Шалтай–Болтай в Окленде. Пять романов - Дик Филип Киндред - Страница 25

• Предыдущая
• 25/285
• Следующая

— Я продаю подержанные машины, — деревянным голосом сказал Эл.

— Неграм, — добавил старик.

Эл смолчал.

— И это все, на что ты способен в жизни, — сказал старик.

— Я задумал еще пару дел, — сказал Эл.

— Но ты, по крайней мере, не выжил из ума, — со смехом сказал старик. — Не правда ли?

Эл глянул на него и тут же отвел глаза.

— Как я, — сказал старик.

Эл пожал плечами.

— Можешь приехать и навестить меня, когда я буду сидеть там наверху, — сказал старик. — В моей новенькой автомастерской, с механиками. Где все будет с иголочки.

— Хорошо, — сказал Эл.

У него уже не было сил. Не оставалось никакого желания спорить.

Лидия выскользнула из комнаты. Вероятно, вернулась на кухню или в свою спальню; так или иначе, но ее не было. Они остались наедине.

— Смоталась на семинар, — сказал старик.

— Что? — пробормотал Эл.

— На занятия.

— Что ж, я, пожалуй, пойду, — сказал Эл.

— Увидимся, — сказал старик.

Сунув руки в карманы, Эл прошел в прихожую и к входной двери.

— Не унывай! — крикнул вслед ему старик. — Взбодрись.

— Конечно, — сказал Эл, оборачиваясь. — Удачи.

— И тебе того же, — сказал старик.

Эл открыл дверь. Он помедлил, начал было что–то говорить, но потом закрыл дверь за собой. Вскоре старик услышал, что входную дверь снова открыли, украдкой. Вышла вслед за ним, сказал он себе. И при этом радостно рассмеялся. Сидя в банном халате на кушетке, он смеялся, думая о том, как Лидия и Эл втайне совещаются снаружи, на крыльце, пытаясь что–нибудь придумать. Найти какой–нибудь способ его остановить.

Открывая дверцу своей машины, Эл Миллер услышал позади себя чей–то голос. Лидия Фергессон поспешно спустилась с крыльца и прошла по тротуару.

— Послушайте, мистер Миллер, — сказала она. — Задержитесь на минутку, мне надо с вами поговорить.

Он уселся за руль и стал ждать.

— Я полагаюсь на вас, — сказала она, не сводя с него черных глаз.

— Черт, — сказал он. — Я ничего не могу поделать. — Он чувствовал злость и опустошенность. — Управляйтесь с этим сами.

— Он бы мне никогда ничего не рассказал, — сказала она. — Он не сказал мне ни слова, только о том, что упал; он пошел бы и отдал все деньги этому мошеннику, не обмолвившись ни словом, и оставил бы меня ни с чем. Вот как он ко мне относится.

Эл захлопнул дверцу, завел двигатель и поехал прочь.

Какого черта я сюда приезжал? — спросил он себя. Почему не мог остаться дома?

Оба они психи, сказал он себе.

Как мне из этого выпутаться? У меня и собственных забот хватает. Со своими пусть разбираются сами, у меня нет времени. Я и собственных–то проблем не могу решить, даже с ними не могу разобраться, а они ведь такие простые. Все, что мне надо, это найти новое место для «Распродажи машин Эла».

А потом откуда–то из глубины явилась другая мысль; он ничего о ней не знал, но тем не менее она в нем присутствовала. Надеюсь, его все–таки облапошат, думал он. Надеюсь, Харман отберет у него все, что у него есть. Это как раз то, чего он заслуживает, чего заслуживают они оба — и он, и эта его психованная гречанка–жена.

Мне следовало бы найти способ обчистить его самому. Вот именно, это как раз то, что надо.

Он проработал с Джимом Фергессоном много лет, и, конечно, если кто и заслуживает получить его деньги, то это он, Эл Миллер, а не какой–то преуспевающий клиент, который разъезжает на «Кадиллаке» и знает старика лишь как типа, который смазывает его машины. Я знаю его лучше, чем кто–либо, сказал Эл себе; я — его лучший друг. Почему же все отойдет Харману, а не мне?

Но если я попытаюсь обчистить старика, подумал он, то где–нибудь напортачу и угожу в тюрьму. Не стоит даже и пробовать; я не смогу ни провести старика, ни шантажировать Хармана. У меня просто нет такого таланта.

