Полуостров загадок - Болдырев Виктор Николаевич - Страница 9

— Знак главного Эрыма![11]— прохрипел Гырюлькай, не решаясь притронуться к ожерелью. — Тальвавтын ищет костяную цепь, у людей спрашивает, сундуки стариков смотрит. Все, что попросишь, отдаст Тальвавтын тебе за Большой знак эрымов!

Милый, мудрый Илья. Как он догадался прихватить с Омолона амулет Чандары? Собираясь на Чукотку, я и не подумал, что ожерелье может нам пригодиться. Эта красивая вещица, снятая с груди умершего Чандары, хранилась у Пинэтауна и Нанги как семейная реликвия.

— Красный кафтан, золотой нож у олойских чукчей Тальвавтын нашел, — продолжал Гырюлькай, — анюйские чукчи привезли ему денежные лепешки с блестящими лентами, старинные бумаги с висячей красной печатью.

Я осторожно расправил костяную цепь и надел на шею. Медвежьи головы Загремели, сцепившись клыками, улеглись на груди ровным рядом.

Гырюлькай застыл. Потом торопливо проговорил:

— А этот главный амулет Тальвавтын не нашел — совсем пропадал куда то. Как тебе достался? Ты сын эрыма? — согнувшись в три погибели, спросил Гырюлькай.

Костя прыснул:

— Только этого не хватало, попадешь еще в самозванцы, Вадим, чукотским царем станешь.

— У чукотских эрымов, Костя, были и русские жены, и нет ничего удивительного, если у меня в жилах потечет королевская кровь. Впрочем, шутки в сторону. Ну что ж, подарим Тальвавтыну ожерелье Чандары, а?

— Не вздумай отдавать старому хрычу, пока оленей не продаст, — стукнул кулачищем Костя.

Столик Эйгели скрипнул и зашатался.

— Красиво… — тихо произнесла по чукотски Геутваль, осторожно коснувшись ожерелья смуглыми пальчиками.

В стойбище к Тальвавтыну решили ехать, не откладывая, втроем с Костей и Гырюлькаем. Костя с Ильей отправились чинить нарту к предстоящей поездке, Гырюлькай и Тынетэгин — ловить ездовых оленей. Эйгели хлопотала в чоттагине. Мы с Геутваль остались в пологе одни.

После вчерашнего признания Геутваль была грустна и молчалива. Я сказал девушке, что хочу о многом с ней поговорить, но плохо знаю чукотский язык и боюсь, что она не поймет меня как следует.

Геутваль взволновалась и заявила, что она хорошо понимает мой разговор и постарается понять все, что скажу.

Я взял ее маленькую шершавую ручку — она потонула в моей ладони — и сказал, что люблю ее, как брат любимую сестру, что мне приятно оберегать ее от всех бед и опасностей, что я всегда буду дружить с ней, но далеко далеко на Большой земле у меня есть невеста и мы любим друг друга, что ее зовут Мария, она уехала два года назад с Омолона на материк и я очень скучаю о ней.

Из нагрудного кармана я извлек свой талисман — портрет в овальной рамке и долго растолковывал, что это бабушка моей невесты — когда она была молодая, и что Мария очень похожа на нее.

Растолковать все это было чертовски трудно. Но Геутваль кивала черноволосой головкой и как будто все понимала.

Осторожно она взяла миниатюрный портрет, написанный акварелью. Долго и пристально разглядывала бледнолицую незнакомку в бальном платье, с большими печальными глазами, и наконец тихо проговорила:

— Хорошая твоя невеста, умная…

Потом сказала, что сгорает от стыда и просит выбросить из головы вчерашний разговор. Меня поразил живой ум и необычный такт полудикой чукотской девушки.

Геутваль спросила, где сейчас Мария и что она делает.

Объяснить это было еще труднее.

— Понимаешь, Мария уехала далеко далеко, в свою родную страну — в Польшу.

Геутваль тихо спросила:.

— Почему твоя невеста так далеко уехала без тебя и вернется ли она к тебе?

Этот вопрос поставил меня в тупик.

— Не знаю… давно от нее нет вестей…

В глазах девушки блеснули искорки. Она еще что то хотела спросить.

Но объяснение наше прервал Костя — он влез в полог, разгоряченный и красный.

— Нарты готовы!

Гырюлькай и Тынетэгин пригнали ездовых оленей. Они выловили шестерку своих лучших беговиков.

