Крылатая смерть (сборник) - Дерлет Август Уильям - Страница 47
- Предыдущая
- 47/83
- Следующая
Но почему он уверен, что башню строили его предки? Кладка выглядела значительно старше, и если так, то чьи же руки воздвигали древние камни? Загадка заинтриговала Дюарта, и, поскольку он располагал огромным количеством старинных рукописей в оставшейся от прежних поколений библиотеке, логично было предположить, что где-то среди пожелтевших страниц отыщется ответ на взволновавший его вопрос. Размышляя подобным образом, он мерно вышагивал по направлению к дому, когда, обернувшись назад, совершил еще одно немаловажное открытие. Серая громада башни возвышалась посреди присыпанного землей, полуразрушенного каменного кольца, которое Дюарт немедленно отождествил с развалинами друидических дольменов в Стоунхендже. Потоки воды, когда-то омывавшей остров, оставили глубокие промоины и глинистые плёсы, до сих пор заметные, несмотря на густо разросшийся кустарник. Над высохшими берегами потрудились бесчисленные ливни и ветер, которые не могла остановить мрачная репутация поместья, удерживавшая лишь суеверных жителей окрестных местечек.
Дюарт неспеша шагал по мшистым кочкам. Наступили сумерки, когда он возвратился домой после утомительного обхода болотистой низины, раскинувшейся между башней и пригорком, на котором стоял дом. Приготовив горячий ужин и расположившись возле очага на кухне, он попытался сосредоточиться на предстоящих поисках в библиотеке. Книги и рукописи, оставленные в кабинете, были по большей части в непригодном для чтения состоянии; некоторые были настолько ветхи, что при малейшем прикосновении угрожали рассыпаться горсткой праха. К счастью, несколько рукописей были выполнены на пергаменте; помимо них, попадались отдельные свитки и разрозненные листки, которые можно было безбоязненно брать руками и прочитывать. Почти не пострадала от времени черная, переплетенная в кожу книга, надписанная детским почерком “Лаан Б.”. Раскрыв титульный лист, Дюарт с удивлением обнаружил, что перед ним – детский дневник сына Илии Биллингтона, более ста лет назад отплывшего из этих мест в Англию. Счастье, казалось, благоволило к новому владельцу поместья, и для начала поисков трудно было придумать находку полезнее и лучше.
Читать пришлось при свете керосиновой лампы, поскольку вопрос об электрификации особняка безнадежно увяз в бюрократических лабиринтах учреждений штата, где каждый клерк клятвенно обещал придумать какой-нибудь выход и подвести в самом ближайшем будущем к дому проводку, однако единственным результатом всех этих обещаний до сих пор было полное отсутствие электричества. Свет керосинового фитиля вместе с красноватым сиянием камина – ночи в лесу были заметно прохладнее, чем в городе,– придавал кабинету ощущение уюта, и вскоре Дюарт с головой ушел в прошлое, восстававшее перед ним на пожелтевших листах бумаги. Лаан Биллингтон, приходившийся ему прадедом, был не по годам развит: в начале дневника ему едва исполнилось девять лет, тогда как к концу – в этом Дюарт удостоверился, заглянув на последние страницы,– минуло одиннадцать. Умение подмечать детали делало интересными его записи, которые не ограничивались лишь тем, что происходило в доме.
С первых же страниц становится очевидным, что мальчик рос без матери и единственным наперсником его игр был индеец из племени наррагансет, находившийся в услужении у Илии Биллингтона. Его имя передается как Квамус или Квамис: по всей видимости, мальчик не уверен, какое из них правильное. По возрасту индеец был ближе к Илии, чем к Лаану: очевидно, что уважительное отношение, проглядывающее в неровных, по-детски округлых буквах хроник, было бы меньшим, если бы товарищ Лаана оказался тоже подростком. Дневник начинается с изложения распорядка дня, однако в дальнейшем Лаан старается не упоминать о своих делах, за исключением лишь некоторых случаев. Большинство записей посвящены тем немногим часам, свободным от занятий, когда он был предоставлен самому себе и мог осматривать дом или, в компании индейца, бродить по окрестным лесам, хотя он честно признается при этом, что почти никогда не решался отходить далеко от дома.
Индеец, судя по всему, не отличался излишней общительностью: дар красноречия посещал его лишь в минуты, когда он пересказывал древние предания своего племени. Будучи впечатлительным по натуре, мальчик с радостью принимал его общество, не обращая внимания на настроение, в каком пребывал индеец, и иногда заносил в дневник некоторые из услышанных историй. Помимо прогулок с ребенком, индеец помогал старшему Биллингтону, как пишет Лаан, “в час, когда мы заканчивали ужин”.
