Демон Аль-Джибели (СИ) - Кокоулин Андрей Алексеевич - Страница 9

• Предыдущая
• 9/19
• Следующая

Ойгон пути замер. Улеглись взметнувшиеся было полы халата, песчаный вихрь под тканью скомкался и утих, вылепились обратно ноги, руки, лицо.

— Повтори, — попросил Зильбек еще кривым ртом.

— Кашанцог. Из Старших.

— Он освободился? Он нашел путь из подземной тьмы?

— Я не знаю, как и что.

— Это плохо. Ай-яй-яй! Мы не пойдем ущельем. И, наверное, вообще в Порту не пойдем. Надо сказать Гасану. Нет-нет, от этого лучше держаться подальше. Я ойгон маленький… А что айхоры? — подступил Зильбек к Бахмати. — Они же должны разить!

— Ты спрашиваешь меня?

— Ну да, — Зильбек в волнении подергал бородку. — Глупо. Что ты можешь знать в этой благословенной дыре? Среди нашего племени бродит неприятный слух, что айхоры понадобились Союну в других местах. Наш подлунный мир, он как бы… — ойгон пути хохотнул. — …не единственно дорог Творцу. Есть еще. И Старшие вроде бы были заперты надежно.

Он вдруг ухватил Бахмати за рукава и выдохнул:

— Мы пропали!

— Успокойся.

— Нет, ты не понимаешь! — зашептал Зильбек. — Кашанцог сожрет всех! Там, во тьме, у него куча братьев, а здесь он будет один. Ты думаешь, он тебя не тронет? Ему будут нужны все! Он всех вберет в себя. Растворит, присвоит, высосет! Всех!

— Зачем?

— Чтобы сразиться с братьями, а затем — с айхорами!

— Я думаю, его остановят.

— Кто?!

Вскрик ойгона пути на миг перекрыл гул торговой площади.

— Спокойней, Зильбек-дибх, — сказал Бахмати. — Оргай-многоног не просто так собирает всех от карриков до суккабов.

— О, великое воинство, — скривился ойгон.

— А люди, вполне возможно, обратятся к Союну.

— Только вот услышит ли он их?

— Не знаю. Но это дело будущего. А есть дело настоящего.

— Какое?

— Жемчужина. Ты привез ее?

Зильбек кивнул.

— Да. Но она обошлась дорого. Это редкость даже среди ловцов. Я обошел семь прибрежных деревень у Илем-Тара…

Бахмати вынул золотую пластинку.

— Этого хватит?

Глаза Зильбека зажглись.

Ойгоны пути любили золото. Возможно, для них оно было, что жемчужина для Бахмати. Говорили еще, что все свои сокровища они прячут в себе. Убей ойгон-дибха, и перед тобой появится целая сокровищница. Правда, неизвестно, принесет ли тебе то золото счастье.

— Знаешь, — сказал Зильбек, глядя на оскал оконтуренного узором золотого зверя, — я бы рад отдать жемчужину и за меньшее. Но твоя новость… Боюсь, этого будет мало по нынешним временам. Если Чонхол свернет торговлю…

— Я понял, — сказал Бахмати, — мы — честные ойгоны, мы не договаривались о цене. Но и я, и ты знаем, что отказ от соглашения…

— Я не отказывал тебе, — быстро сказал Зильбек и облизнул губы. Взгляд его ласкал зверя. — Твоя цена хорошая. Золото старое, чистое. Такое уже и не встретишь. Или Замбалек. Или Гунбу. Великие были чеканщики в сгинувших шахриятах, их стиль. Но и ты пойми, тейчун. Мы не договаривались о цене.

Бахмати захотелось вытрясти из Зильбека душу. Хотя бы половинку ее. Но он взял себя в руки. Никакой ойгон пути не станет тягаться с ойгоном места там, где действуют его правила.

— Ты говоришь, золото чистое, — медовым голосом сказал Бахмати, и Зильбек качнулся. — За пластину можно взять двух волов или верблюда и козу. Или десять мешков зерна. Или семь по десять мер плотной ткани. Или…

— Не надо, — Зильбек поежился, словно ему жал ворот халата. — Цена справедлива.

— В пути ее назначал бы ты, — сказал Бахмати.

— Я бы назначил, — вздохнул Зильбек. — Ты же принес две пластины.

— Нюх у вас, дибхов, хороший. Если б жемчужин было две, то и пластин я бы отдал две.

— Жалко. Ну, одна так одна.

Зильбек запустил руку за пазуху. Халат толкнулся со спины — пальцы ойгона в поисках нужного прошли сквозь тело.

— Ну, вот, — он выудил жемчужину, обдул, потер ее о рукав. — Смотри, тейчун, ни трещинки, ни изъяна. Настоящая черная.