— Поедем как важные гости, — улыбнулся старик. На легковые нарты положили самое необходимое — спальные мешки и рюкзак с продовольствием. Геутваль принесла свой маленький винчестер и протянула мне:

— Спрячь в спальный мешок… может быть, стрелять надо…

— Ай да молодец! — восхитился Костя. — Бери, Вадим, перестреляют как куропаток, и отбиться нечем…

Я не взял оружие, поблагодарив юную охотницу. В стойбище мы отправлялись как гости и взяли лишь подарки Тальвавтыну: мой цейсе — великолепный двенадцатикратный бинокль, ожерелье Чандары и рюкзак продуктов.

На душе у меня скребли кошки: ведь недавно в стойбище Тальвавтына сложили свои головы представители фактории. Неспокоен был и Гырюлькай. Он курил и курил свою трубку, не решаясь идти к нартам. Рядом стояли наши друзья: Тынетэгин, Геутваль, Илья, — сосредоточенные и молчаливые.

— Может, поеду с тобой? — спросил Тынетэгин.

Мне очень хотелось взять с собой решительного юношу, но появление его в Главном стойбище наверняка рассердит Тальвавтына. Я сказал, об этом Тынетэгину.

Гырюлькай удовлетворенно кивнул, спрятал трубку и шагнул к оленям. Мы с Костей едва успели прыгнуть в нарты — беговые олени как бешеные рванулись вперед. Комья снега полетели в лицо. Я обернулся: Геутваль замерла, протягивая руки, словно удерживая нарты.

Погонять быстроходных оленей не приходилось. Нарты оставляли позади длинный хвост снежной пыли.

Главное стойбище было где то недалеко, за перевалом. Как птицы взлетели на пологий перевал. Впереди, среди белых увалов, открылась широченная снежная долина, словно приподнятая к небу. Повсюду на горизонте вставали белые пирамиды сопок с плоскими, столовыми вершинами. У подножия дальнего увала поднимались в морозном воздухе голубоватые дымы.

Гырюлькай остановил оленей и обернулся. На его посеревшем лице мелькнула жалкая улыбка.

— Стойбище Тальвавтына… — сказал он глухим, сдавленным голосом.

Крошечной группой мы сошлись на седловине, волнистой от застругов. С любопытством рассматриваем необычные столовые сопки. Наконец то ступили на порог таинственных Анадырских плоскогорий! Гырюлькай достал кисет, набил непослушными пальцами трубку и закурил. Я вытащил из за пазухи свой цейсе и навел на голубые дымы.

Близко близко я увидел дымящиеся яранги, множество нарт, оленей и фигурки людей, столпившихся на окраине стойбища. Мне показалось, что они смотрят на перевал, где мы стоим. На таком расстоянии они могли видеть лишь точки. Я протянул Гырюлькаю бинокль и спросил, почему так много людей там.

Старик, видимо, впервые видел бинокль. Я помог ему справиться с окулярами.

— Какомэй, колдовской глаз! — воскликнул он, увидев стойбище необычайно близко. — Все старшины собрались, нас заметили…

Костя нетерпеливо потянулся к биноклю.

— А ну, давай, старина.

Но Гырюлькай не хотел расставаться с невиданными стеклянными глазами.

— Орлиный глаз! — восхищенно чмокал он. — Однако ждут нас, — отдавая наконец бинокль, проговорил он с нескрываемой тревогой.

— Заметили, черти, суетятся, в кучу сбились, побежали куда то… готовят прием, — бормотал Костя, подкручивая окуляры. — Не разберу, что они делают? Окопы, что ли…

— Полегче, старина, многие там и русского человека никогда не видали.

— Поехали! — крикнул Костя.

Олени ринулись с перевала. Никогда я еще не ездил с такой, быстротой — прямо дух захватывало. Скоро уже простым глазом мы различали фигурки людей. Но странно: теперь они не толпились на окраине стойбища, а занимались каким то делом. Копошились у нарт, жгли костры…

Гырюлькай поравнялся со мной и радостно крикнул:

— Оленьи бега готовят, жертвенные огни зажгли! Что есть духу мчимся к стойбищу. Но люди там словно ослепли, не замечают гостей.

— Хитрые, бестии! — крикнул Костя. — И виду не подают.

Подъезжаем к стойбищу. Никто на нас не обращает внимания. Мужчины готовят нарты, просматривают упряжь, запрягают ездовых оленей. На окраине стойбища в тундре женщины жгут костры, кидают в огонь кусочки мяса и жира в жертву духам. Вокруг огней толпятся обитатели стойбища в праздничных кухлянках, шитых бисером торбасах.