Врата изменников - Перри Энн - Страница 1

• 1/101
• Следующая

Питт сидел на деревянной скамье и любовался тем, как бледнели лучи заходящего солнца на старой яблоне, росшей посреди лужайки, как на короткий миг покрылся золотом корявый ствол. Они прожили в новом доме лишь несколько недель, но все здесь было уже так привычно и знакомо, что ему казалось, будто он не переехал сюда, а вернулся после долгого отсутствия. И все это – от таких на первый взгляд незначительных мелочей, как пятно света на неровной каменной стене в дальнем конце сада, древесная кора, запах трав в тени низких ветвей.

Вечерело, и в светлом майском воздухе носились мошки. Приближающиеся сумерки несли прохладу. Шарлотта была где-то в доме – возможно, наверху, укладывала детей спать. Томас надеялся, что она не позабыла и об ужине. Даже удивительно, насколько он проголодался для человека, который с утра был занят единственным делом: наслаждался редкой возможностью провести дома целый субботний день. Это было одно из преимуществ его повышения на должность суперинтенданта после того, как Мика Драммонд ушел в отставку: свободного времени у него теперь было больше. Зато и бремя ответственности стало куда тяжелее. К тому же ему теперь приходилось гораздо чаще, чем хотелось бы, сидеть за столом в кабинете на Боу-стрит[1], а не вести следствие на улицах.

Он поудобнее устроился на скамье, положив ногу на ногу, и сам не заметил, как улыбнулся. Одежда на нем была старая, удобная для неспешных садовых дел.

За его спиной, щелкнув, приоткрылись застекленные двери.

– Прошу прощения, сэр…

Это была их горничная Грейси – крошечная, словно фея; когда-то уличная бродяжка, а теперь важная персона с целым штатом подчиненных – переехав, хозяева наняли женщину на пять дней в неделю для черной работы вроде мытья полов и стирки, а также мальчика на три дня, чтобы ухаживать за садом. Повышение Питта в должности было повышением и для Грейси, чем она чрезвычайно гордилась.

– Да, Грейси, – откликнулся Томас, не вставая.

– К вам жельтмен, сэр, какой-то мистер Мэтью Десмонд.

Питт на мгновение оцепенел от неожиданности, а потом вскочил и повернулся к ней.

– Мэтью Десмонд? – переспросил он, словно не веря собственным ушам.

– Да, сэр. – Грейси удивленно посмотрела на него. – Так мне чего, не надо было его впущать?

– Надо! Конечно же, надо. Где он?

– В гостиной, сэр. Я ему чаю предложила, так он не хотит. И вид у него, сэр, ужасть какой расстроенный.

– Еще бы, – сказал Питт рассеянно, быстро проходя мимо нее к дверям, направляясь в общую комнату. Сейчас ее заливали лучи уходящего солнца, и она выглядела какой-то странно золотистой, несмотря на зеленую с белым обстановку. – Спасибо, – бросил он Грейси через плечо.

Томас вышел в холл. От волнения колотилось сердце, во рту пересохло, а душу наполнило чувство, до боли похожее на вину.

Протянув руку к двери, Питт замешкался, прежде чем войти. На него разом нахлынули воспоминания, тянущиеся далеко в прошлое – так далеко, как он себя помнил. Томас вырос за городом, в усадьбе Десмондов, где его отец служил егерем. Он был единственным ребенком в семье. У сэра Артура тоже был один сын, на год младше Питта. И когда Мэтью Десмонду стал нужен товарищ для игр в этих прекрасных и огромных частных владениях, сэр Артур, вполне естественно, остановил свой выбор на сыне егеря. Дети быстро сблизились и оставались дружны, когда начали учиться. Сэр Артур радовался, обретя как бы второго ребенка и замечая, что сын, занимаясь в обществе другого мальчика и соревнуясь с ним, стал проявлять больше усердия и прилежания.

Даже когда отец Питта попал в неприятную переделку – он был ложно обвинен в браконьерстве (на землях, принадлежавших не сэру Артуру, а его ближайшему соседу), – семье было позволено остаться в усадьбе в комнатах для прислуги, а Томасу разрешили продолжать обучение. Его мать работала на кухне.

