Полуостров загадок - Болдырев Виктор Николаевич - Страница 20

На снег выскакивали люди. Коренастый, в комбинезоне, в меховых унтах, в летном шлеме Саша, а с ним высокий человек в канадской куртке и пыжиковой шапке..

— Да это же Буранов! Андрей!

Следом неловко спускается по лесенке длинная, сутулая фигура в короткой, не по росту, кухлянке.

— Неужто Федорыч?!

Механик уже копается у тягача. Из вертолета выпрыгивают люди в штормовых куртках с откинутыми капюшонами. Они выгружают какие то железные рамы, сваренные треугольником из рельсов, с массивными стальными ножами.

— А это что?

— Снегопахи… Федорыч придумал, — смеется Буранов, поглядывая на наши растерянные физиономии.

— Просто чудо какое то! Андрей, как ты здесь очутился?

— На выручку прилетел…

— А вертолет?!

— Полярники выручили.

Все это похоже на сон. Голова идет кругом.

— Порядок, Вадим… — усмехнулся Буранов. — Вы здесь вон какой табунище отхватили — целый совхоз! А мы тоже не зевали. Благодари Сашу — он вас разыскал.

— Ваша сопка помогла, — кивнул на причудливую каменную вершину летчик. — Издали увидел «каменный чемодан», подлетел, гляжу — флаг у стойбища, значит, свои…

Федорыч завел трактор, и Белая долина ответила эхом на рокот мотора. Механик вывел машину из под фюзеляжа вертолета. Полярники прицепили рамы из рельсов с приваренными зубьями.

— Показывай, Вадим, где у вас тут ягельники, сейчас накормим табун, — говорит Буранов.

Зову Гырюлькая. Опасливо подходит старик к невиданной машине. Федорыч влезает в кабину, распахивает дверку:

— Садись, старина, показывай, где ягельники хорошие…

Растолковываю растерявшемуся Гырюлькаю, что надо показывать. Подвел к железным рамам с зубьями. И вдруг Гырюлькай радостно закивал:

— Крепкие ножи! Мы с Костей подхватили старика и посадили на мягкое сиденье, рядом сел Буранов. Дверца захлопнулась. Тягач взревел и двинулся, волоча тяжелые рельсовые «бороны».

Зубья дробили обледеневший наст на мелкие куски. За трактором оставалась широкая полоса взрыхленного снега.

Мы с Тынетэгином и Геутваль поднимаем многотысячный табун, тесним к взрыхленной целине. Передние олени, учуяв запах ягеля, выбегают на широкий след, легко разгребают взрыхленный наст и жадно набрасываются на освобожденные ягельники.

Скоро весь шеститысячный табун вытянулся узкой лентой позади трактора.

Люди молчаливо смотрят, потрясенные невиданным зрелищем.

— Здорово! — восхищается Костя. — Ну и башка у Федорыча!

Чудесный снегопах быстро взрыхляет пологий склон увала, особенно богатый ягелем. Тальвавтын поражен — с недоумением следит за оленями, неторопливо разгребающими изрубленный снег.

Тягач, оставив на склоне увала свои могучие бороны, мчится к нам. На снег выпрыгивают разгоряченные и раскрасневшиеся Буранов, Гырюлькай, Федорыч.

— Большой шаман, сильнее Экельхута, — кивает на Федорыча старик, — победил духов…

— Ну, Вадим, принимай снегопах на десять дней и Федорыча впридачу. Пойдёте с трактором на запад, по кратчайшему пути к границе гололеда. Сто километров гололед будет, а дальше рыхлый снег; там и на отел встанете. Саша! — позвал Буранов. — Передавай свои кроки.

Саша подошел и вытащил из летного планшета лист.

— Вот тебе схема маршрута и азимут движения. Вот граница гололеда и приметная сопка с кигиляхом на вершине. Там заберем Федорыча с его колымагой.

Знакомлю Буранова со всеми нашими друзьями. Подвожу смутившуюся Геутваль:

— А это «Дочь снегов» — великая охотница, — она подружила нас с обитателями Пустолежащей земли.

— Хороша… — тихо говорит Буранов. — Кстати, Вадим, тебе просили передать: в Польше твою Марию не нашли. Уехала куда то в Советский Союз. Поиски продолжают. Найдут — сообщу.

У меня подкосились ноги. Неужели жива? Вот счастье!..

