Темная харизма Адольфа Гитлера. Ведущий миллионы в пропасть - Рис Лоуренс - Страница 7

Призыв ко «всем истинным немцам» объединиться и бросить все силы на создание новой Германии особенно привлекательным казался юным баварцам, таким как Эмиль Клейн. «Эта партия хотела искоренить классовые различия, – говорит он. – [При существующем порядке] рабочий класс находится по одну сторону, буржуазия – по другую, а средний класс – по третью. Эти глубоко укоренившиеся понятия разъединяют нацию. Что для меня стало важным, что мне понравилось – это призыв “нация должна объединиться!” Для меня, человека молодого, было очевидно: не может рабочий класс быть отдельно, а средний – отдельно»¹². К этой идее привязывали также мысль о том, что необходимо уничтожить «международное финансовое господство, финансовую мощь евреев». Веря в фантазии Гитлера, Клейн наивно полагал, что эта мощь сконцентрирована где-то в Нью-Йорке. «В этих выступлениях всегда упоминалась Уолл-стрит».

Эмиль Клейн и другие люди, слышавшие ранние выступления Гитлера, отмечали, что его речи словно отправляли людей в своеобразное путешествие. Первая часть этого путешествия – в отчаяние – открывала им ужасные проблемы, с которыми столкнулась страна. Затем аудитории объясняли, что ее вины в этом нет. После этого рисовалась картина прекрасного нового мира, свободного от классовых различий, к которому может привести только сильный лидер, выходец из немецкого народа, который сумеет возглавить национальную революцию. Людям, переживавшим экономический кризис, подобные идеи казались весьма привлекательными.

Гитлера часто обвиняли в «актерстве», но правда заключалась в том, что для своих слушателей из пивных баров, таких как Эмиль Клейн, он был «искренним» во всех отношениях. «Когда я впервые увидел его на собрании в “Хофбройхаусе” [большой пивной ресторан в Мюнхене], – говорил Клейн, – этот человек излучал такую притягательность, что люди верили каждому его слову. И хотя некоторые сегодня утверждают, что он был просто хорошим актером, я должен им возразить, поскольку в противном случае весь немецкий народ можно назвать полными идиотами. Ведь немцы настолько доверились этому человеку, и верили ему до самого последнего дня войны… Я до сих пор считаю, что Гитлер был убежден, что может осуществить то, о чем так страстно мечтал. Что он верил в это честно и всерьез… И все, кто были со мной, все, кто присутствовали на наших партийных собраниях, доверяли ему хотя бы потому, что он сам тоже верил, что он говорил убежденно, а ведь именно этого в те дни недоставало»¹³.

Эмоциональная искренность, которая по убеждению многих отличала Гитлера от других ораторов, является обязательной составляющей харизматического магнетизма. Ганс Франк, который в ходе Второй мировой войны будет править большей частью оккупированной нацистами Польши, слушал речь Гитлера в январе 1920 года, и был поражен тем, что он впоследствии назовет отсутствием фальши. «В первую очередь каждый чувствовал: оратор абсолютно честен, он не собирается убеждать тебя в том, во что сам не верит… А во время передышек между выступлениями он отбрасывал волосы со лба, и его голубые глаза светились настоящей страстью… Его слова шли от души, а сердце билось в одном ритме с нашими сердцами… Он говорил о том, что было в сознании каждого, говорил понятно, и объяснял, что нужно делать, чтобы удовлетворить желания всех страждущих и жаждущих решительных действий… Но дело не только в этом. Он показывал путь, единственный путь для народа, погребенного под развалинами истории – и этот путь выводил из мрачных глубин, и через мужество, веру, готовность к действию, тяжелый труд и преданность вел к большой, светлой цели. С того самого вечера, не будучи членом партии, я уверовал в то, что если подобная задача и под силу одному человеку, то им может быть только Гитлер, только он сможет вершить судьбу Германии»¹⁴.

Гансу Франку было всего лишь 19 лет, когда он впервые услышал выступление Гитлера – и, пожалуй, не стоит удивляться тому, что этот впечатлительный юноша был так взволнован подобными речами, прозвучавшими в столь безрадостные для Германии времена. Значительно сложнее объяснить, почему Герман Геринг, ветеран воздушных сил со множеством наград, командир элитной эскадрильи Рихтгофена во время Первой мировой войны, поверил и подчинился Гитлеру, бывшему солдату, после того, как впервые встретился с ним осенью 1922 года.

