Тайна золотой реки (сборник) - Афанасьев Владимир Николаевич - Страница 4
- Предыдущая
- 4/11
- Следующая
– Пошто русского бьёшь? – процедил он, тыча бутылкой в Акима. – На, приложись за царя-батюшку!
– На вас люди смотрят, Пётр Аверьянович! – пробовал устыдить исправника Аким. – Колыма не терпит пьяных.
– На-ка, выкуси! – состроил гримасу Рогожкин, вывернув прокуренный кукиш. – Я тут власть!!.
По округе ходила недобрая слава о разгуле уездного исправника. С казачьей братией сидел он в Крестах-Колымских и не пропускал случая поживиться. Жители тундры старались объезжать пиратскую заставу, но не каждому удавалось. Зато у Рогожкина был надёжный покровитель в лице якутского губернатора.
– Бог милостив покуда исправник пьян, – озабоченно сказал Аким Мотроне и Миткею. – Уезжать надо от греха и неправды подальше.
Не ошибся Булавин. Через неделю в илистый берег Лесоковки ткнулись две тяжёлые байдары.
Рогожкин в окружении четырёх дюжих казаков стоял посреди двора опрятной заимки и углядывал, что живут здесь работящие, здоровые люди. На этот раз Аким и Мотрона пригласили полицейского начальника и его свиту в дом. Расселись в светлой горнице за широким столом. Хозяева потчевали гостей по всем правилам колымского гостеприимства. Мотрона поставила на стол вместительную подставку с румяными ломтями ржаного хлеба, солонки с солью, с перцем и толчёным чесноком, доверху наполненные миски с кусками подкопчёной оленины, остуженная отварная осетрина, вяленый омуль, малосольная копчёная ряпушка, отварные оленьи языки, кружки с квасом из морошки с черникой, с колотым сахаром английскую вазу, на край стола самовар…
Ели аппетитно, молча. После анюйской попойки и утомительной дороги мужики проголодались. Обжорство завершали обильным чаепитием.
Аким не боялся исправника. Скорее – остерегался. Потому что Рогожкин мог лицемерно льстить да стелить мягко, жестко было потом.
– Давно к тебе собираюсь, – начал разговор Рогожкин.
Он вынул из бортового кармана сюртука носовую тряпицу, туго протёр распарившееся от чаепития лицо и раскатисто высморкался. Соловело поглядел в угол на образа, лениво перекрестил лоб и вдруг, блеснув остротой влажных зрачков, уставился на Акима.
– Прижился ты здесь, Аким Кузьмич, прижился… Это хорошо. Только поселение твоё незаконно. Ясак государю императору не платишь. Вольно живёшь. А за волю платить надобно. Да ещё как платить!
– Аким Булавин у отечества и государя в долгах не ходил, ваше благородие, – твёрдо сказал Аким. – Мотрона! – позвал он жену.
Взволнованная, она появилась в дверях горницы.
– Принеси заначку, – спокойной просьбой обратился он к ней.
Мотрона обернулась и подала Акиму небольшой мешочек, сшитый из плотной шкуры тюленя. Он развязал затянутый оленьей жилой тугой комель и высыпал на стол бумажные деньги в рублёвых, трех– и пятирублевых, более мелких купюрах. Были кредитные билеты и высокого достоинства.
– Богатство немалое, – положив руку на денежный ворох и пристально глядя в бегающие глаза исправника, сказал Аким. – Двадцать пять тысяч целковых копеечка в копеечку.
– Поддельные?! – забрызгал слюной Рогожкин, схватив несколько светло-жёлтых, синеватой орнаментовкой пятидесятикопеечного достоинства бумажек. – Мусор!..
– Приданое моей жены Мотроны, ваше благородие, – иронически заметил Аким.
Взяв ассигнацию достоинством двадцать пять рублей, прочитал:
– «Государственные кредитные билеты имеют хождение во всей империи наравне с золотою монетою. За подделку кредитных билетов виновные подвергаются лишению всех прав состояния и ссылке в каторжную работу». Деньги эти благородные, ибо на красоте бумажной золотом рисован лик государя императора Александра Третьего. А ты, Пётр Аверьянович, его «мусором» крестишь. Честь царской фамилии Господь Бог ограждает. А ещё. Деньги эти мы в государеву казну передаём. Коль в отказе препятствие чинить станешь, слух по тундре до губернатора докатит. Что же касательно незаконного поселения, на то разрешительная бумага выдана уполномоченным Марковского уезда урядником Коноплёвым на имя жены моей Мотроны Прокопьевны Жирковой, являющейся дочерью ламутского князька Прокопия Жиркова. – Аким положил перед очумевшим исправником документ и, указав в него пальцем, дополнил: – Здесь всё чёрным по белому указано и царской печатью скреплено. Вот так, Пётр Аверьянович, мы с тобой квиты. Хоть ты и «просил много, а бери, что дают».