Бусина прокатилась по ладони, вбирая свет солнца.

Была она, конечно, не черная, а густо-фиолетовая, но и того довольно. Бахмати прищурил глаз — не успел ли кто нанести свой знак.

Нет, чистая.

— Обмен? — сжал он пластину.

— Обмен, — согласился Зильбек.

А торговые ряды шумели о своем. Дюжими работниками складывались и переносились тюки. Вскрывались мешки, зерно и рис из них пересыпались в мешки меньшие, взвешивалось раз и — мы, конечно, доверяем друг другу — два, и, чтобы наверняка, три. Вы довольны? Платки и тюрбаны покупателей ныряли под навесы, дети носились, взбивая полы халатов. За караван-сараем жарили мясо, но дух его, казалось, накрывал всю площадь настоянным на горьковатых ветвях карагача ароматом.

Полученное золото Зильбек сразу растворил в себе, было — и нет уже.

— Кроме Кабирры…

— Ничего, — сказал Бахмати, пряча жемчужину в потайном кармашке рукава. — Ни вестей, ни вестников.

— Он пойдет на Порту.

— Кашанцог? А что ему Порта?

— Много людей.

— И что?

Зильбек моргнул.

— Тейчун, ты сам их пьешь. Зачем тебе люди?

— Для него это капли.

— А если нет? Люди — дети Союна. Часть его, — сказал Зильбек, поднимаясь. — Или он может держать их в заложниках. В общем… — он виновато улыбнулся. — Лучше где-нибудь спрятаться. В горах. В море. Я подскажу тебе путь.

Бахмати потрогал жемчужину за тканью.

— Аль-Джибель — маленький городок посреди пустыни. Вряд ли он будет интересен Кашанцогу. Здесь и людей-то немного.

— Может быть, — сказал Зильбек. — Может быть. Прощай.

Поклонившись, он исчез в воротах караван-сарая, фигура его мелькнула в узком окне.

Бахмати почесал затылок и остался сидеть. Торговля, казалось, пошла яростнее, словно покупателям и продавцам неведомо как было донесено: завтра караван уже исчезнет, растворится в песках. На Порту или на восток — кто знает?

А-а-а, подходи, разбирай! Лечебные травы! Морские коньки! Финики сушеные! Цветы для красилен — синие и красные! Сбруя! Мешочки соли. Три за два! А за полтора? Как за полтора? Это ж в убыток себе! Эх, бери за полтора!

На Бахмати напало оцепенение.

Он смотрел на редеющую толчею, на рты и глаза, на спины, на солнце, выбелившиее дерево навесов, и в голове у него было пусто.

Ну, жемчужина. Есть жемчужина, в рукаве жемчужина. Но надо же что-то делать!

Бахмати усмехнулся, поймав себя на том, что ему совсем по-человечески хочется, чтобы Кашанцог был где-то там, воевал Порту, рычал на Союна, но не переходил через пустыню. Нет-нет, этого не надо! У нас и знак есть — скрещенные средний и указательный провернуть у горла. Вдруг поможет?

Он хлопнул ладонями по коленям.

Замечательно, впрочем, что люди все разные. Кто-то отстраняется, а у кого-то уже есть план. И у него тоже есть план. Он очень разносторонний ойгон. Компенсируя половинку, уцепился за человеческое и — пожалуйста — вобрал. Хорошее, плохое, всякое. На все случаи жизни. Тут и спросить себя не зазорно: ойгон ты или человек?

А пластину он изначально хотел отдать лишь одну.

Почему? Потому что вторую, держа в уме Кашанцога, решил занести к мастеру Чисиду. Сейчас ювелир, должно быть, уже проснулся.

Бахмати встал, утыкаясь в тюки и крупы верблюдов, обогнул площадь по краю и, обтирая локтями близкие стены, углубился в скопление хижин. Узкие тропки и натоптанные в глинистой почве участки вели к косым проемам и хилым дворам. В срытом на метр в глубину холме хижины стояли тесно, стискивая друг друга с боков или громоздясь на соседа сверху. Кое-где и крыши-то были дырявые.

Здесь жила беднота: должники, бывшие рабы, артисты, разорившиеся крестьяне.

Мастер Чисид отрабатывал долги сына. Сын проиграл в кости в одном из игральных домов Кобло-хана все: дом, нехитрую торговлю и свою жизнь.

Каждые два месяца из долины Зейнаб приходил человек, забирал выкупной товар и оставлял золото и серебро на новый.

Долги уменьшались, но конца и края им пока видно не было.

Бахмати предлагал свою помощь, но ювелир неизменно отвергал ее, качая маленькой, будто заостренной в затылке головой.

• Предыдущая
• 9/19
• Следующая