Черный Янгар - Демина Карина - Страница 54

• Предыдущая
• 54/88
• Следующая

Тронный зал сиял золотом.

Он зажмурился, чтобы не ослепнуть. И тот, кто стоял за спиной, подтолкнул Янгири. Ноги не слушались, а пол оказался скользким. Собственная тень бросилась навстречу, словно желая утащить его на ту сторону, в подземный мир.

Камень. Просто-напросто камень, отполированный до зеркального блеска.

Колонны-деревья… Янгири ощущает собственную ничтожность. Он встает лишь потому, что наследнику рода нельзя проявить слабость.

Отец остался бы доволен.

Похоронный саван плотно прилипал к его лицу, и оно казалось измаранным белой краской.

Много камня. На десятки шагов, каждый из которых разносится по залу.

И скамьи вдоль дорожки пусты.

Советники, старые падальщики в белых халатах, исчезли. И стражи меньше, чем обычно. Пиркко-птичка сидит у подножия трона, на коленях ее – шелковая недошитая рубаха. Игла порхает, соединяя два куска ткани, и вспоминается Кеннике – безумная пряха, в чьей воле было вернуть Янгару потерянное.

– Мы рады, что ты все же вспомнил о нас. – Голос Вилхо доносится со всех концов зала. И колени вздрагивают, как когда-то.

…Этот голос был подобен грому. И рука на плечо упала. А кто-то добавил:

– На колени.

И пинком помог опуститься. Янгири попытался стряхнуть эту чужую руку, которая приносила боль, но его сил не хватило.

Было страшно.

Золотой великан поднялся на вершине золотой горы. От его шагов, казалось, вздрагивал пол. И колонны раскачивались, грозя упасть на голову. Янгири чувствовал себя виноватым…

– Разве я мог забыть о моем кёниге? – Янгар поклонился, заставляя себя разжать кулаки.

Улыбаться.

Идти ровно, спиной ощущая стальные жала стрел.

Спрятанный нож ластится к коже.

– Поднимись. – Кёниг вяло махнул рукой. – Мы желаем видеть твои глаза.

…Ишь черноглазый какой. И зыркает… Он понимает? Ты понимаешь, кто я, змееныш?

Пиркко мурлычет песенку, взгляд ее рассеян, кажется, что кейне не интересует ничего, кроме двух кусков шелка, которые во что бы то ни стало необходимо скрепить вместе. Игла – серебряная искра, пойманная ловкими пальцами кейне.

– Помни, шанс всего один. – Ее шепот слышит только Янгар.

…У тебя есть шанс послужить своему кёнигу, мальчик. Скажи, где Печать? Ты знаешь? Он вообще понимает меня?

Ступени к трону круты. Падать будет высоко.

Вилхо кряхтит и ерзает, вжимаясь в спинку кресла. И Янгхаар останавливается в трех шагах от вершины. Он склоняет голову. Взгляд упирается в носки сапог.

– Позволь поздравить тебя с женитьбой.

Резной ларец опускается к ногам кёнига, и в тусклых глазах Вилхо мелькает страх.

Дрожит невидимая тетива.

И беззвучно падает игла из пальцев Пиркко.

Неужели птичка думала, что Янгхаар Каапо настолько глуп, чтобы поверить ей?

В ларце – фигурка оленя, вырезанная из цельного солнечного камня. И Янгар ставит ее на свою ладонь, поднимает, чтобы видели все, особенно те, кто держат его на прицеле.

– Мы… благодарны. – Кёниг смотрит не на оленя, который вырезан столь мастерски, что кажется живым. Вот-вот запрокинет он голову, увенчанную короной рогов, и заревет, вызывая на поединок.

– Прими также мои извинения. Мне искренне жаль, что я не смог разделить с тобой радость в дни свадебного пира, мой кёниг.

Вторая шкатулка.

И снова оживает стрела, готовая сорваться в полет, ударить в спину, обрывая дыхание. И бледные ладони Вилхо цепляются в подлокотники трона.

– Я был там, куда не доходят вести.

В шкатулке – золотая птица, крылья которой украшены сапфирами.

– Мы… – Вилхо взмахом руки обрывает речь. – Мы тебя прощаем.

– Что ж, в таком случае я счастлив безмерно.

– И мы помним, – чуть громче произнес кёниг, приподнимаясь на троне. – Помним, сколь верно служил нам Янгхаар Каапо. А потому желаем наградить тебя. Проси.

Вновь тишина. И сталь клинка прилипла к коже.

