Призрак Тюлифанского аббатства - Тримейн Питер - Страница 2

Вооруженный этими биографическими сведениями, я взял рюмку холмсовского коньяка и стал слушать его удивительную и страшную историю. Я привожу ее здесь в точности так, как она прозвучала из уст моего друга.

— Окончив первый семестр в Оксфорде, я вернулся в Дублин, погостить в доме моего брата Майкрофта на Меррион-сквер. Однако оказалось, что делать мне там особенно нечего. В офисе первого заместителя министра финансов, где служил Майкрофт, тогда царила какая-то суматоха, и по этой причине брат никак не мог выделить время на обещанную мне рыбалку. Вместо этого он уговорил меня пойти с Абрахамом Стокером, который учился когда-то вместе с ним в Тринити, в «Роял» на спектакль. Абрахам, или Брэм, как он предпочитал зваться, был также близким другом сэра Уильяма и леди Уайльд — они жили неподалеку, через площадь, а с их младшим сыном, Оскаром, я тогда учился в Оксфорде.

Брэм был человеком с большими амбициями: он не только работал вместе с Майкрофтом в Дублинском замке, но и писал в свободное время театральные критические обзоры, а вечерами редактировал недавно основанный им журнал. Он уговаривал меня написать статью о громких дублинских убийствах, но так как никакого вознаграждения не предполагалось, я вежливо отказался.

Мы вошли в фойе «Рояла», и тут Брэм, добродушный громкоголосый великан с рыжими волосами, глядя поверх голов, окликнул кого-то. Перед нами возник худой и бледный человек, и Брэм дружески пожал ему руку. Это был юноша примерно моих лет и хорошо мне знакомый: его звали Джек Филимор. Он тоже учился в Тринити-колледже. Сердце у меня дрогнуло, и я принялся высматривать в толпе знакомое и, должен признаться, чрезвычайно дорогое мне женское лицо. Однако Филимор пришел один. Его сестры Агнессы в театре не было.

В присутствии Брэма мы, как и полагалось, обменялись несколькими теплыми словами о нашей альма-матер. Я заметил, что мысли у Филимора во время этой светской беседы витали где-то далеко, да и у меня, если говорить откровенно, тоже. Мне не терпелось подыскать подходящий повод и расспросить Филимора о его сестре. Да, Ватсон, пусть уж все узнают правду, но только не раньше, чем я покину этот мир.

Любовь, дорогой мой Ватсон. Любовь! Думаю, вы заметили, что все эмоции, а эта в особенности, в высшей степени чужды моему уму. Такова правда, и с тех пор как я повзрослел достаточно, чтобы это понять, я считаю любовь несовместимой с холодным рассудком, который ценю превыше всего. Я так и не женился, чтобы исключить всякую возможность предвзятости в своих суждениях. Однако когда-то мои намерения были иными, и это привело меня к краху, став причиной трагедии, о которой я собираюсь рассказать. Увы, Ватсон, если бы… Да что говорить о «если бы».

В юности я всем сердцем любил Агнессу Филимор, которая была лишь на год старше меня. Когда мы с Джеком Филимором учились в Тринити, я иногда бывал в их городском доме на Стивенс-Грин. Признаюсь, я искал там общества не Филимора, а Агнессы.

Да, и в зрелые годы я был способен восхищаться «этой женщиной», как, если верить вашим запискам, я называю Ирэн Адлер, однако восхищение — это совсем не то, что бездонная разрушительная стихия эмоций, которую мы называем любовью.

Тут Брэм заметил в дальнем конце фойе кого-то, с кем ему необходимо было поговорить, а Филимор воспользовался случаем и неловко спросил, чем я занят на каникулах. Услышав, что я остался не у дел, он предложил поехать с ним в Керри и погостить там несколько дней. Полковник Джеймс Филимор владел большим имением в этом отдаленном графстве. Филимор сказал, что едет туда на день рождения отца — ему исполняется пятьдесят лет. Я заметил, что мой однокашник как-то особенно подчеркнул это обстоятельство.

Тут я улучил момент и будто бы между прочим спросил, где сейчас его сестра Агнесса — в Дублине или в Керри. Филимор, как и большинство братьев, даже представить себе не мог, что его сестра обладает какой-то привлекательностью для мужского пола, а тем более для кого-то из его друзей. Он ответил равнодушно:

— Конечно же, она в Тюлифане, Холмс. Готовится к свадьбе.

