Полуостров загадок - Болдырев Виктор Николаевич - Страница 35

В долине Бургавли перед нами открылся загадочный зеленый мир полуострова. В светлых рощах чозений — высокоствольных древовидных ив с темной морщинистой корой — тонем в буйном разнотравье. В колымской тайге ивовые рощи постоянно встречаются в речных долинах, на галечных и песчаных островах. Но здесь поражает высокотравье, разраставшееся среди деревьев в непроходимые джунгли.

Двухметровый вейник, похожий на камыш, зонтики дудника над головой, высокие свечи иван чая, гигантская крапива и…. камчатский шеломайник — такие травы обычны лишь для ивовых рощ Южной Камчатки и Курильских островов.

Среди чозений вздымаются могучие стволы одиноких тополей. Трудно определить в этой чаще высоту пришельцев с юга. Эти деревья напоминают далекое Черноморское побережье Кавказа. Там иногда встречаются такие великаны.

Полоса густых рощ кончилась, выходим на сухие и плоские террасы, заросшие мелким ольховником и куртинами приземистого кедрового стланика. У проток растут тополя с причудливо разветвленной, словно раздавленной кроной, как у среднеазиатского карагача.

Кедровый стланик постепенно вытеснил ольху, заглушил разнотравье, сплошь укрыл склоны соседних сопок. Попали в настоящие стланиковые дебри. Вокруг сплетаются изогнутые. красноватые ветви в кистях душистой колкой хвои. Ступить на землю негде, и мы, подпрыгивая на пружинистых ветках, шагаем, словно по воздуху, цепляясь и повисая на смолистых сучьях, точно обезьяны. Пружинистые стволы подбрасывают вверх, зажимают рюкзаки, стаскивают сапоги, рвут одежду, больно ударяют зазевавшегося путника. Иногда путь преграждают стволы стланика невиданной толщины. Упорно ломимся сквозь невообразимые заросли и, выбившись из сил, падаем на узловатые ветви, покачиваясь в лесных «гамаках».

Такие цепкие дебри кедровый стланик образует лишь в субальпийском поясе Курильских островов и по склонам камчатских сопок. Приходится прорубать тропу. Медленно двигается наш отряд в зеленом туннеле по склону сопки.

Внезапно стланик поредел. Вышли на просторную опушку, заросшую стройными деревцами с курчавой зеленой листвой. Точно лапы погибших гигантских пауков, там и тут изгибаются высохшие распластанные корни и сучья. Выпирая из земли, крошечные деревца раздвигают мертвые плети.

Неужели камчатская береза? Над порослью совсем еще юных березок по краю опушки поднимается просветленная роща высоких, слегка искривленных берез с черноватой морщинистой корой. Входим в обширный лес из камчатской каменной березы Эрмана.

— Смотрите: папоротники!..

Сбросив рюкзаки, ребята бросаются к широким перистым листьям. Дети северных старожилов, с первого класса учившиеся в магаданской школе, они знают папоротники лишь по рисункам в учебниках.

Давно путешествуя по северу, я впервые встречаю в колымской тайге обитателей тенистых лесов юга. Теперь тонем в папоротниковом море. Это важное ботаническое открытие.

В подлеске удивительной рощи орлята находят рябину, жимолость, ольху, малину, а в тенистых распадках — огромные листья камчатского лопуха, похожие на опахала. У подножия толстого ствола камчатской березы фотографирую папоротник рядом с острыми, саблевидными листьями камчатского ириса. Такой снимок можно сделать лишь в лесах Южной Камчатки.

Вид необыкновенного на дальнем севере березового леса с папоротниками волнует меня. Родина каменной березы — Южная Камчатка. Однако на своей родине чувствует она себя плохо: не дает поросли, почти не образует сережек, а листву ее часто объедают вредители.

Чем объяснить бурный рост курильских и камчатских растений на таинственном полуострове среди тайги северного побережья Охотского моря? Может быть, действительно вулканическое тепло греет эту землю?

— Сюда, скорее сюда! Мертвый лес!.. — пронзительно кричит из чащи Георгий, начальник высокогорной группы наблюдателей.