– Мне не о чем просить тебя, мой кёниг. – Янгхаар кланяется, пряча улыбку.

Этот толстый человек не виновен в том, что случилось с родом Великого Полоза. Сколько тогда было ему, трусливому кёнигу, которому досталась вся тяжесть золотой короны?

Десять лет, двенадцать…

Он уже тогда был слаб и нынче не прибавил силы. Он умрет – от болезни, от руки ли супруги, чье лицо бесстрастно, от случайной ли стрелы.

– Не о чем? – Вилхо хмурится и, позабыв о том, что должен хранить лицо, трет ладонями щеки. На золоте появляются проплешины.

– Мой кёниг был ко мне добр. Разве он не дал мне земли, чтобы я стал богат? Не наполнил мои сундуки золотом? Не отдал под мою руку аккаев? Не подарил корабли?

Светлело лицо Вилхо.

– И тебе больше ничего не надо? – Это спросил не кёниг, но Пиркко, которая поднялась по ступеням и, обойдя Янгхаара, встала по правую руку мужа. Легли белые пальцы на дряблую его ладонь, накрыли, успокаивая.

– Надо, – признал Янгхаар, отступая. – Я не прошу освободить меня от клятвы.

Серебро и золото.

А за спиной сталь клинков.

– Лишь отпусти меня.

– Ты не хочешь больше служить своему кёнигу? – Ее голос сладок, как мед диких пчел.

– Я устал воевать.

– Что ж… – Вилхо всматривается в лицо жены, словно ищет в нем одобрение. – Мы думаем, что ты можешь быть свободен.

– Благодарю, мой кёниг.

Взмах руки. И усталое:

– Иди, Янгар. Мы будем помнить о тебе.

Ему позволяют добраться до двери. И струна тетивы тревожит слух. Плачет раненый воздух. И Янгхаар успевает отшатнуться.

Острие касается шеи, отворяя кровь.

– Стой. – Этот голос заставляет подобраться и положить руки на пояс.

Ножны пусты.

А нож в руке…

– Стой, змееныш, – повторяет Ерхо Ину, и вторая стрела, пробив рукав, вонзается в двери. – Или тебя пристрелят.

Нож со звоном ударяет в кольчужную рубаху Ину.

– Дурак.

Третья стрела пробивает плечо. Больно. Но кажется, эта боль – лишь начало.

Чужака я ощутила издали.

Снег припорошил следы, и лишь на берегу реки, оттаявшем в недавнюю оттепель, виднелись полукружья подков. От чужака пахло сталью и дымом, и невольно запах этот вызывал смутный потаенный страх. Шерсть на медвежьей шкуре подымалась дыбом, а сама она потяжелела, норовя пригнуть к земле.

Нет. Я давно уже не примеряла обличье медведицы, и если поначалу оставаться человеком было сложно – лес манил, а Горелая башня представлялась едва ли не клеткой, – то сейчас я привыкла и к башне, и к одежде, и к обуви. Ступни мои стали мягче, а кожа на руках посветлела, ногти утратили звериную плотность и остроту.

Пожалуй, если бы не шкура, плащом лежавшая на моих плечах, меня можно было бы принять за обычную женщину. И я, отмечая каждый прожитый день зарубкой на дверном косяке, радовалась.

Время шло, и судьба была ко мне милосердна. Сны и те отступили, позволяя поверить, что все у меня получится. Вот только одиночество порой было невыносимо. И я, пытаясь стряхнуть липкую тоску, выбиралась из Горелой башни, бродила окрест, слушала птичьи сплетни.

И вот наткнулась на чужака.

Он держался середины реки, скованной толстым льдом, и мохнатая коренастая лошадка ступала неторопливо. Седельные сумки были велики, а в руке чужак держал копье, украшенное тремя волчьими хвостами. С притороченного к седлу щита скалилась белая волчья голова.

Добравшись до излучины, всадник спешился, ослабил подпругу и уздечку снял. Он был деловит и нетороплив, но вскоре на берегу уже горел рыжий костер, облизывал шершавые бока котелка, в котором плавился снег. Всадник же растер лошадь досуха и повесил на шею торбу с зерном. Вот только ела она осторожно, то и дело вскидывая голову, всхрапывая. Верно, доносил ветер мой медвежий запах.

Мне же тянуло дымом.

И хлебом.

Кашей, которую чужак варил, весело напевая что-то под нос.

Он был не молод, но и не стар. Борода его была рыжей, а волосы, выбившиеся из-под шапки, – черны как смоль.

• Предыдущая
• 54/88
• Следующая