За воротами Рогожкина заколотила нервная дрожь. Он был не в состоянии осмыслить происшедшего. С ним прежде никто так не поступал. Аким Булавин – простолюдин, а как деликатно выставил его вон.
– Видно, «где закон, там и страх», – сорвалось с его тонко сжатого рта. – Мотрона – княгиня? – он болезненно захихикал. – Куда не ткни – князья да графья… Кого же к закону-то приставлять?
– И без похмелки, ваше благородие, – ляпнул долговязый казак.
– Лапоть! – визгнул на казака Рогожкин. – Птьфу!.. язви в бок.
Он досадно сплюнул и подался к берегу.
Булавины стояли на высоком крыльце и смотрели вдаль. Потемневшая под хмурой облачностью река торопливо уносила казачьи байдары к белопенному горизонту. Река вздулась, заходила капризной зыбью. Воздух наполнился влагой. Повеяло ягельной тундрой, смолянистой тайгой, оттаявшей мерзлотой, дождём. Весенняя гроза налетает на Приколымье неожиданно, неистово. Стремительный, грохочущий поток уносит за горы всё, что мешает обновлению природы, ниспосылая небесную благодать на омытую землю. Дышалось полной грудью и верилось, что чистое, как родниковая вода, семейное счастье Акима, Мотроны и Ванюшки не омрачится.
Присмирели и улеглись во мшистые берега большие реки. Зазеленела разнотравьем тундра. Щедро светило солнце. Затосковало сердце Акима. Загадочная Шаманка и распадок Хмурый не давали покоя. Дали манили, звали…Чувствуя душевное состояние мужа, Мотрона по простоте своей разрешила всё сразу.
И вот однажды вечером Аким оттолкнул нагруженную плоскодонку от родного причала и поднял трепещущий на ветру полотняный парус.
Дули попутные ветры. Бодрила свежесть. Не было комара. Короткие остановки Аким делал лишь для чаепития да подкормки оленей, которых он взял с собой. Низкорослая порода чукотских оленей-каргинов не только вынослива в бечеве, но и неприхотлива в кормах, мало места занимает в лодке. При необходимости каргинов можно употребить в пищу. Их мясо вкусное. Олени почти ручные, спокойные, послушные труженики.
Ветер надувал парус. Лодка ходко поднималась вверх по водной ряби. Аким открывал для себя красоту Анюя…
…То широкая, сливаясь с тундровым простором, то стиснутая кустарниковой зеленью малых и больших островов, река была чиста прозрачными глубинами, красочными отмелями. Стаи осторожных уток, гусей, куликов, чирков и бакланов шумно взмывали над водой и рассыпались по прибрежным тальникам, осокам. Паровались грузные плаксивые гагары. Восхищение вызывали лебеди. Супружеские пары были хороши в гордом смущении. Аким наблюдал за ними, а лебеди не скрывали от человека первую любовь. Росными зорями на лесистых островах трубили сохатые, созывая важенок на брачный гон. На вечерний водопой к реке спускались с сопочных пастбищ стада диких оленей. Отмели кипели косяками хариуса, гольца, форели…
На тысячу вёрст ни одного кочевья, ни поселений. Никого. Подходя к устью речки Встречной, где она вливается в Малый Анюй по ровному зелёному рву, потянуло головокружительным запахом костра. А вскоре одинокая яранга на пустынном берегу встретила Акима остывшим костром. Верный слову, Миткей, видимо, ждал его, как сговорились ещё на анюйском торжище. Что-то непредвиденное сняло Миткея, потому что он не мог уйти, не оставив каких-либо примет. Два дня Аким набирался духа для пешего перехода. Не жалел он валежника для дымного костра – звал друга. Навьючив каргинов, Аким решил дойти до Верхних Столбов ущелья Сонного, чтобы круто повернуть к синим воротам распадка Хмурого.
Похолодало. Плотные туманы окутали дремучие горы. Олени пошли тяжело. Стали чаще останавливаться. Приткнётся Аким между каргинами, пригреется, а заснуть не может. Интуиция подсказывала, что здесь – в подходящих для разбоя местах – идёт по пятам зоркий глаз. Днём приходилось озираться, на ночь забирался повыше. Пошли ливневые дожди. Вспучились быстрые речки и ручьи. Загудели, заходили таёжные склоны. Аким укрылся в пещерной пасти, заросшей вихрастым тальником да хвойным стланником. Затаился.
- Предыдущая
- 4/11
- Следующая
