Король на площади - Колесова Наталья Валенидовна - Страница 2

• Предыдущая
• 2/61
• Следующая

Поначалу Король, как и остальные обитатели площади, пытался разузнать обо мне побольше. Я отмалчивалась и отшучивалась: мол, не столько у меня в жизни горестей, чтобы он тратил на них свое золотое время. Король отступился – но, кажется, лишь до поры.

Дама Грильда и не подозревала, что старый знакомец завернул проведать ее не просто так. Но раз тот охотно и сочувственно выслушал перечисление и симптомы всех ее многочисленных хворостей, у Грильды улучшилось настроение, и она продолжила свою болтовню дальше. Дошла и до бедняжки-художницы, снявшей комнату наверху. Слишком молода для вдовства. Овдовела недавно, потому и слова не вытянешь про мужа-бедняжку. Только и сказала, что был он художником и слаб здоровьем, а она при нем помощницей. Сразу видно, не из простых, ученая, чистоплотная, вежливая, тихая и платит в срок. Что еще требуется, правда?

Он подозревал, что Грильде требуется как раз большего: чтобы тихая вдовушка разговорилась наконец, поведала свою родословную до седьмого колена, да как она познакомилась с бедняжкой мужем, да сколько людей было на свадьбе и почему у них не случилось деток, как он умирал и как она, рыдая горько, шла за гробом… И искренне зауважал художницу: держаться так стойко под непрерывным натиском Грильды неделю за неделей, месяц за месяцем – для этого нужно иметь поистине железную волю! Вот почему она так умело и ловко ускользает от его вопросов!

Ему нравилось смотреть, как Эмма рисует. Его вообще привлекали люди, умеющие делать то, чего не умеет он сам, – пусть то дар богов или искусство, развитое годами усердной работы. А здесь нравилось и что художница делает, и как она это делает. Как морщинка пролегает между строгих пепельных бровей, как Эмма закусывает нижнюю губу, как раз за разом убирает выбившуюся из тугого узла пушистую прядь, не замечая, что марает краской лицо…

А еще она напоминала ему птицу. Настороженную птицу, наблюдающую за тобой ясными светлыми глазами, готовую вспорхнуть от твоего неосторожного движения. Или неосторожного вопроса.

Но с птицами он умеет обращаться. И с певчими, и с ловчими. И даже с дикими лесными. Сумеет приручить и эту.

Только не надо торопиться…

– Как ты этого добилась?!

Кароль был потрясен.

Он смотрел, как, сморкаясь, непрерывно ругаясь и сыпля междометиями, шел по площади старый моряк Джорджия. Старик то и дело спотыкался, потому что нес перед собой картину и не отрывал от нее мокрых глаз.

– Дак… что же это… койкас и присные его… оно… вот же оно… ах ты ж, проклятая ты баба!.. – доносилось до нас.

Я осторожно повела плечом, потом шеей. Когда Джорджия стиснул меня в объятиях, что-то во мне непоправимо хрустнуло и никак не желало возвращаться на место. Я даже не могла как следует вздохнуть.

– Я просто написала для него картину.

– Угу. И из-за этого «старая соль»[2], пират и контрабандист, плачет, словно дитя! Что ты ему такого нарисовала?

– Ничего особенного. Ночь. Море. Корабль.

Я начала складывать кисти и краски. Все равно работать сегодня не смогу: картину я писала до самого рассвета. Король бросил взгляд на мои дрожащие руки – прекрасно, теперь он решит, что я по ночам глушу наливку своей почтенной хозяйки! Молча забрал у меня этюдник. Покушался и на сумку – тут уж я не отдала, никому не доверю драгоценные краски и кисти, стоившие мне целое состояние.

Джок, ехавший в клетке на плече хозяина, беззаботно насвистывал, мы же шли молча. Чувствуя себя снулой, а то и подчистую выпотрошенной рыбой, я глядела под ноги, мечтая лишь побыстрее добраться домой… то есть до дома дамы Грильды. И потому не заметила, что мы свернули не туда.

– Сядь, – сказал Кароль.

Я подняла голову и удивилась:

– Где это мы?