Но прошло уже пятнадцать лет с тех пор, как Питт в последний раз побывал в тех местах, и по крайней мере десять, как он виделся с сэром Артуром или Мэтью. Стоя в коридоре, уже коснувшись ручки двери, Томас вдруг ощутил, как к угрызениям совести прибавляется тяжелое дурное предчувствие.

Питт открыл дверь и вошел.

Мэтью, стоявший у камина, обернулся. Он мало изменился за годы, минувшие с их последней встречи: такой же высокий, худощавый, почти тощий, с вытянутым, подвижным, смешливым лицом, хотя сейчас в его выражении не было и следа веселости. Он выглядел измученным и сосредоточенно-серьезным.

– Здравствуй, Томас, – тихо сказал Десмонд, подошел и протянул руку.

Питт взял ее и крепко пожал, внимательно всматриваясь в Мэтью. Лицо его так явно выражало горечь, что было бы нелепо и оскорбительно делать вид, будто ничего не замечашь.

– Что случилось? – спросил он, с печалью понимая, что уже знает ответ.

– Отец, – ответил Мэтью лаконично. – Вчера умер.

Томас и представить себе не мог, каким жестоким будет нахлынувшее чувство утраты. Он видел сэра Артура незадолго до своей женитьбы и только в письмах сообщал и об этом событии, и о рождении детей. Теперь Питт почувствовал, что осиротел, словно кто-то вырвал его с корнями из родимой почвы. Он все время хотел навестить старика, однако его долго удерживало самолюбие. Томас хотел вернуться, но только тогда, когда смог бы продемонстрировать, что сын егеря добился успеха и почестей. Однако путь к такому положению в обществе стал куда дольше, чем он наивно предполагал. С течением лет ему было все труднее вернуться, все сложнее преодолеть протяженность разлуки. А теперь это вдруг, безо всякого предупреждения, стало невозможно.

– Мне… мне жаль, – ответил он Мэтью.

Тот попытался изобразить благодарную улыбку, но не смог. Лицо у него было все таким же измученным и удрученным.

– Спасибо, что приехал сообщить мне об этом, – продолжал Питт. – Это очень… любезно с твоей стороны. – «А я вряд ли это заслужил», – подумал он со стыдом.

Мэтью почти нетерпеливо махнул рукой, отклоняя изъявление благодарности.

– Он, – и глубоко вздохнул, – умер в своем лондонском клубе.

Питт хотел повторить, как сожалеет, но что толку было в словах? Он промолчал.

– От чрезмерной дозы лауданума[2], – продолжил Мэтью и пытливо взглянул в глаза Питту, ища в них понимание и сочувствие.

– Лауданума? – переспросил Томас, не веря своим ушам. – Он был болен? Страдал чем-нибудь?

– Нет, – прервал его Десмонд. – Нет, он не был болен. Ему исполнилось уже семьдесят, но у него было хорошее здоровье, и он сохранял бодрость духа. Нет, у него все было в порядке, – сердито и даже вызывающе ответил он.

– Но тогда почему же он принимал лауданум? – Мозг Питта-полицейского сразу углубился в подробности, стремясь постичь логику событий, несмотря на эмоции, его собственные или Мэтью.

– Ничего он не принимал! – воскликнул Десмонд. – В том-то все и дело! Мне говорят, что он был стар, что выжил из ума и принял чрезмерную дозу, потому что сам уже не понимал, что делает. – Глаза у него сверкнули, он готов был дать отпор Питту лишь при одном намеке, что тот может разделять подобное мнение.

Томас вспомнил Артура Десмонда, каким знал его: высокий, безукоризненно элегантный, но без тени притворства – так умеют выглядеть лишь те, кто уверен в себе и обладает природным изяществом. В то же время он одевался почти небрежно. Части его одежды плохо согласовались между собой. Даже при неусыпном внимании камердинера он ухитрялся надеть совсем не то, что было приготовлено. Однако так велико было его чувство достоинства, так много юмора в выражении вытянутого умного лица, что никто и не думал обращать на это внимание, а уж тем более укорять его.

• 1/101
• Следующая