Почему мне не дано быть таким же, как он? — спросил он себя. Я — неудачник, а Крис Харман — таков, каким следовало бы мне быть; у него есть все, чего нет у меня.

Но, задумался он, как становятся таким, как Харман?

Легкого способа не существовало. Проезжая по улицам, Эл Миллер рассматривал все возможные пути; пытался понять, как человек вроде него может стать человеком вроде Криса Хармана. Это для него было совершенной тайной. Головоломкой.

Неудивительно, что все смотрят на меня свысока, подумал он.

Вот что я сделаю, решил он, — пойду к Харману в дом и, когда он подойдет к двери, скажу ему, что хочу на него работать. Что хочу быть продавцом грязных пластинок. Вот что я ему скажу. Он сможет для меня что–нибудь подыскать; если не это, то что–нибудь другое. Я могу чинить прессы для пластинок. Или работать у него дома, с его машинами; у него теперь нет механика. Могу посвятить все свое время его «Кадиллаку» и «Мерседесу–Бенц», полируя и смазывая их и выравнивая передние колеса. Что мне следует сделать, думал он, так это проявить настоящее честолюбие и придумать нечто выдающееся; я, например, мог бы сказать ему, что умею исцелять больные машины или больные прессы для пластинок. Наложением рук. Или с помощью пения. Придумать что–то такое, что по–настоящему привлечет его внимание. Разве не так поступали великие американцы в прошлом? У всех у них было чутье. Когда им было, скажем, девятнадцать, они заявлялись в офис к Эндрю Карнеги на минутку и говорили, что никогда не экономили бечевку или что требуют двадцать пять долларов за час своего времени. И это срабатывало.

Мне надо придумать именно такое, сказал он. Надо думать, пока мне в голову не придет по–настоящему потрясающая новая идея, которая его разберет. Если не дотяну, то я обречен; буду продолжать, как сейчас, и никогда не добьюсь ничего большего.

Это мой шанс пробиться и сделаться кем–то.

От этого, думал он, зависит вся моя жизнь, все мое будущее. Справлюсь ли? Должен. Да, я должен, ради Джули, ради себя; в сущности, ради своей семьи. Мне нельзя больше ждать, нельзя и дальше плыть вот так, по течению. Возможность сама стучится в двери — в виде этого парня, Криса Хармана; если я не отзовусь, то другого шанса уже не будет. Так оно всегда происходит.

А потом ему в голову пришло кое–что еще. Похоже, я свихнулся, подумал он. Все эти тамошние дела, этот спор со стариком — вот из–за чего я спятил. Я не в своем уме.

И все же в этой идее что–то есть. Каким я буду, когда какое–то время проработаю на Криса Хармана? — спросил он себя. Он мог бы предоставить мне какое–нибудь по–настоящему хорошее место. Вероятно, он участвует в столь многих предприятиях, что у него имеется куча рабочих мест; наверное, он нанимает работников сотнями.

Так и есть, думал он, Харман наверняка целый день только и делает, что нанимает и увольняет работников.

Надо ли мне звонить окружному прокурору и сообщать, что Харман мошенник? — думал он. Или попытаться шантажировать его тем, что знаешь о его попытке облапошить старика? Или лучше явиться к нему домой или в офис и попробовать уговорить его взять меня на работу? Или просто поехать домой и лечь в постель со своей женой, а завтра утром встать и отправиться на работу в «Распродажу машин Эла»?

Это был трудный вопрос. Как ни старался, он не мог на него ответить.

Мне надо выпить, сказал он себе. Впереди видны были зеленые и желтые огни бара, бара, в котором он никогда не был, но все же бара настоящего, из тех, у которых есть разрешение на продажу вина и пива. Так что он припарковал машину, вылез, перешел на другую сторону улицы и вошел в бар.

Весь этот спор просто выбил меня из колеи, говорил он себе, протискиваясь между посетителями к бармену, чтобы заказать выпивку. Обнаружить, что Харман задумал облапошить старика, а потом сносить, как старик смеется и издевается надо мной, потому что я сказал ему правду. Это уж слишком. Вот что я получил за то, что попытался раскрыть ему глаза, осознал он. Вот моя награда за то, что я сообщил ему эту новость; он не желает этого слышать, значит, я во всем и виноват.

— «Хэмме», — сказал он бармену, и тот отправился наливать пиво.

• Предыдущая
• 25/285
• Следующая