаза. Все еще надеялся, что дрогнут ресницы. – Я просто пытался выжить.

Ради чего?

Кейсо ушел. И она, легконогая медведица, за ним. Никого не осталось.

Корона?

– Себе оставь. – Янгар сжал в руке чешуйку, выдранную сумеречными когтями. А Олли поднял корону, отряхнул кое-как от пыли и пепла и примерил. Поднял было руку, снять желая, но оставил.

Пускай. Из него выйдет кёниг.

И люди куда охотней примут сына Тридуба, нежели Янгхаара Каапо. Он так и остался чужаком для всех, кроме той, которая лежала на его коленях.

– Ты обещала. – Он прижался щекой к ее щеке, что еще сохранила призрак тепла, дразня ложною надеждой. – Ты обещала дождаться меня…

Дрогнуло в изломанной груди сердце, и тень боли скользнула по побелевшему лицу. Сжались губы, сдерживая стон.

Его маленькая медведица вернулась.

– Воды! – рявкнул Янгар. – Принеси воды, вина… Чего-нибудь!

Она дышала, быстро и часто, хватая воздух губами. И в уголках их пузырилась кровь. Она же, красная, человеческая, хлынула из носа, из ушей, отсчитывая отведенные Аану мгновения жизни.

Нет, Янгар ее не отпустит.

И, сдавив каменную чешуйку в кулаке, он приказал ей стать пылью. А горсть ее высыпал в чашу, которую подал Олли. Откуда взял? Взял, и ладно. Красное вино сделалось густым, вязким.

Получится ли?

Только бы получилось.

Раздвинуть губы. И меж зубами, стиснутыми от боли, сунуть острие ножа.

Всего-то глоток надо… и еще один… Уговорами, силой, но заставить выпить до дна, до последней черной капли, которая долго держалась на краю кубка, не желая падать.

– Пожалуйста, Аану! – Янгар держал ее голову и слышал боль.

Лекарство было горьким.

И когда она забылась глубоким тяжелым сном, поднял на руки.

– Она… – Олли все время держался рядом.

Босый. Полуголый. Грязный.

Кёниг Олли.

– Она вернется, – ответил Янгар, вглядываясь в бледное лицо жены. – Она кое-что мне обещала.

Я спала. И этот сон был полон солнечного света.

Я спала и жмурилась, глядя на желтый круг, зависший над горизонтом. Он отражался в речушке. От воды тянуло прохладой, и больше всего мне хотелось раздеться и нырнуть в сине-зеленый омут. Поговаривали, что на дне его обитает старый сом, столь огромный, что способен утянуть человека. Раз в год мужики собирались сома ловить, кидали сети, приманивали курами, но сом был хитер. Меня он не тронет.

Я знаю.

Сижу на берегу, держу гибкое удилище, краем глаза слежу за поплавком и любуюсь своим в воде отражением. Платок съехал, волосы растрепались, и на них, рыжих, слетаются стрекозы.

– Не клюет? – Я не слышала, как он подошел, хотела обернуться, но не смогла, будто сама река держала мой взгляд.

– Не клюет, – согласилась я.

И пускай себе. Я же пришла не рыбы ради, а чтобы спрятаться, посидеть в тишине, в тени старого тополя, который почти съехал в воду, но все еще цеплялся длинными корнями за оплывающий берег.

У меня с собой горбушка хлеба, кусок сыра и два яблока.

– Хочешь? – Я протягиваю одно, крупное, с плотной желто-красной кожурой.

– Хочу.

Его тень слишком тяжела для воды и тонет, извивается, словно змея.

– Если не клюет, то… – Он садится рядом, и я подвигаюсь, делясь местом на коряжине. – Может, пойдем домой?

Не хочу.

Там шумно. И нет для меня места.

Отец вот вернулся, братья, сестрица… Семья, которая чужая. И если вдруг вспоминают обо мне, то лишь затем, чтобы упреком уколоть.

– Так было раньше, медвежонок. – Он с хрустом впился в яблоко. И говорил, не прекращая жевать. – А сейчас все иначе. Увидишь.

Он ел так вкусно, что мне тоже захотелось.

– Я построю для тебя другой дом.

– Далеко?

– Далеко, – согласился он и руку подал.

Уйти, но… как же река? И моя рыбалка? И все остальное? Разве могу я это бросить? Но если откажусь, то он – тот, кто пришел за мной, – обидится. Он исчезнет навсегда. И при одной мысли о том, чтобы расстаться с ним, мне становится страшно. Я хватаюсь за руку его, а он рывком поднимает меня на ноги.

– Все будет хорошо, моя медведица, – говорит Янгар, и я верю ему.

Конечно. Разве у нас может быть иначе?

– Пойдем, Аану. – Он тянет меня от реки, и я иду. Влажная трава цепляется за ноги, оставляет темные пятна на моей юбке, но идти легко. И в какой-то миг я бегу, смеюсь, радуясь тому, что вновь жива…

Жива.

Открыла глаза, а перед ними окошко. И солнце повисло аккурат напротив этого окошка. Свет отражается в стеклах, синих и желтых, и на простыне моей остается россыпью солнечных зайчиков. Я хочу поймать хотя бы одного, но оказывается, что руки мои слишком тяжелы.

• Предыдущая
• 86/88
• Следующая