Черный Янгар - Демина Карина - Страница 12

• Предыдущая
• 12/88
• Следующая

Еще немного, и обязательно сбежит.

Ему ведь жара нипочем. На его родине вовсе не бывает холодов. Там деревья растут до самого неба, и на вершинах их зреют круглые желтые плоды. Одного хватает, чтобы наесться на неделю. Плоды сладкие, сочные, и вкус их Виллам не забудет до самой смерти.

На его родине реки неторопливы. В них обитают огромные ящерицы с зубами, каждый – в руку взрослого мужчины. Шкура этих ящериц столь толста, что не пробьет ее ни гарпун, ни копье. Только на бледном горле их есть особое место, в которое метят опытные охотники.

Мясо ящерицы пахнет гнилью, но вот хвост ее вкусен.

– Заткнись, – просит Янгу на ломаном хамши.

Полгода на побережье в тесном загоне, куда сгоняли негодный товар, – достаточный срок, чтобы выучить чужой язык. И саббу понимает, но продолжает бормотать, рассказывать о зубастых рыбах, костлявых, но с мясом нежным, которое само на языке тает.

Глупец.

О еде нельзя говорить – будет хуже. Только саббу не понять. Он мыслями еще дома. Он по-прежнему силен и славен, у него пять жен и множество детей. Не выживет. Янгу ли не знать, что такие, которые только прошлым дышат, в настоящем слабы. Прошлое надо забыть. Вот у него получилось, память закрыла то, что было до побережья, загона и чернолицего смешливого надсмотрщика, который изредка совал Янгу недоеденные лепешки. И приговаривал:

– Айли-на!

Бери, отъедайся. Тощих не любят, не покупают. Плохо это.

Сбежать! Не здесь, позже, когда караван дойдет до предгорий.

Куда?

Куда-нибудь, пусть на самый край мира, лишь бы там не было этой жары, песка и выцветшего неба, по которому тенями скользят падальщики.

И Янгу, переворачиваясь на живот – солнце опаляет и сквозь ткань, – закрывает глаза. Он видит этот новый дом, возможно, даже помнит его, хотя и отрекся от своей памяти.

Но Север идет по его пятам.

Мысли о прошлом, казалось, стертом, ушедшем в небытие, не отпускали. Янгхаар слушал заунывный вой плакальщиц, сквозь веки смотрел на отблески пламени. Нынешняя его смерть не имела ничего общего с той, настоящей, которая много раз подбиралась к Янгару.

Эта пахла молоком и свечным воском. Маслом, которым разводили краски. Женским потом.

И еще – сырым камнем.

Настоящая воняет гноем и кровью, у нее вкус песка на губах и голос надсмотрщика, который требует подняться. Или смрадное дыхание хищного зверя – того медведя, который, поднявшись на задние лапы, медленно подбирался к Янгу.

И толпа кричала:

– Рви! Рви!

У них был один голос на всех. И медведь покачивался, переступая с лапы на лапу. Старый, со всклоченной грязной шерстью, с глазами, заплывшими гноем, он чуял легкую добычу. И шел, желая не столько сожрать, сколько разорвать.

Боль за боль.

А нож в руке – слишком мало.

И Янгу отступает. Он пятится до самой ограды, не слыша криков и улюлюканья – толпа желает драки. И стражник, которого тоже захлестнул азарт, нарушает правила. Он просовывает сквозь прутья копье и тычет острием в плечи Янгу, поторапливая:

– Давай!

Наверняка он поставил на время. Сколько отвел десятилетнему мальчишке, слишком дерзкому, чтобы из него вышел хороший домашний раб? Слишком упрямому, чтобы и вправду учить на бойца? Минут пять? Они вот-вот истекут, и стражник потеряет деньги.

Почему-то именно эта мысль разозлила Янгу.

– Вперед! – Копье вспороло кожу на предплечье, и эта новая боль вдруг все изменила.

Страх исчез. Осталась ярость. Иссушающая, как пустыня Дайхан. Всеобъемлющая.

Алым пламенем полыхнуло в глазах. И руки сами вцепились в копье, дернули, выворачивая, и стражник не то от неожиданности, не то от испуга выпустил древко.

Янгу помнил, как стучала кровь в висках. И что стало вдруг тихо-тихо. А медведь, подобравшийся вплотную, покачнулся и медленно, как-то очень уж медленно стал опускаться на четыре лапы. Янгу вдыхал смрадное его дыхание. И тянулся к оскаленной пасти, готовый впиться в нее зубами. Он видел черные губы, бледные десна зверя, длинный язык, свернувшийся улиткой, и желтоватые сточенные клыки.

