Час новгородской славы - Посняков Андрей - Страница 41

• Предыдущая
• 41/53
• Следующая

– Ну, я тут явно лишний! – сказал сам себе косоротый Максюта, выбежал с крыльца. Он добежал бы и до возка, если б играющий во дворе мальчик весьма ловко не подставил ему подножку. Максюта кубарем покатился к забору, где и был связан невесть откуда взявшимися стражниками.

Вечерело. На колокольне у церкви Федора Стратилата за ручьем зазвонили.

Матоня лениво поднялся с лавки, сунул в рукав кафтана кистень и прихватил на всякий случай широкий нож. Прямо с крыльца вскочил на подведенную кем-то из дворовых лошадь. Нужную улицу нашел быстро. А чего ее искать-то? С Пробойной – на Ильина, потом по Дубошину. Спросил у людей, не погнушался. Подсказали – затем по Трубе, через заросли.

И вот она, Нутная. Третья изба слева. В самом деле, глухое и безлюдное место. Кусты да деревья. Остальные-то дома во-он, далече. А вот и сам Филимон, стражничек. Встречает, лыбится.

Ну, лыбься, лыбься, дурень. Поднимаясь вслед за хозяином на крыльцо, Матоня незаметно вытащил из рукава кистень. Дождался, как вошли в сени. Место хоть и глухое, а мало ли, видит кто. Уж лучше в сенях, надежнее. Примерился, размахнулся…

И – кто-то неведомый нахально вырвал у него кистень прямо на замахе! И этим же кистенем…

Только искры из глаз полетели!

Охнув, Матоня медленно опустился на пол.

– Не окочурится?

– Не должон.

– Нет, вязать надо было, как Олег Иваныч наказывал.

– Ага, свяжи этакого бугаину, попробуй!

Насвистывая веселое, ехал по Большой Московской дороге черноусый возчик. Вез в телеге дубовую бочку, в которой что-то плескалось. Обогнал длинный обоз. Проезжая мимо сада, протянул руку, сорвал с яблони ветку. Свернул на Загородцкую.

– Эй, кочмарь, открывай ворота!

Корчмарь Явдоха выглянул из окна, подозрительно осмотрел бочку.

– Кто таков?

– Купца Якова Меренкина приказчик.

– Что-то не припомню тебя.

– Так я из новых. Ихней тетки родственник.

– Ну, давай тогда, вези бочку к амбару, родственник. Да осторожней ставь, чучело. Гляди, прольешь. Хозяину скажешь: как всегда рассчитаюсь.

Поставив бочку, черноусый приказчик помахал шапкой хозяину и щелкнул вожжами…

Свернув на Московскую, остановился у сада. Осмотревшись, молвил тихонько:

– Можете ехать.

И тут же вырвался из сада таившийся там целый отряд дьяков. С перьями, с бумагами, с книгами. Саранчой налетели на корчму:

– Хозяин ты ли? Налоги за прошлый год уплачены ли? Все? Давай-ка сюда расписки. А что за бочка вон, у амбара? С нее почему не платил? Только что привезли? Ха! Так мы и поверили. С прошлого лета у тебя эту бочку видели! А ну, собирайся. В порубе покумекаешь, стоит ли налоги вовремя платить али нет. Да побыстрее, не мешкай! Ой, паря! Да в бочке-то у тебя перевар! У кого взял? Поди, сам гонишь? Какой еще Яков Меренкин? Спросим и с него. Полезай в телегу.

Прихватив несчастного Явдоху, саранча дьяков исчезла так же быстро, как и появилась. Только один молодой дьяк остался. Описывать имущество. К нему и подошел вернувшийся черноусый приказчик:

– Ну, как прошло?

– Все путем, Фрол Иваныч!

Запыленный, усталый и злой вошел в свои посадничьи палаты Олег Иваныч. Но, завидев черноусого Фрола, помягчел:

– Вижу, хоть вы четко сработали. По лицу твоему догадался. Все?

– Все трое в порубе. Сидят, дожидаются.

– Ну, пойдем, посмотрим. Да, – Олег Иваныч на ходу обернулся к остальным дьякам, – как придет Герозиус-лекарь, пусть тоже в поруб спускается.

В порубе – следственном изоляторе, на первом, нежилом этаже – было довольно прохладно.

Вот повезло сволочам! Все добрые люди от жары парятся, а эти прохлаждаются!

В первой камере «прохлаждался» Митря. Увидев Олега Иваныча, побелел, бухнулся в ноги с воплями о снисхождении. Пытался даже целовать сапоги, привык, верно, в Московии или в Орде.

Олег Иваныч брезгливо отодвинулся:

– Вот тебе бумага, вот перо. Пиши. А уж потом, в зависимости от написанного, будем и разговаривать. Как напишешь, в дверь стукнешь. Не торопись, пиши разборчиво, крупно. Да побольше – бумаги хватит.

