Полуостров загадок - Болдырев Виктор Николаевич - Страница 18

Подымаемся медленно. Крутые склоны сопки скользкие, не за что уцепиться. Рубим топорами ступеньки. Хорошо, что торбаса подшиты «щетками»[18], и ноги не так скользят. Заиндевевшей громадой сверху нависает «каменный чемодан». Подползаем ближе и ближе. Если нога соскользнет, покатишься вниз, как на салазках, пронесешься Через всю долину и угодишь в гущу табуна.

Полезем? — кивнул я на скальную стену.

— Тут нельзя — упадешь… С другой стороны тропа Кивающего Головой осталась.

Мы выбрались к подножию отвесной каменной стены, обдутой ветрами. Слои каменных пород лежали горизонтально слоеным пирогом. У основания останца был довольно широкий плоский карниз. Держась за стены, мы стали огибать «каменный чемодан» и скоро подошли к месту, где останец был косо срезан наподобие пирамиды. Слои, разрушенные временем, образовали естественные ступени.

По этим ступеням легко взобрались на плоскую вершину. Тут могли свободно поместиться несколько сот людей. Проталины обнажали мелкокаменистую поверхность, покрытую черным высокогорным лишайником с перепутанными, как проволока, стебельками.

— Смотри… Я обернулся.

— Боже мой!

Перед нами открывалась целая страна снежных сопок. Точно белые валы окаменевшего в бурю океана. Все сопки сверкали ослепительными бликами, а долины, врезывающиеся между ними, отливали сталью, словно огромные катки. Гололедица сплошным панцирем заковала снега…

Лишь вершины сопок там и тут чернеют проталина Ми. Но это крошечные островки среди океана обледенелых снегов. Да и не ко всем вершинам подступишься с оленями по скользким обледенелым склонам. Доступны для нас лишь те из них, что соединяются с плоскогорьями перемычками гребней.

Исцарапанными пальцами достаю карандаш и набрасываю в блокноте расположение спасительных сопок.

Теперь скорее вниз к табуну!

Но спуститься не так просто. Вонзая ножи в обледенелый снег, часа два сползаем по ступенькам. Собрались вшестером вокруг табуна. Гырюлькай каждому разрисовывает на листках из моего, блокнота путь к сопкам с проталинами.

Все молчаливы и сосредоточены. Косяки отбиваем без счета. И вскоре шесть косяков уводим в разные стороны. Белая долина опустела. Лишь одинокие яранги чернеют у подножия обледенелой сопки. Над ними реет красный флаг и вьется синеватый дымок.

В лагере остались лишь женщины: Эйгели и Ранавиаут. Они будут варить пищу, разыскивать нас по следам, привозить еду и чай. Мы стали людьми, живущими «на сендуке» без крова и пристанища, привязанными каждый к своему косяку. Куда заведет нас судьба?

Мне достался остаток табуна с тысячу важенок. Поглядывая на листок с приметами Гырюлькая, сверяясь с компасом, потихоньку тесню косяк на легковой нарте. Голодные олени послушно бредут, куда их гонят, словно понимая, что человек ведет их к спасению.

Се иду — дикая, бесплодная тундра.

Сопку я нашел в верховьях бокового распадка. С трудом преодолев пологий, но скользкий склон, поднялись на» седловину. Ослабевшие олени тяжело дышат, часто ложатся передохнуть. На перевале оставляю свою истомленную упряжку. Дальше идем по гребню.

Ну и длиннющий путь! Вытянувшись бесконечной лентой, бредем и бредем по узкой, как лезвие ножа, перемычке. Справа и слева круто спадают обледенелые скаты. Неверный шаг и… покатишься неудержимо бог знает куда. Чуя опасность, олени осторожно переставляют широкие копыта, украшенные мохнатыми «щетками».

«Может быть, ошибся и гоню косяк к обледенелой вершине, где нет никаких проталин?»

Передние олени выбираются на плосковерхую сопку Вижу, как они устремляются вперед…

— Проталины!

Олени растекаются по вершине, приподнятой к небу. С потрясающей быстротой счищают плотный слой черного лишайника.

Ужасно! Через пятнадцать минут на проталинах все съедено до камней. Вершина сопки оголяется, точно после пожара. Олени ожесточенно долбят скудную каменистую почву, раскапывают и съедают какие то корешки.

