Жил-был дважды барон Ламберто, или Чудеса острова Сан-Джулио - Родари Джанни - Страница 2

• Предыдущая
• 2/20
• Следующая

— Нет, синьор барон.

— Все умерли раньше меня, кроме Оттавио. И он ждёт моих похорон, разумеется. Кстати, нет ли каких новостей о дорогом племяннике?

— Нет, синьор барон. Последний раз он просил одолжить двадцать пять миллионов, чтобы уплатить долг. Это было год назад.

— Да, помню. Он проиграл их в кегли. Всё такой же легкомысленный, как всегда. Ладно, Ансельмо, приготовь мне настой ромашки.

У барона Ламберто самая большая в мире коллекция сушёной ромашки. У него есть ромашка с Альп и Апеннин, с Кавказа и Пиренеев, с Сьерры и Анд, даже со склонов Гималаев. Каждый вид ромашки хранится в отдельном шкафу, где на табличке указаны год, день и место сбора.

— Сегодня я бы посоветовал вам, — говорит Ансельмо, — ромашку из Римской Кампаньи, тысяча девятьсот сорок пятого года.

— Решай сам, Ансельмо, решай сам.

Раз в году вилла открывает свои двери и ворота, и туристы могут осмотреть коллекции барона Ламберто — сушёной ромашки, зонтов и картин голландских художников семнадцатого века... Посмотреть на них приезжают со всех концов света, и лодочники Орты, которые на своих вёсельных и моторных лодках перевозят посетителей на остров, в этот день просто обогащаются.

Идёт смена синьорины Дзанци.

— Ламберто, Ламберто, Ламберто...

Она очень старается не выделять второй слог, чтобы не слышалось это блеяние — «бе-е, бе-е, бе-е», за которое её упрекнули. Она тоже, как и синьора Мерло, чтобы не скучать, вяжет на спицах и чувствует себя совсем неплохо. Ей даже не приходится считать петли, руки сами делают это.

В другой комнате мансарды молодой Армандо слушает рассуждения синьорины Дельфины.

— Эта работа, — говорит она, — не по мне.

— А я нахожу её очень лёгкой, — возражает Армандо. — Представьте, если бы пришлось без конца повторять слово «птерозавр»...

— А что это значит?

— Доисторический летающий ящер. На прошлой неделе был в кроссворде.

— Но при чём тут птерозавр! Эта работа всё равно оставалась бы очень странной, даже если бы пришлось без конца твердить слова «печка» или «картошка ».

— Не вижу ничего странного или загадочного. Барон платит, мы делаем, что приказывает. Просто и ясно. Он вкладывает капитал, мы трудимся. Осёл останавливается там, где велит хозяин.

— А толку? Я десять лет работала на чулочной фабрике. Хозяин платил (мало, по правде говоря), я работала, и в результате люди покупали чулки. А мы что производим?

— Синьорина, не усложняйте дело. Считайте, что вам платят за рекламирование мыла «Пик-Пук». Вам ведь не нужно производить это мыло, достаточно только повторять: «Пик-Пук», «Пик-Пук», «Пик-Пук». И люди спешат покупать это мыло, потому что, когда моют лицо, им слышится ваш нежный голосок и видится ваш хорошенький носик.

— Оставим комплименты. Мы не делаем барону Ламберто рекламу, — он ведь не продаётся. К тому же, работаем втайне, словно речь идёт о чём-то запретном.

— Наверное, это военная тайна.

— Ну что вы...

— Какой-нибудь атомный секрет...

— Да бросьте...

— Синьорина, я подсчитал, что каждый раз, произнося слово «Ламберто», я зарабатываю пятьсот лир. Это, по-вашему, мало? Условия здесь отличные. Кухня превосходная. Сегодня, например, синьор Ансельмо подал нам трюфели с рисом и утку по-пекински. Я двенадцать лет работал на заводе, где выпускали холодильники, но ел только хлеб с самой дешёвой колбасой. Тут же я начинаю толстеть. А когда попросил от имени всех нас, чтобы одну из комнат переоборудовали в спортивный зал, нашу просьбу выполнили в тот же день. И какой спортинвентарь — как у миллионеров! Вы ведь тоже с удовольствием будете заниматься гимнастикой. Так в чём же дело, чем вы недовольны?

— Я довольна, но хочу понимать смысл того, что делаю.

— А когда поймёте, что вы с ним, с этим смыслом, сделаете? Кофе сварите?

