Черный престол - Посняков Андрей - Страница 48

• Предыдущая
• 48/67
• Следующая

— Был, как же! — поклонился слуга. — Тебя, кормилец, ждал-пождал — не дождался. Обещался вечерком зайти. Может, и придет вскорости.

— Как придет, немедля ко мне! — распорядился Мефодий и нервно заходил по горнице из угла в угол. — Вот так князь! — изумленно приговаривал он. — Вот так Дир! А говорили — язычник.

Хельги проснулся рано — едва забрезжило. Челядин уже растапливал очаг. Чувство неосознанной тревоги почему-то не покидало ярла, хотя откуда оно взялось, он не мог бы сказать. Вроде и не снилось ничего такого, но...

В гостевой зале вдруг послышался шум: шаги, громкая ругань. Голос был знакомый — Снорри. И чего не спится? Впрочем, здесь все поднимались рано.

— Ты не спишь, ярл? — Снорри подошел к двери.

Хельги вздрогнул: похоже, его нехорошие предчувствия оправдывались. Быстро натянул тунику, отворил дверь:

— Что?

— Никифор, — вымолвил молодой викинг, протягивая ярлу кусочек пергамента.

— «Господь позвал меня в путь», — прочитал ярл. Написано было местным письмом — глаголицей, кою Хельги старательно изучал в последнее время. — «Дела мои нужны Господу, и я верю: когда создам обитель, козни препоганого языческого волхва будут разрушены благодатью Божией. Прощайте же, и да поможет вам Бог». Да поможет вам Бог... — грустно повторил ярл. — Просмотрели мы Никифора... Просмотрели.

Сентябрь 863 г. Киевщина

Мечислав-людин выехал к Любомире засветло — покуда до Притыки доедешь, уже и рассветет вовсю. Лошадь, однако, не гнал, не спеша трусил себе по дорожке, то ныряющей в кусты, то взбегающей на холмы, поросшие березой и дубом. По правую руку синела река, а по левую, сколько хватало глаз, тянулись поля, уже почти сжатые, лишь кое-где оставалось еще жито, да и там с утречка раннего трудились земледельцы. Желтое жнивье словно спорило своим цветом с солнцем, недаром и прозвали этот месяц «руян» — «желтый», а еще называли «хмурень». Правда, небо пока не хмурилось, не истекало дождями, оставаясь по-летнему чистым, но ясно уже было — не за горами настоящая осень, с грязью, проливными дождями и ветром.

Доехав до излучины, Мечислав резко повернул коня в кусты — знал прямую дорогу. На росной траве за кустами едва виднелись две колеи — следы повозки Любомиры, частенько наведывавшейся сюда то за сеном — на лугу стояли стога, то за речным песком — чистить домашнюю утварь, то за камышом — перекрыть крышу. Много было работы в Любомирином хозяйстве.

Где-то впереди послышался вдруг гневный собачий лай. Мечислав на всякий случай отцепил от седла рогатину. Зашуршали кусты и, раздвигая ветви могучей грудью, на тропу выскочил огромных размеров пес необычной желто-палевой масти. Пес яростно рычал, скаля острые зубы.

— Тпрруу, — придержал коня Мечислав и широко улыбнулся собаке: — Орай, Ораюшко, что ж ты лаешь, аль своих не признал?

Пес перестал лаять, однако и особого дружелюбия не выказывал — крутился вокруг всадника, лишь изредка подергивая хвостом, да всё оглядывался на кусты — видно, ждал хозяйку. И дождался: бесшумно обойдя Мечислава сзади, на тропинке возникла Любомира — высокая, крепкая, словно башня детинца, с грубым неприглядным лицом, скорее даже — ликом. Цыкнула на собаку — Орай поджал хвост, заскулил обиженно, искоса посматривая на хозяйку, дескать, хотел ведь как лучше, и вот...

— Ну, здрав будь, Мечиславе.

Хозяин щековицкой корчмы, вздрогнув, обернулся.

— Испугала ты меня, Любомира, — честно признался он. — Никак не привыкну к шуткам твоим.

— А пора бы! —усмехнулась женщина и вдруг бросила на Мечислава такой умильный взгляд, какой вряд ли кто ожидал от крепостной башни. — Ране тебя ждала. Чего не ехал?

— Некогда было. — Мечислав улыбнулся. — Теперь вот нашлось времечко.