Тальвавтына не успеваю познакомить с Бурановым. Старик словно очнулся от сна, лицо его исказила судорога. Круто развернув нарту, он помчался прочь от нашего лагеря, нещадно погоняя оленей.

— Кто это? — спросил Буранов.

— Тальвавтын — «король Анадырских гор».

— Ого! Птица высокого полета. Много слышал о нем. Жаль, что не познакомились.

Полярники откатили бочки с горючим для трактора.

— Прощайте» друзья… — говорит Буранов, — улетать пора. Надо засветло в Певек вернуться.

Вертолетчики уселись в свои кресла, пристегиваются ремнями. Обнимаем Сашку, Андрея.

— Увидимся ли?

Саша, махнув шлемом, втаскивает лесенку и захлопывает дверь. Вертолетчики подняли в прощальном приветствии руки. Взревел мотор. Завертелись, как ошалелые, лопасти винта и вихрь подхватывает и уносит наши малахаи, оленьи шкуры, разбросанные на снегу.

Схватившись за руки, смотрим, как медленно подымается вверх чудесная металлическая стрекоза. Косо прочертив воздух, вертолет уносится ввысь, наполняя долину невероятным грохотом.

Неяркий свет полярного дня озаряет обледенелые снега. Они холодно отсвечивают. Но теперь этот мертвый ледяной панцирь не страшен нам…

— Такого еще не бывало, — ворчал Костя, разглядывая пустое пятно на карте.

С безлесного кряжа, где мы стояли, открывалась долина Анюя, стиснутая синеватыми сопками. С птичьего полета бегущий по галечному дну поток казался неподвижным.

Внизу, на анюйских террасах, нежно зеленели летней хвоей лиственницы. Давно мы не видели леса! Я жадно разглядывал в бинокль зеленеющие чащи, так красившие дикую долину. Вероятно, люди редко забредали сюда.

— Ну и дыра… — пробормотал Костя, складывая бесполезную карту. — Что там переселение народов! Монголы шли по обжитым местам.

В душе я соглашался с приятелем. Двигаться в безлюдных горах, в глубь тайги с полудикими тундровыми оленями казалось сущим безумием.

Но комариная пора прошла благополучно, телята подросли. С Омолона к нам явилась долгожданная помощь — бригада молодых пастухов во главе с Ромулом.

Теперь я мог покинуть табун, оставив оленей в надежных руках…

К верховьям Анюя мы выбрались с Костей, Ильей и Геутваль на вьючных оленях, совершив утомительный переход по каменистым гребням. И вот мы разглядываем лежащую перед нами незнакомую долину.

Вдруг Илья хмыкнул. У невозмутимого охотника это означало крайнюю степень удивления. Он потянулся за биноклем и прильнул к окулярам.

Я удивился. Дальнозоркий старик редко пользовался биноклем, предпочитая разглядывать дальние предметы из под ладони.

— Тьфу, пропасть… зачем, анафема, тут стоит… совсем дальний место… — говорил Илья, не отрываясь от бинокля.

— Сохатого, старина, увидел, а? — спросил Костя.

Он разлегся на пушистом ковре ягельников около Геутваль, с наслаждением покуривая обгорелую трубку.

— Гык! Русская дом, однако… — растерянно моргая покрасневшими веками, сказал старик.

— Дом?!

Эвен плохо говорил по русски и, видно, перепутал слово. Ближайшее поселение находилось в трехстах километрах ниже, почти у самого устья Анюя, и тут, в неизведанных его верховьях, не могло быть никакого дома. — А ну, дай ка! — взял бинокль Костя.

— Зачем не туда смотришь… Вон пестрый распадок… Видела?! Совсем густой деревья — дом маленький прятался…

— Ну и номер! Всамделишная изба стоит… Посмотри… — Костя протянул мне цейсе.

Действительно, в глубоком боковом распадке среди вековых лиственниц приютилась крошечная бревенчатая избушка. Она стояла в» укрытом месте — с реки не заметишь.

В сильные восьмикратные линзы я различил обтесанные бревна, темные оконца, прикрытую дверь, груду каких то вещей на плоской крыше. Кто же поселился в этих диких местах?

— Однако, русский люди строила… — ответил на мои мысли Илья. — Ламут, юкагир, чукча в чуме, в шалаше, в яранге кочевала.