Идёт смена синьоры Мерло. В соседней комнате спокойно отдыхают синьор Бергамини и синьор Джакомини, который, как обычно, ловит рыбу. Он забросил удочку из окна и ждёт. Ловить рыбу умеют все — так, по крайней мере, считает он — и объясняет:

— Это как на Олимпиаде — важно участвовать, а не побеждать.

Синьор Бергамини стоит рядом и наблюдает. Поистине волшебное совпадение — оказались вместе настоящий рыболов и настоящий наблюдатель за рыболовом, из тех, кто не выходит из себя, если рыболов ничего не ловит, а просто стоит, заложив руки в карманы, или курит трубку и спокойно проводит время, не отвлекая разговорами.

Если же они и разговаривают, то вспоминают прежние рыбалки, в других местах, или обмениваются мнениями по разным поводам.

— Вы заметили, — говорит синьор Джакомини, — что синьор Ансельмо никогда не расстаётся со своим зонтом?

— По-моему, — отвечает синьор Бергамини, — он держит его, даже когда принимает душ.

В самом деле, синьор Ансельмо всегда ходит с чёрным шёлковым зонтом — он висит у него на руке.

— Славный малый, однако.

— Пожалуй.

Когда наступает смена синьора Джакомини, он укрепляет свою удочку на подоконнике и просит синьора Бергамини посматривать на неё. Синьор Бергамини — истинный наблюдатель за рыболовом. Он продолжает наблюдать, даже когда тот уходит.

А теперь давайте послушаем, о чём говорят синьоры Дзанци и Мерло, которые вяжут в гостиной.

Синьора Мерло озабочена. У неё есть кузен, которого зовут Умберто, и ещё один, которого зовут Альберто. Когда наступает её смена, эти имена всё время приходят ей на ум, и уже не раз у неё едва не срывалось с языка «Умберто» или «Альберто» вместо «Ламберто».

Дальше всё идёт хорошо — второй и третий слоги одинаковы во всех трёх именах — умБЕРТО, альБЕРТО и ламБЕРТО. Но первый всегда даётся ей с трудом, всё время приходится со скоростью вычислительной машины отделять мысли от слов. Каждый раз нужно выбирать правильный слог из трёх — «Лам», «Ум» или «Аль».

— До сих пор, к счастью, я ещё ни разу не ошиблась.

— Это, конечно, нелегко, — соглашается синьора Дзанци. — А у меня свои трудности. Мне приходят на ум разные другие слова, которые начинаются на «лам», например, «лама», «лампа», «лампион», «лампада», «лампасы»... Первый слог идёт легко, а на втором я уже спотыкаюсь. Всё это, конечно, дело совести. Ведь платят за то, чтобы я произносила «Ламберто», и если стану говорить «лампасы», у меня возникнет ощущение, будто я нечестно зарабатываю свои деньги.

А внизу, в кухне, мажордом Ансельмо тоже время от времени нажимает кнопку и слушает разговоры, которые ведутся в комнатах под крышей. Они развлекают его, пока он готовит рисовый пудинг или булочки с кремом. Он слушает не для того, чтобы шпионить, а просто из любознательности. Он ведь очень образованный человек, этот синьор Ансельмо.

Синьор барон, напротив, никогда не стал бы подслушивать чужой разговор. Его бедная мама ещё в детстве объяснила ему, что подслушивать — плохо. Он нажимает кнопку только для того, чтобы удостовериться, что работа выполняется добросовестно.

— Ламберто, Ламберто, Ламберто...

Эти голоса рождают в нём ощущение уверенности, как если бы где-то рядом всегда стоял на страже часовой, готовый отогнать врагов. Он хорошо понимает — они повторяют его имя только потому, что им за это платят. Но делают это так старательно, а иногда и так красиво, что барон не может не подумать: «Надо же, как они меня любят».

Однажды утром барон смотрит в зеркало и обнаруживает, что за ночь на голове у него вырос волос. Светлый, золотистый волос. Вот он колышется над лысым черепом, покрытым коричневыми пятнами.

— Ансельмо! Скорей! Иди посмотри!

Ансельмо бежит со всех ног и впопыхах даже

забывает свой зонт, и вынужден вернуться за ним с полдороги.

— Смотри — волос! Вот уже сорок пять лет как на моей голове не появлялось ничего подобного.

— Минутку, синьор барон.

Ансельмо уходит и тотчас возвращается с большой лупой, которая служит барону, когда он рассматривает коллекцию своих марок. Под лупой волос похож на позолоченное солнечными лучами дерево, мало того...

• Предыдущая
• 2/20
• Следующая