Черный Янгар - Демина Карина - Страница 77

• Предыдущая
• 77/88
• Следующая

– Только пока ты его держишь.

Этот голос тоже знаком, как и человек с ошейником. Он слишком вызывающе держится для раба. И Янгар помнил причину, когда-то давно помнил. Имя тоже. Был бой на краю леса.

Клинки в руке.

На поясе Янгара больше нет палаша: та, что стоит за его спиной, не настолько уверена в собственной власти.

И значит, от нее можно сбежать?

А глаза у раба синие, только бездны в них нет. Он похудел, и щеки ввалились, а нос сделался крупным, тяжелым. Кажется, его Янгар мог бы назвать другом. Он ведь думал о таком? Раньше.

– Ты глуп, Олли. – Та, что стоит за спиной Янгара, подходит к рабу и, взяв за цепь, дергает, заставляет наклониться. – Уже недолго осталось. Тебе, остальным… Всем.

Ее лицо прекрасно.

Настолько прекрасно, что Янгар не в силах смотреть на него.

Он отворачивается.

– Скажи, кто ты? – спрашивает Олли, разглядывая… кого? Хозяйку?

Ее цепь прочна, но не настолько, чтобы не мечтать о побеге.

– Разве ты не помнишь?

– Помню, что когда-то ты была моей сестрой. И человеком. А теперь кем ты стала?

– Кейне, – отвечает та, что стоит за спиной Янгара. – Хозяйкой Севера. И твоей госпожой. Поклонись сам, Олли. Ты же не хочешь, чтобы я заставила тебя поклониться?

И раб, бросив на Янгара странный взгляд, становится на колени.

…Под коленями мелкий камень, он впивается в кожу, в мышцы, кажется, до самых костей доходит. И Янгу кривится от боли, кусает губы, чтобы не заплакать. Он заслужил наказание, разбив драгоценную чашу. Был порот, но порка не убавила дерзости. Янгу снова забылся. И если так пойдет дальше, то на лбу его поставят клеймо, чтобы все видели: вот строптивый раб.

Тень солнечных часов скользит по земле. Так медленно… Еще долго стоять, и камни, верно, навсегда прирастут к Янгу. А ноги откажут. И тогда он не сможет сбежать.

Беглых рабов ловят с собаками. А вернув хозяевам, клеймят, но Янгу не боится клейма.

Он не раб.

Когда-нибудь он сумеет уйти и отыщет дорогу домой.

– Какой же ты упрямый. – Ледяные руки той, что стоит за спиной Янгара, ложатся на щеки, сжимают со злостью, почти желая раздавить. – Почему ты не хочешь просто все забыть? Я тебе помогу. Ложись.

Она устраивается на подушках и указывает на место рядом с собой.

– Ложись и закрой глаза.

Пальцы ее плетут сеть из тумана. А губы красны.

Вчера ей поднесли кубок, и она, устроившись вот так же, на полу, вдыхала медный запах крови.

– Хочешь попробовать? – спросила у Талли, который всюду сопровождал ее. И тот в ужасе отпрянул, она же не разозлилась, рассмеялась и окунула в кубок палец. – И зря. Вкусно.

– Ты… ты слишком увлеклась.

Талли был бледен.

Он боится ее, ту, что стоит за спиной Янгара, и хочет убежать. У него получилось бы, ведь он свободен от ее цепей, но страх держит его на привязи.

Она медленно поднимает палец, и тонкая бурая нить протягивается между ним и кубком. Она же, наклоняясь, касается нити языком.

– В последнее время, братец, ты стал слишком много говорить. – Та, что стоит за спиной Янгара, щурится от удовольствия. Янгар слышит его отзвук. – Меня это печалит.

Ее печаль притворна.

Она лакает кровь, как кошка, а напившись, засыпает, разметав по подушкам черные волосы. В них больше не держатся алмазы и огненные лалы гаснут. Лишь белый лунный камень готов служить той, что стоит за спиной Янгара. Во сне ее глаза приоткрыты, словно она и в минуты отдыха опасается выпустить Янгара из виду.

Тишина.

Служанки боятся тревожить ее. И рабы перестают дышать, моля богов, чтобы покой этот продлился подольше. Талли и тот замирает у двери, а потом решается. Он идет на цыпочках, не сводя с нее настороженного взгляда.

– Ты… – Шепот его почти беззвучен, и Янгар скорее по губам читает, чем вправду слышит его голос. – Ты должен ее остановить.

Сбежать.

– Я не знал, что она такое. – Талли дрожит, и страх его сладок. – Если бы знал…

Она хмурится во сне, и пальцы шевелятся, проверяя, на месте ли привязь.