Рев оглушил. И что-то дернулось, норовя выскользнуть из рук.

Янгу не позволил. Он стоял, навалившись всем телом на древко, по которому лилась горячая медвежья кровь. И к звериному голосу добавился совокупный вой толпы.

А зверь умирал. Он упрямо полз вперед, норовя дотянуться до человека, насаживая самого себя на копье. И когда древко, затрещав, раскололось, Янгу отскочил в сторону.

Он был быстр.

И ловок.

И странное алое, стучавшее в голове, не позволяло сдаться. Еще остался нож в руке. И надеждой – широкая кровавая полоса, которую зверь вычертил на песке. Вот только опыта не хватало. И удар лапы перебросил Янгу через всю арену. Последнее, что он услышал, – восторженный рев толпы.

Он пришел в себя в сыром подвале, куда сносили раненых. И смуглокожий лекарь с длинной белой бородой, похожий на цаплю в чалме, бродил меж тел. Янгу не мог дышать от боли, но заставлял себя втягивать спертый воздух. Перед глазами плыло, но закрывать их было нельзя. Янгу знал, что сон, забытье в подобном месте – верная смерть.

И смотрел на синие атласные туфли с загнутыми носами.

За лекарем шли ученики. И когда он останавливался, указывая то на одно, то на другое тело, ученики вытаскивали его из общей груды. Тела уносили. И Янгу молился, чтобы выбор остановили не на нем. Если уж умирать, то здесь, от честных ран, а не на каменном столе, под рукой мальчишки-недоучки.

И боги снизошли к просьбе. Лекарь переступил через Янгу.

Хозяин появился позже – не прежний, новый. Его лицо проступило перед глазами Янгу сквозь полог боли. Крючковатый нос. Впавшие щеки. И усы, которые Хазмат подкрашивал хной. Тогда Янгу не знал имени, но зачарованно уставился на эти усы, длинные, заплетенные в косы, чем-то похожие на плети… Плети Хазмат очень даже жаловал.

– Живой? – Он раздвинул Янгу веки. – Живой… Хорошо. Держи!

На грудь упала монета, шестигранный дирхем с дыркой в центре.

Дирхем – это много. Две лепешки с мясом и еще кувшин воды или дрянного кислого вина, которое иногда приносили в загон.

– Это твоя нынешняя цена, – сказал Хазмат и вложил монету в руку. – Но года не пройдет, и ты будешь стоить в сто раз больше. Если выживешь.

Янгу выжил.

Спустя год его цена и вправду достигла ста дирхем. Через два – выросла вдесятеро. Через пять сам хатами-паша предлагал цену в серебре по живому весу. А через шесть Янгу удалось убить хозяина и сбежать.

Год ушел на то, чтобы добраться до Севера.

Десять – чтобы стать тем, кем он является сейчас.

И разве это не достойный повод для гордости? Золотые рода кичатся своими корнями, забывая, что любое родовое древо начиналось с одного человека. И сегодня Янгхаар посадит собственное.

Поднявшись с холодного ложа, он коснулся старых шрамов, которые ощущались сквозь слой краски. Нет больше мальчишки Янгу, появившегося на свет в рабском загоне.

Нет Янгара Северянина, цепного пса Хазмата-хаши.

Нет и Янгара Черного, верного меча и правой руки Вилхо.

– Что из этого ты оставишь… – Голос доносится издали. Но выбор сделан давным-давно: жена Янгхаара Каапо достойна всего самого лучшего. Говорят, что у Пиркко-птички глаза синие, яркие. И Янгар приготовил для нее сапфир размером с кулак младенца.

Но сейчас камень смотрелся тусклым, невзрачным.

Недостойный подарок.

А вот дирхем на веревочке – дело иное. И Янгар забрал монету.

Уже не Янгар, но безымянный мужчина, рожденный во тьме.

…Женщина спала, свернувшись калачиком. И Янгар подошел к ней, страшась до срока потревожить этот сладкий сон. Сколько раз представлял он себе Пиркко-птичку, гадая, и вправду ли она столь хороша, как о том говорят. И вот она.

Ее кожу покрывает слой краски. Узоры сложны, и Янгар позволяет себе любоваться ими. Присев рядом, он проводит вдоль желтой линии, не прикасаясь к коже.

• Предыдущая
• 12/88
• Следующая