Примерно на середине дневник прерывается: несколько страниц вырваны, и остается только догадываться, что на них было написано. Следующая запись датируется семнадцатым марта (год не указан), однако содержание ее расплывчато ввиду столь значительного пробела в хронологии. Дюарт с волнением прочитывал прыгающие строчки детского почерка:
“Целый день падал снег. Холодно. После занятий были в лесу. Квамис пошел вдоль болота, оставив меня дожидаться его возвращения у поваленного ствола, который я так не люблю. Наверное, из любопытства я отправился следом, отыскивая следы в свежевыпавшем снегу, пока не выбрался на берег ручья перед башней – туда, где отец запрещал нам гулять. Квамис стоял на коленях, подняв к небу руки, и выкрикивал что-то на своем языке, которого я не понимал. Однако некоторые слова повторялись так часто, что я запомнил их: что-то вроде Нарлато или Нарлотеп. Я собирался окликнуть его, когда он, заметив меня, вскочил на ноги. Подойдя, он крепко взял меня за руку и потащил прочь от башни. Мне было интересно, что он там делал, и я спросил об этом. Если он молился, то почему не пошел в часовню, построенную людьми белой расы, которые были миссионерами среди его людей? Он ничего не ответил, только просил меня не рассказывать отцу, где мы были, иначе он, Квамис, будет наказан за то, что ослушался приказа своего хозяина. Путь к башне, помимо ручья, преграждают огромные камни – унылое и безжизненное место, так что мне совершенно непонятно, какая сила могла притягивать туда индейца”.
Записи последующих двух дней не содержат ничего необычного, однако коротко сообщают, что Илия Биллингтон узнал о проступке индейца и наказал его – как именно, мальчик не упоминает. Еще несколько дней спустя хроника вновь возвращается к “запретному месту”: на этот раз индеец и Лаан попали в пургу и сбились с дороги. Блуждая в густой пелене снега, они попали на болото и вышли в низину, показавшуюся незнакомой Лаану, однако Квамис, издав приглушенный вскрик, схватил его за руку и потащил прочь.
“Мы снова стояли на берегу ручья, омывавшего огромные валуны и башню, но на этот раз мы подойти к ним с противоположной стороны. Каким образом мы оказались на этом месте, я не знаю, потому что наш путь лежал совершенно в противоположном направлении – к реке Мискатоник. Единственным объяснением может служить внезапность пурги, задувавшей с необычайной силой и тем сбившей нас с тропы. Поспешное бегство и очевидный ужас, выказанный Квамисом, заставили меня еще раз спросить, чем вызвано такое поведение, но, как и раньше, он отвечал, что мой отец “не дозволяет сюда ходить”, хотя я и без него знал прекрасно, что нам разрешено гулять повсюду в отцовских владениях, кроме низины с башней. Я был волен бродить, где хочу, даже выбираться в Архам, хотя и не должен был появляться в Данвиче или Иннсмуте, а также заглядывать в индейскую деревушку, расположенную в холмах за Данвичской пустошью”.
Далее нет никаких упоминаний о башне, но попадаются другие любопытные заметки. Три дня спустя после описания неожиданного снегопада мальчик пишет о кратковременной оттепели, которая “очистила землю от снега”:
“В ту ночь я проснулся от странного шума, доносившегося со стороны холмов,– словно ревел какой-то великан. Встав с постели, я подбежал к восточному окну, но ничего не увидел; затем – к южному, но и там не было ничего. Немного погодя, набравшись мужества, я выскользнул из спальни в гостиную и, подойдя к отцовской двери, постучал. Никто не ответил, и я, полагая, что он не услышал моего стука, приоткрыл дверь и вошел в комнату. Постель была аккуратно заправлена, и, судя по всему, отец так и не ложился в этот вечер. Окно в его комнате, обращенное на запад, переливалось голубовато-зелеными сполохами, исходившими со стороны холмов. Оттуда же доносились странные звуки, которые разбудили меня. Пока я стоял у приотворенного окна, объятый страхом, мне показалось, что шум раздается также и со стороны Данвича или Иннсмута: словно гигантское эхо ревело в небе. Спустя несколько минут шум начал стихать; сполохи среди холмов угасли, и я вернулся в свою постель. Утром, когда пришел Квамис, я спросил его, что так ревело ночью, но он ответил, что мне все приснилось, потому что он сам ничего не слышал. Он выглядел озабоченным, почти испуганным моими словами, и я решил не рассказывать ему о том, что видел. Когда я спросил, где отец, он поспешил уверить меня, что тот, вероятно, еще спит в своей комнате. Я больше ни о чем не расспрашивал, притворившись, что забыл обо всем, что произошло ночью,– как и хотел Квамис, потому что он перестал хмуриться и больше не выглядел озабоченным”.
- Предыдущая
- 47/83
- Следующая