…Во второй камере, с Явдохой, пришлось потруднее. Злополучную бочку он яростно отрицал и призывал послухов. В общем-то, был вполне в своем праве. Только не учел повышенную озлобленность Олега Иваныча после нелепой смерти Онфима.

– Значит, так, тварь! Сидящий по соседству с тобой Митря – ты знаешь, кто это такой – сейчас пишет нам об убитом два года назад юноше, твоем приказчике. Помнишь такого? Ты ведь его и убил! Тому и послухи есть.

Страшно закричал Явдоха:

– То не я! То они все, они!

– Они? Так пиши тогда. Будешь писать?

– Буду!

…Хуже всего было в камере третьей. Матоня лишь презрительно скалился и вообще не отвечал ни на какие вопросы. На спасение, видно, надеялся. То ли от московского князя, то ли от Аллаха, пес его знает.

Лязгнула дверь.

– Звал, Олег Иваныч?

Геронтий. Пришел наконец.

– Звал, звал. Вон, видишь, сидит, деятель. Спросим-ка мы его насчет ма-аленьких таких стрелочек да насчет неизвестного африканского яда. И про часовенку на кладбище за болотцем спросим.

Геронтий пристально посмотрел на Матоню, словно узнал вдруг в нем кого-то знакомого:

– Ну-ка, подними глаза, мил человек…

Матоня вздрогнул.

– Вижу, узнал… – в голосе лекаря, всегда таком тихом и приятном, послышалось вдруг шипение змеи.

– М-московский палач… Гер-ронтий… – застучал зубами от страха Матоня.

– Говори же, господине Матоня, говори… – улыбнулся уголком рта Геронтий. – А не то поздно будет. Обо всем рассказывай, не стесняйся!

Матоня сглотнул слюну и лязгнул сковывающей руки цепью.

– Ну, не буду вам мешать. – Олег Иваныч прикрыл за собой дверь.

Выйдя на улицу, поехал к Настене, на Нутную, забрать аркебуз. Весь этот план – с бочкой, с детьми, с Филимоном – Олег Иваныч придумал на всякий случай. И не прогадал – запасной план фактически стал основным. Суть его была примитивно проста. Олег Иваныч просто подставил шильникам то, что их цепляло. Матоне – убийство. Митре – детей, за которых обещаны деньги. Явдохе – утаенный от налогов перевар. Притом усыпил их бдительность собственным отъездом – ведь особо-то не таился. Все, кому надо, увидели.

Просто? Да. Но ведь Олег Иваныч и не рассчитывал на умных – Матоня (скоре всего, с подачи Митри), конечно, напортачил ему, подложив порох в часовню. И когда вошедший Онфим смахнул тлеющий фитиль – прогремел взрыв. Но ведь не Олег Иваныч вошел, не Софья! И не было особой гарантии, что войдут. Хотя если подумать…

Да, и эта еще елочка. Вернее, сосенка с железными иголочками. Наверняка яд. Тот воин, что порвал рукавицу… Еле откачал его сегодня Геронтий. А ранка-то была небольшая, маленькая такая царапина. Да и ту, хорошо еще, прижгли в кузне каленым железом. Зачем эта дурацкая сосна, когда есть порох в часовне? Грубо сработано, грубо. Хотя… Могло быть весьма действенно.

Погруженный в размышления, Олег Иваныч и не заметил, как доехал до Нутной. Над великим городом плыл майский вечер, спокойный, тихий и теплый. Пахло сухой травой, цветущей сиренью и еще чем-то неуловимо летним. На улице играли дети.

Настена, увидев его, улыбнулась. Закинула косу за спину, пригласила в дом.

– Забирай ты, Олег Иваныч, поскорей эту свою аркебузу! А то Ванька мой вокруг нее ходит, как кот вокруг молока, да облизывается. Не дай Боже, пальнет!

– А пусть пальнет! – Олег Иваныч крикнул в окно: – Ванька!

Ванька и нарисовался – белоголовый, сероглазый, с босыми, в цыпках, ногами.

– Хошь пальнуть?

– Хочу, дядя Олег! А куда целиться?

– Погодь. Давай хоть на улицу выйдем. Во-от. Теперь сбегай в дом, тащи лучину. Да горящую, чудо! Во-от. Поджигай фитиль.

– А заряжено, дяденька Олег?

– Заряжено, заряжено! Поджег? Вижу, тлеет. Теперь упирай аркебуз крюком – вон он, внизу, под прикладом – да хоть в эту корягу. Подожди, я и сам возьмусь. Ну, давай теперь – в ту березину. Жми!

• Предыдущая
• 41/53
• Следующая