Темная харизма Адольфа Гитлера. Ведущий миллионы в пропасть - Рис Лоуренс - Страница 15

Объяснение довольно просто: Геббельс в своем воображении наделял Гитлера теми качествами, которые хотел в нем видеть. Геббельс понимал, что он – часть политической структуры, которая наделила вождя абсолютной властью, и единственным способом изменить политику партии – было изменить точку зрения вождя.

Гитлер все это понимал. И хотел поскорее заделать трещину, возникшую в его отношениях с Геббельсом, очевидно, осознавая потенциальную ценность этого 28-летнего радикально настроенного интеллектуала для нацистской партии. Поэтому Гитлер написал Геббельсу и пригласил его выступить в Мюнхене в апреле 1926 года. В результате отношение Геббельса к Гитлеру совершенно поменялось. Геббельс даже не попытался переубедить Гитлера в вопросах, обсуждение которых так расстроило его в Бамберге. Наоборот, он совершенно поддался силе гитлеровского обаяния. «Я люблю его, – пишет он в своем дневнике. – Он все прекрасно продумал. Такой блестящий ум может быть моим вождем. Я даже склоняюсь к большему: он – политический гений»²². Вскоре после этого он напишет: «Адольф Гитлер, я люблю тебя, потому что ты велик и прост одновременно. Это именно то, что называется гениальностью»²³.

Критики²⁴ Геббельса утверждали, что он изменил свое мнение о Гитлере, поскольку прельстился привилегиями и властью, которыми нацисты – и в первую очередь Гитлер – обладали в Мюнхене, в отличие от группы Штрассера на севере. Но записи Геббельса в дневниках и его поведение в то время свидетельствуют, что он искренне верил в то, что нацизм – не просто политическая партия, а целое движение, а Гитлер не просто политический вождь, а скорее почти религиозный пророк. И Геббельс решил отказаться от позиции Штрассера о важности тонкостей в политике, а вместо этого полностью положиться на суждения Гитлера во всех важных вопросах.

Значение «веры» в понимании действий членов нацистской партии в это время является ключевым, как это признал и сам Гитлер. В 1927 году он сказал: «Не сомневайтесь, мы тоже ставим на первое место веру, а не познание. Человек должен верить в общее дело. Только вера создает государство. Что заставляет людей идти и сражаться за религиозные идеи? Не познание, а слепая вера»²⁵. Подчеркивая жизненную важность «веры», Гитлер подражает Бенито Муссолини, который еще в 1912 году написал: «Мы хотим верить, мы должны верить; человечеству необходима вера. Вера может сдвинуть гору, поскольку дает нам иллюзию сдвинувшейся горы. Эта иллюзия, пожалуй, единственная реальная вещь в жизни»²⁶.

Рудольф Гесс, на тот момент один из самых близких к Гитлеру людей, тоже писал о том, как важно воспитать в единомышленниках преданность общему делу, выходящую за рамки обычной лояльности, характерной для сторонников традиционных политических партий. «Огромная популярность вождя, – говорил он в 1927 году, – сродни популярности великого основателя религии. Он должен внушать своим слушателям благоговейную веру. Только так можно повести своих сторонников туда, куда им надлежит идти. Они последуют за своим лидером даже в случае неудачи, но только тогда, когда будут убеждены в абсолютной правоте своего народа». Он также писал, что Гитлер «не должен взвешивать плюсы и минусы как какой-нибудь профессор, он не должен оставлять слушателям свободу допускать возможности других решений, помимо единственно верного»²⁷.

Покуда Гесс лишь озвучивал подобные взгляды, Гитлер уже давно в соответствии с ними действовал. Разумеется, он всячески демонстрировал те качества, которые Гесс приписывал «великому и популярному вождю». Основной чертой, которую он так успешно продемонстрировал Геббельсу в Бамберге, была его непоколебимая уверенность в своей правоте. Он был всецело убежден в том, что рано или поздно удача перейдет на сторону нацистов, и постоянно убеждал в этом своих сторонников, главное – «не терять веры».

Очевидно, не все сторонники Гитлера принимали такое положение дел. Братья Грегор и Отто Штрассеры были определенно против. Грегор утверждал, что Гитлера следует рассматривать как обычного, «нормального» политического лидера, и открыто критиковать его мнения. Такая позиция вела к конфликту. Но у большинства присоединившихся к нацистам в тот момент просто не было выбора, и они повели себя так же, как Геббельс после встречи с Гитлером в Бамберге. Партийные структура и системы были теперь четко сформулированы: Гитлер является безоговорочным вождем, который «никогда не даст слушателям свободы допустить возможность других решений, помимо единственно верного». В обмен на признание единоличной власти Гитлера сторонники нацизма получали – как сказал Эрнст Беккер – «надежную идеологию коллективного искупления»²⁸.