— Ну, езжай, коли нашлось, — шагнув вперед, махнула рукой Любомира и, подумав, добавила: — А парень твой в амбаре заперт. Пытался, змей, убежать — пришлось Орая на двор выпустить.

— Справная ты баба, Любомира, — одобрительно кивнул Мечислав.

— Я-то справная, — со вздохом сказала женщина. — Только вот мужик... нечастый гость у меня.

Мечислав не выдержал, соскочил с коня. Пес тут же зарычал...

— Привяжи-ко Орая, люба! — страстно прошептал он, с томлением глядя на Любомиру.

— А и не надо привязывать, — тоже шепотом отозвалась она и, повысив голос, приказала: — Домой, Орай! Домой.

Мохнатый хвост Орая еще не успел скрыться в зарослях, как любовники с жаром бросились друг другу в объятья. И хоть Мечислав-людин не уступал крепостью медведю, несладко ему пришлось в крепких руках Любомиры. Уж она потрепала его изрядно, да Мечислав тому и рад был — нечасто случалось ему любить такую женщину, что по всем статьям могла дать фору любому мужику.

— Ох, люба! — закрыв глаза, кричал он. — Сладко-то как! Сладко...

Две Любомирины девки, Онфиска и Лобзя, под стать хозяйке — сильные, огромные, неприветливые, — чинили частокол. Онфиска обтесывала топором бревно, — любо-дорого было смотреть, как играл топор в ее руке, не у всякого мужика этак играет. Лобзя стояла рядом, строго присматривая за тем, как две приблудные девки — чернявая и белявая — копают яму. Попробовали б не старательно — хороших тумаков получили бы! Чернявую звали Любимой, а белявую — Ладиславой. Еще была у них третья подружка — веснушчатая рыжая Речка, совсем еще мелкая девка, а уж смешная — Онфиска с Лобзей как ее видели, так от смеха едва слюнями не давились. Просили хозяйку:

— Ой, убери ты ее от греха, тетка Любомира, не то лопнем.

— Не лопнете, лошади! — неизменно отвечала та, однако Речку убирала — то в амбар, то в погреб. Выпускала лишь иногда — когда повеселиться хотела. К тому и еще одна причина была: девки-то, все трое, подругами были и вместях пережили что-то страшное, едва спаслись, так что горой друг за дружку были, и — то знала Любомира, не глупа была — белявая с чернявкой без рыжей своей Речки никуда б не убегли.

Хотя и так, убеги попробуй! Места вокруг для них незнаемые, дикие, зверья полно всякого: волки, медведи, да и людишки лихие, случалось, захаживали. Да и сторожа, Онфиска с Лобзей, приглядывали, а уж у тех глаза на месте, ну и самый главный — Орай. Вот уж псина умная да верная, всем псам пес!

— Да глубже, глубже рой, чадо! — Подойдя ближе, Лобзя щелкнула еле-еле шевелившую лопатой Любиму по лбу. Так себе щелкнула, в четверть силы, не то окочурится еще. Да и того девчонке хватило — села наземь, заплакала — в три ручья слезы.

— Ну, не реви, коровища. — Лобзя ласково погладила ее по волосам. — Дай-ко сюды лопату! Смотри, как надо.

Отодвинув в сторону белявую Ладиславу, Лобзя быстро углубила яму и, довольная, обернулась к Онфиске:

— Ставь.

Кивнув, та без видимых усилий взгромоздила огромное бревно себе на плечо, принесла к яме и ловко опустила:

— Закапывай!

Лобзя с Ладиславой замахали лопатами.

— А ты ничего, работать умеешь, — похвалила Ладиславу Лобзя. — А ты, — она обернулась к Любиме, — не реви, научишься.

Со стороны леса донесся приближающийся собачий лай.

— Никак, Орай бежит. — Онфиска и Лобзя отвлеклись от работы и посмотрели в сторону леса. Вернее сказать, в сторону лая — лес тут был вокруг, куда ни кинь взгляд.

— Да, это Орай, — узнала собаку Лобзя. — Кому еще быть-то? Значит, и тетка с гостем сейчас прибредут. Давай-ка убирать этих... Эй, девы! Бросай лопаты да пошли в амбар. Пить-то хотите?

— Хорошо бы, — облизала пересохшие губы Ладислава. — Да и покушать бы чего.

— Покушать, это уж не взыщите, что после гостя останется, — усмехнулась Лобзя. — Инда лепеху с молоком принесу.

• Предыдущая
• 48/67
• Следующая