Выбираюсь на опушку и вижу печальную картину: на пологом склоне распадка, как призраки, стоят мертвые деревья сказочного леса. Не шелохнувшись, застыли выбеленные дождями сухие стволы камчатской березы. Кора и листья опали, обнажив высохшие стволы и гладкие ветви, похожие на оленьи рога. Заросли бледно зеленых папоротников оттеняют мертвенную белизну погибшего леса.

Стучим топорами по голым деревьям, и они звенят, как корабельные мачты.

Что случилось тут, почему березы засыхают и роняют кору? Ведь следов пожара нигде не видно.

Спиливаю сухие, звенящие стволы и пересчитываю годовые кольца. Погибшие деревья все как на подбор одного возраста — семидесяти, восьмидесяти лет…

Удивительная природа полуострова готовит новые и новые сюрпризы. Дальше долину Бургавли стискивают сопки, образуя узкие ворота. Вошли в эти ворота и попали в глубокую долину, закрытую со всех сторон обрывами высоких скалистых гор,

— Ну и долина!

Она напоминает вытянутую чашу. Река разветвляется надвое, принимая множество ручьев, стекающих из крутых ущелий. Перевалы в горное убежище обрываются головоломными кручами. В долину ведет лишь один ход — через узкие ворота, которые проточила Бургавли, устремляясь к морю.

Дно кратерообразной долины укрывают заросли поразительного ботанического состава. С непостижимой роскошью здесь разрастаются камчатские и курильские растения.

Переправившись вброд через быстрый поток, вступаем в густые тенистые леса камчатской березы. Необычайно высокие деревья сплетаются листвой, укрывая густой тенью тропические заросли папоротников. В таинственном полумраке молчаливо двигается наш отряд сквозь дивный лес. Ноша нестерпимо тянет уставшие плечи. Пора устраивать ночлег. Бивак разбиваем у ручья. Вода струится под сенью берез и о чем-то шепчет, играя зелеными водорослями, прилепившимися к подводным камням.

Собравшись в кружок у пылающего костра, орлята потягивают крепкий чай и, потрясая кружками, вспоминают треволнения минувшего дня.

— Этот лес совеем не похож на колымскую тайгу!

— А папоротники, папоротники, точно в тропиках!

— Обезьян только не хватает.

— Почему растут здесь южные растения, не понимаю?..

— Приборы, приборы тебе ответят, — подражая моему голосу, солидно кашлянув, наставительно басит Георгий.

Приборы, заботливо обвернутые рубашками и свитерами, лежат в рюкзаках. Завтра мы поставим Высокогорную станцию.

Перешучиваясь, ребята укладываются вокруг костра в спальные мешки и мгновенно засыпают, утомленные трудным переходом.

Костер догорает. Перекладываю в сухие листы драгоценные растения, собранные в гербарий.

Смутная тревога давит сердце. Утром мы уйдем в горы через перевал. Имел ли я право оставлять наблюдателей Южной станции одних на морском берегу, где Юшкевич обнаружил следы неизвестного обитателя землянки? Как уберечь ребят от опасности?

Легкий шорох чудится в кустах. Вздуваю огонь, укладываю в костер здоровенный ствол камчатской березы, забираюсь в спальный мешок, прячу у изголовья заряженное ружье и обнаженный нож и, коснувшись щекой резиновой подушки, словно проваливаюсь в бездонную пропасть.

…Солнце встречаем на перевале.

Внизу сквозь утренний туман просвечивают висячие долины и сапфировые озера на моренах.

Склон перевала круто падает в глубокую долину реки Хиинди. Долина изгибается, рассекая горную страну, и оканчивается крутым глубоким цирком. Сверху он кажется кратером потухшего вулкана. На плоском каменистом дне его блестит озеро, в ложбинах на осыпях лежат снежинки.

Кратерообразный цирк — в самом сердце Высокогорья. Верховья Хиинди наглухо заперты островерхими вершинами, сплетающимися в мощный узел.

— Там поставим станцию, — указываю ружьем вниз.

— В кратере вулкана?!

— Метеорологические наблюдения в цирке, несомненно, прольют свет на природу альпийских долин, — размышляю я вслух.

Цепляясь за кусты ольхи и стланика, спускаемся ниже и ниже. Склон перевала внезапно обрушивается в долину хаотическим нагромождением расколотых глыб.