Вдали, на соседней сопке — олени. Они облепляют проталины, как мухи. На вершине танцует крошечная фигурка, размахивая какой то одеждой.

— Да это же Геутваль! Милая девочка… Сбрасываю кухлянку и отвечаю ей. А еще дальше на плоской, как стол, вершине — тоже олени, но фигурка человека так мала, что различить, кто это, невозможно. Высматриваю следующую сопку с проталинами, куда можно двинуть свой косяк…

Счет часам потерян, семь суток на ногах, сплю урывками, забываясь чутким, тревожным сном, пока косяк расправляется с очередной вершиной, и снова в путь. Вверх, вниз; вверх, вниз. В голове шумит, глаза слипаются. Остановиться невозможно.

Бродим со своими косяками по кругу, как лунатики, все дальше и дальше уходя от стойбища. Просто уму непостижимо, как находят нас женщины в лабиринте обледенелых сопок. Раз в сутки привозят вареную оленину, горячий бульон в бутылках и крепкий чай. Как мы благодарны им — это наши сестры милосердия.

Эйгели уже привезла мне одно письмо с каракульками Геутваль. Она изобразила на клочке бумаги волнистые сопки, крошечных оленей на вершине, бородатую фигуру на соседней сопке и летящую к бородачу птицу. Яснее не «апишешь! Я люблю маленькую Геутваль. А как же Мария?!

Олени очищают проталины до камней. Но что толку? Они слабеют с каждым днем — слишком много сил теряют на бесконечные подъемы и переходы к сопкам.

Мы не видимся друг с другом вот уже семь суток. Представляю, как измучены люди. Ведь каждый день нам приходится еще взламывать топорами обледенелый панцирь — добывать ягельник для ездовых оленей. На моей нарте всегда в запасе мешок ягеля, добытый с невероятным трудом.

Иногда я засыпаю в пути, и ездовики долго тащат вслед за бредущими оленями нарту с человеком, спящим сидя.

Уходят последние силы. Понимаю, что дальше не выдержать ни людям, ни оленям. Мои олени едва волокут ноги, часто ложатся на снег и никуда не хотят двигаться. Приходится поднимать их силой и гнать, гнать на сопки…

В этот памятный день мы с Костей оказались на соседних сопках. Я видел, с каким невероятным трудом ему удалось загнать на вершину ослабевший косяк. Костя заметил моих оленей и поспешил ко мне.

Лицо друга осунулось и почернело, губы запеклись и потрескались.

— Амба! — махнул он рукой. — Пропали олени, Пора спускать флаг; распустим табун, пока могут уйти на своих ногах. Может, протянут до весны в одиночку на проталинах, а?

Костя прав: пока у оленей остались хоть какие то силы, надо пустить их на волю.

— Падеж начнется со дня на день — видишь, сколько. слабых появилось.

Костя ветеринарный врач и ясно видит надвигающийся конец. Лежим у плиты, расколотой морозами, высоко над белой долиной. Оранжевые, желтые, зеленые пятна наскальных лишайников пестрым узором расцвечивают серый камень. Безумно хочется спать, звенит в ушах.

И вдруг…

Смотрю на Костю, он — на меня, испуганно и подозрительно.

— Ты слышишь?

— Слышу…

Тихий, непрестанный гул то пропадает, то возникает вновь. Вскакиваем как безумные. Куда и сон слетел.

— Самолет! — кричит Костя. Гул с неба слышен явственнее.

Перед нами простирается море заснеженных сопок. Но сколько ни вглядываемся в блеклое небо — пусто, ничего» не видим. И все таки это не галлюцинация!

Гул нарастает, перекатывается, точно весенний гром. Теперь и олени услышали странный звук — насторожились. Внезапно из за дальней сопки выскальзывает крошечный самолетик. Он деловито рыщет над вершинами,

— Нас ищет!

Скинув кухлянки, пляшем на сопке, размахивая одеждой, точно потерпевшие кораблекрушение, призывающие корабль. Что то вопим охрипшими глотками. По лицу Кости, похудевшему и заросшему, бегут слезы. Нервы сдали и у меня.

Самолет круто разворачивается, устремляется к нашей сопке. Рев мотора оглушает. Олени, сбившись в табун, мечутся по кругу. Самолет закладывает головоломный вираж на уровне вершины. Сквозь колпак кабины вижу улыбающееся знакомое лицо, сдвинутый на затылок, летный шлем.