Широкий парапет отгораживал от крутого обрыва небольшую, выложенную булыжником террасу с единственной каменной скамьей. Над ней нависали упругие ветви золотого дождя и пышные купы сирени… прекрасное цветовое сочетание, я даже прикинула, какие краски в какой пропорции смешать для получения такого эффекта. Подняв голову, обнаружила выше по склону террасы старого Королевского парка, обрезанные поверху серой дворцовой стеной. Проследив мой взгляд, Кароль улыбнулся.

– В моих садах, разумеется. Где еще монарху искать уединения и отдохновения? Присядь и ты.

– Послушай, Кароль, я очень устала и…

– Так отдохни. – Мягко надавив на плечи, он усадил меня на скамью. Со вздохом я подчинилась и обнаружила, что скамья удивительно удобная. Кароль поставил рядом со мной клетку со своим драгоценным Джоком и нырнул в цветущие заросли.

– Кароль, но это не смешно!

– Сиди спокойно, никто сюда не придет! – И только ветки закачались.

Я ответно качнула головой и огляделась. И впрямь следов пребывания людей здесь не наблюдалось. Лишь птичий помет на парапете да осыпавшиеся подсохшие цветы под ногами. От взгляда вперед у меня перехватило дыхание: с такой точки Рист я еще не видела, а уж, казалось бы, за несколько месяцев обошла весь город вдоль и поперек! Неровная подкова кобальтовой бухты с кажущимися отсюда игрушечными кораблями; желтоватые скалы с прилепившимися к ним красными черепичными крышами белых домов, бесконечными мостиками, балкончиками и террасами; поверху – волны и уступы городских улиц, а внизу – туманно-синий бархат моря, соединяющийся на горизонте с голубым шифоном неба…

Вернувшийся Кароль застал меня навалившейся на парапет и пожирающей взглядом мою будущую картину. Произнес с легким удивлением:

– Как, ты еще не начала делать наброски?!

– Так ты специально привел меня сюда – показать бухту?

Опять эти выразительные смешливые морщинки – пожалуй, лучше всего они могут удаться в угле…

– Просто решил поделиться с тобой кусочком меня!

– А… – и я прервала себя, принюхиваясь: из его сумки струились умопомрачительные запахи. – Что это там у тебя такое?

Подмигнув, он театрально медленно извлек кусок завернутого в холст пирога, глиняный горшок с жирной горячей похлебкой и пару деревянных ложек.

– Откуда?!

Кароль мотнул головой наверх.

– Ах ты… проныра! Свел дружбу с какой-нибудь дебелой дворцовой поварихой?

– Молчи и ешь, – велел Кароль. – Тебя-то дебелой назовут не скоро!

– И слава богам, – пробормотала я, погружая ложку в густую похлебку.

А наш Король неплохо устроился: наверняка в Ристе найдется немало женщин, питающих слабость к сладкоречивому Человеку С Птицей! Тут еда, там ночлег, пара-тройка монет на площади… И тихое чудесное место для «отдохновения».

Придержав ложку, я вскинула глаза. Кароль сидел, вытянув длинные ноги и вперив задумчивый взгляд в горизонт. «Поделиться кусочком меня». А ведь он впервые не расспрашивал, а что-то рассказал о себе. Показал…

– Спасибо тебе, добрый человек, накормил, напоил, – шутливо сказала я, отодвигая пустую посуду. – Какую плату теперь потребуешь?

Кароль встрепенулся, повернулся и устремил на меня столь же задумчивый взгляд. Я вопросительно вскинула брови.

– Итак?

– Ты сможешь нарисовать для меня все это? – спросил он неожиданно.

Я опять навалилась на парапет, рассматривая бухту.

– Ее можно писать бесконечно – на рассвете, на закате, ночью, в шторм и в знойный безветренный полдень… Но зачем? Ведь в любой момент ты можешь увидеть бухту и без моих картин.

Кароль улыбнулся.

– Но когда-нибудь я стану слишком старым, чтобы подняться сюда. А мне захочется увидеть ее вновь и, может быть, всплакнуть, как плакал сегодня Джорджия…

Я вздохнула. Ясно. Все тот же вопрос, только заданный более длинным и окольным путем. Ну что ж, за этот прекрасный обед, а пуще – за этот прекрасный вид – я могу и ответить тебе, Человек С Птицей…

– Я нарисовала его воспоминание.

Кароль поощрительно молчал, и я продолжила:

• Предыдущая
• 2/61
• Следующая