Гитлер – главным образом потому, что теперь не рассматривался как угроза, – расширил географию своих выступлений, видя, что запреты на его выступления в землях Германии снимаются, сначала в январе 1927 года – в Саксонии, затем, в марте того же года, – в Баварии и, наконец, в сентябре 1928 года – в Пруссии. Однако, невзирая на то, что он теперь мог выступать открыто и количество членов НСДАП в 1928 году выросло до 100 000, объективных шансов на резкий прорыв у этой партии пока не было. Доказательством тому были выборы 1928 года, на которых нацисты набрали лишь 2,6 процента голосов. Более 97 процентов немецкого электората все еще отвергали Гитлера и его политику.

На выборах 1928 года два из 12 мест в рейхстаге, которые получили нацисты, достались Геббельсу и Герингу. Геббельс понимал свои парламентские функции в этой демократической стране однозначно. «Мы пришли в парламент для того, чтобы снабдить себя оружием из арсенала демократии. Если демократия настолько глупа, что сама дает нам бесплатные [железнодорожные] билеты и оплачивает нашу работу – это ее дело… Нам наплевать на сотрудничество с этой вонючей кучей навоза. Мы пришли, чтобы вычистить этот навоз… Мы пришли не как друзья, мы даже не занимаем нейтральную позицию. Мы пришли как враги. Как волки в стадо овец – вот наша позиция»²⁹.

Геббельс был не одинок в своей ненависти к демократии – такое отношение было широко распространено среди ультраправых сил. Полковник фон Эпп, например, также баллотировался в рейхстаг в 1928 году. Он командовал одним из самых известных фрайкоров и перед выборами заявил: «Я собираюсь стать парламентарием. У вас наверняка возникает вопрос, обладаю ли я необходимыми для этого качествами. У меня этих качеств нет. И никогда не будет. Потому что от них ничего не зависит»³⁰. После победы на выборах он отмечает в своем дневнике, что рейхстаг – это «то место, где слизняки пытаются управлять государством. Клерикальные слизняки, буржуазные слизняки, военные слизняки».

Однако в 1928 году в противостоянии нацистам эти самые «слизняки» убедительно побеждали. На самом деле у нацистов были большие перебои с деньгами и они с трудом смогли профинансировать съезд партии в Нюрнберге³¹. Однако недовольство в немецком обществе давало нацистам определенную надежду, ведь для успеха им был необходим именно кризис. Немецкие аграрии страдали от падения цен на продукты питания на мировом рынке. И поскольку относительное процветание Веймарской республики основывалось на использовании американских кредитов для выплаты репараций британцам и французам, экономика страны была слишком хрупкой, и уже демонстрировала первые признаки кризиса.

Огромные усилия по стабилизации положения страны прилагал Густав Штреземан, министр иностранных дел Германии. Он убедил правительство подписать в августе 1928 года пакт Бриана – Келлога (договор об отказе от войны в качестве орудия национальной политики), обязавший Германию мирно разрешать международные проблемы. Это позволило ему создать благоприятную атмосферу, чтобы затем, в феврале 1929 года, согласовать план Юнга, согласно которому были сокращены репарационные выплаты Германии.

В этот момент Штреземан был одним из немногих в высшем политическом эшелоне Германии, кто был серьезно озабочен появлением Гитлера и нацистов на политической арене страны. Теодор фон Эшенбург вспоминал: «Я проводил много времени со Штреземаном, который в то время был министром иностранных дел. Это был либерал, причем либерал правого крыла. Я отлично все помню. Это было сразу после Троицы в 1929 году. Вечером Штреземан начал говорить о Гитлере и заявил: «Это самый опасный человек в Германии. Он обладает зловещим краснобайством. У него, как ни у кого другого, природное чутье массовой психологии. Когда я выйду в отставку, то поеду по Германии, чтобы избавиться от этого человека». При этом разговоре присутствовало пару человек из министерства иностранных дел. И никто из нас не понимал Штреземана. Мы пожимали плечами: «О ком речь? О лидере этой крохотной партийки? Да пусть себе парень покричит»³².