– Вот, возьми. – В ладонь Янгара ложится камень.

Темно-зеленый, с золотыми искрами и дыркой, в которую продета веревка.

– Она его сняла и… вдруг да поможет.

Талли морщится. Он молод и устал бояться. Он не знает, что еще сделать.

– Я хотел Печать взять. Печать она стережет, проверяет. – Наклонившись к Янгару, он надевает веревку. – Пожалуйста, останови ее, ты же… ты же Полоз!

Камень Талли прячет под рубаху и, бросив на сестру настороженный взгляд, пятится. У него вышло добраться до двери и коснуться ручки. Но та, что стоит за спиной Янгара, открывает глаза.

– Ты хочешь оставить нас, Талли? – спрашивает она, улыбаясь.

– Я… если больше не нужен… – Талли дрожит и бросает на Янгара умоляющий взгляд. – Я проверю, как на арене, чтобы завтра… тоже надо присмотреть…

Она садится и зевает. У нее красивые зубы, белые, ровные, и клыки длинны.

– Иди, – говорит она, когда Талли уже почти готов признаться. – Завтра и вправду важный день.

Та, что стоит за спиной Янгара, поворачивается к нему.

– Очень важный.

Она тянется к его губам, а ее собственные еще сохранили запах крови.

– Он трус. И ничтожество, но пока еще нужен. Кто-то ведь должен защищать меня, – это не поцелуй – Янгар помнит, что поцелуи должны быть другими, – но прикосновение, которое вызывает тошноту. – Скоро ты станешь моим. Понимаешь?

Он кивает, потому что ей этого хочется. И та, что стоит за спиной Янгара, выдыхает с облегчением.

– Надо просто избавиться от лишнего. – Она падает на подушки и лежит, глядя в потолок. Губы ее шевелятся, она улыбается собственным мыслям.

А потом уходит смотреть, как порют рабов.

Она будет отсутствовать долго. И вернется утомленная, но счастливая. Она снимет платье, забрызганное кровью, прижмет к лицу, будет нюхать и жмуриться. Запах крови дурманит ее. И Янгар, наблюдая за ней сквозь ресницы – она приказала спать, – сожмет в руке камень.

Зеленый с золотой искрой. Сквозь камень можно смотреть на солнце, и оно поделится светом.

Та, что стоит за спиной Янгара, не любит солнечный свет.

Говорят, что давным-давно, во времена, когда мир уже не был молодым, но еще не состарился, жила-была девочка. Единственная дочь престарелых родителей, ни в чем не знала она отказа. Захочет ли ленты нарядные в волосы, платье ли новое, сапожки – спешат родители исполнить. Радостно им, что могут дитя любимое побаловать.

Росла девочка.

Красивой становилась, но и капризной. Всего-то ей мало было. Нарядов полны сундуки, а она, увидев новый, требовала:

– Хочу!

И бусы, и запястья, и платки расшитые, и бисерные высокие шапки, которые на юге носят, и все, чего только взгляд коснется. Только и слышалось:

– Хочу… хочу… хочу…

Из дому выходя, глядела она, что другие носят. И злая ревность точила сердце.

– Хочу… – шелестом, шипением змеиным нес ветер ее голос.

И спешили родители, сыпали золото, откупая понравившуюся вещь. Видать, и вправду богаты были. Но не все на земле покупается, и однажды увидела красавица чужого жениха.

– Хочу, – сказала и ножкой топнула.

Попытались родители образумить, да только ничего не слышала она.

– Хочу! – кричала. – Моим будет!

Бросились они к парню, упали на колени, умоляя взять девицу в жены, сулили за нею и меха, и самоцветы, да только покачал он головой, сказав:

– Другая люба.

Смириться бы красавице, да… не сумела.

Что она сделала? Одни говорят, что тень свою костяным ножом отрезала и, на руки взяв, выпила темноту. Другие – что трижды перепрыгнула она через волос конский, над порогом натянутый. А третьи, которым верю, утверждают, будто бы сама собой душа ее переменилась от злости.

Уснула девица человеком, а проснулась…

– Мое, – сказала она и коснулась родителей, забирая жизнь. – Мое, – повторила, выпивая и слуг, и рабов. Заглянула в конюшни, в сарай и овин. Опустел богатый некогда двор, живая пшеница и та поблекла, серой стала. А девица вышла за ворота. – Мое… – шептала, улыбаясь страшно. И забрала звонкий голос свадебных колокольчиков, и черноту волос невесты, красоту ее, улыбку. Любовь из сердца жениха вытянула. Радость у гостей.

• Предыдущая
• 77/88
• Следующая