Его внимание отвлек какой-то человек, пробиравшийся через людное фойе, и он не заметил, сколь сильное воздействие произвели на меня его слова.

— Замуж?! — воскликнул я. — За кого?

— За какого-то профессора, ни больше ни меньше. Его зовут Мориарти.

— Мориарти? — переспросил я, так как имя почти ни о чем мне не говорило. Я знал лишь, что оно довольно распространено в графстве Керри. Это англизированный вариант ирландского O’Muircheartaigh, что означает «искусный мореплаватель».

— Наш сосед без памяти влюблен в сестру, и уже решено, что они поженятся в будущем месяце. Он немного чудак, этот профессор. Весьма образован, возглавляет кафедру математики в Королевском университете в Белфасте.

— Профессор Джеймс Мориарти, — пробормотал я с ненавистью.

Известие о намерениях Агнессы разбило все мои иллюзии.

— Вы его знаете? — спросил Филимор, заметив мою досаду. — Он неплохой человек, правда ведь? Во всяком случае, не невежа какой-нибудь.

— Я его видел только однажды, и то издали, в клубе на Килдар-стрит, — признался я. В то время я еще не имел ничего против Мориарти. — Мой брат Майкрофт назвал мне его имя. Я с ним не знаком, но наслышан. Его «Динамика астероида» поднимается до таких высот чистой математики, что в научных изданиях не нашлось никого, кто был бы в состоянии написать на нее критику.

Филимор хмыкнул:

— Эти материи не для меня. Слава богу, я всего лишь студент-теолог. Но вы, как видно, относитесь к числу его поклонников.

— Я поклоняюсь интеллекту, Филимор.

Мориарти, насколько я помнил, был лет на десять старше Агнессы. Что такое десять лет в нашем возрасте? Но для меня, желторотого юнца, разница в годах между Агнессой и Джеймсом Мориарти казалась неприлично огромной. Я останавливаюсь на этом факте только потому, что он сказался на моем поведении в дальнейшем.

— Так поедемте со мной в Тюлифанское аббатство, — настаивал Филимор, совершенно не замечая, какую бурю чувств он вызвал в моей душе.

Я намеревался холодно отклонить приглашение, но Филимор, заметив это по моему лицу, стал вдруг очень серьезным. Он подступил ко мне вплотную и тихо сказал:

— Видите ли, дружище, нас всех очень мучает загадка родового привидения, а вы, насколько я помню, как раз умеете с помощью своей проницательности решать такие необычные проблемы.

Я знал Филимора достаточно, чтобы понять: ему не до шуток.

— Родовое привидение?

— Проклятый призрак того и гляди совершенно сведет с ума моего отца. Не говоря уже об Агнессе.

— Ваши отец и сестра боятся призрака?

— Агнесса боится за отца, с ним все хуже и хуже. Честное слово, Холмс, я просто не знаю, что делать. В письмах сестра рассказывает о таких невероятных событиях, что я начинаю думать: может быть, у нее галлюцинации или же рассудок уже покинул отца.

Я предпочел бы не бередить старые раны и не встречаться больше с Агнессой. Я мог бы провести остаток каникул в библиотеке Марша, где хранится великолепное собрание шифрованных средневековых рукописей. Однако при всех своих душевных терзаниях я не мог не признать, что загадка манит меня с неодолимой силой.

Уже следующим утром мы с Джеком Филимором отправились на вокзал Кингсбридж и сели на поезд до Килларни. По дороге Филимор рассказал кое-что об этих таинственных событиях.

Говорили, что на Тюлифанском аббатстве лежит проклятие. Имение находится на самой оконечности полуострова Ивераг, в диком и пустынном краю. Никакого аббатства там, конечно же, никогда не было, это громкое название носил обыкновенный георгианский загородный особняк. Англо-ирландское дворянство в восемнадцатом веке имело склонность к помпезности и называло свои дома аббатствами или замками, даже если это были непритязательные сооружения, где обитали семьи довольно скромного достатка.

Филимор поведал о том, что старшие сыновья хозяев Тюлифана вот уже седьмое поколение подряд умирают страшной смертью, едва им исполнится пятьдесят лет. По слухам, первый владелец аббатства повесил маленького мальчика за кражу овцы. Потом оказалось, что ребенок был ни в чем не повинен, и тогда его мать, вдова, для которой сынишка был единственной радостью в жизни и последней надеждой на утешение в старости, и наложила проклятие.