Герингу было почти 30 лет, и на момент встречи с Гитлером он был человеком, который привык сам производить впечатление. Будучи одним из пионеров немецкой авиации, он совершил немало подвигов, за что был награжден не только Железным крестом, но и множеством других знаков отличия, среди которых – орден Pour Le Mérite, одна из высших наград в Германской империи. Он был возмущен заключением перемирия 11 ноября 1918 года, и всего через восемь дней после этого сказал своей эскадрилье: «Начинается новая борьба за свободу, принципы и мораль. У нас впереди длинный и тяжелый путь, но с нами – правда. Мы должны гордиться тем, что нам предстоит сделать. Мы должны думать об этом. Наше время еще придет»¹⁵.

Осенью 1922 года Геринг вернулся в Германию из Скан-динавии, где он сначала работал летчиком на авиационных шоу, а затем – в гражданской авиации, пилотом шведской авиакомпании Svensk-Lufttrafik. В феврале 1922 года он женился на недавно разведенной баронессе Карин фон Канцов. Параллельно приступил к изучению политических наук в Мюнхенском университете. Геринг был опытным и настойчивым человеком, вызывавшим у окружающих огромное доверие. Однако Адольф Гитлер покорил его при первой же встрече. «Однажды воскресным днем, в октябре или ноябре 1922 года, я отправился посмотреть на демонстрацию, – рассказывал Геринг во время Нюрнбергского трибунала в ноябре 1946 года. – В конце пригласили выступить Гитлера. Я уже слышал это имя мельком и хотел его послушать. Он отказался выступать, и по чистой случайности я стоял рядом и услышал причины его отказа… Он считал бессмысленным начинать акцию протеста, не имея серьезного перевеса на своей стороне. Это произвело на меня глубокое впечатление. Я был того же мнения»¹⁶.

Заинтригованный, Геринг спустя несколько дней еще раз отправился послушать Гитлера. «Он говорил о Версальском договоре. Он сказал, что… протест может быть удачным только в том случае, если за ним стоит сила, которая придает ему вес. Каждое слово его речи соответствовало моим внутренним убеждениям». В результате Геринг начал искать личной встречи с Гитлером. «Я просто хотел поговорить с ним и узнать, могу ли я как-нибудь помочь. Он сразу принял меня, и как только я представился, сказал, что само провидение свело нас вместе. Мы говорили о тех вещах, которые были близки нашим сердцам – о поражении нашего отечества… о Версале. Я тогда сказал, что я – в его полном распоряжении и готов сделать все для достижения наиболее важной, на мой взгляд, цели: борьбы против решений Версальского мирного договора».

По словам Геринга, Гитлеру не понадобилось его ни в чем убеждать – их мнение по поводу проблем Германии полностью совпадало. Этот эпизод приоткрывает природу харизмы Гитлера тех лет. Он предложил Герингу, как и многим другим, глубокое чувство убежденности в том, что их взгляды на мир верны¹⁷.

Гитлер обладал еще одним качеством, которое выделяло его во время выступлений – чувством абсолютной уверенности в себе. Выводы Гитлера не оставляли места для сомнений. Он никогда не появлялся на людях, не выбрав предварительно окончательного и непоколебимого решения. Подобную технику он использовал в своих монологах на протяжении многих лет. К примеру, он читал книгу, а затем громко заявлял, какие «правильные» выводы из нее следует извлечь. «Его не интересовали ни «другие мнения», ни обсуждение этой книги», – говорил Август Кубичек¹⁸.

Гитлер также был мастером разделять все на свете на однозначное «или – или». Пользуясь этим приемом, он наглядно объяснял: уничтожен будет или враг (под которым чаще всего подразумевались «евреи»), или все остальные. В его представлении мир делился исключительно на черное и белое. Жизнь рисовалась постоянной борьбой, и не участвовать в ней было невозможно. «Они [люди, которые не принимают активного участия в политике] еще не поняли, на примере советской модели, что не обязательно быть врагом еврея, для того, чтобы оказаться на эшафоте, – говорил он в апреле 1922 года. – Они не понимают, что для того, чтобы обеспечить себе место на эшафоте, достаточно иметь голову на плечах и не быть евреем»¹⁹.