Час новгородской славы - Посняков Андрей - Страница 37

• Предыдущая
• 37/53
• Следующая

Еще одна мысль не давала покою Митре в последнее время: а ну как дознаются недруги о его с татарами дружбе. Да подкинут в Москву Ивану письмишко тайное. Тот долго думать не будет – сразу на дыбу пошлет. А палачи в Москве знатные…

Рыгнул Митря, помочился в кусты да пошел обратно в юрту – пить кумыс со слугами Аттамира. За черными волжскими утесами медленно опускалось солнце.

Конец мая выдался жарким. Вновь, как и три года назад, перед Шелонской битвой, испарились болота, пересохли ручьи и маленькие речки. Сушь стояла страшная, из горящих лесов тянуло дымом.

На душе у Олега Иваныча было муторно. То ли перебрал вчера на открытии университета, то ли так, на погоду мутило. Погладив спящую Софью по спине, поднялся с ложа. Взял большой кувшин с квасом, пил длинными глотками, долго. Прислушался. На дворе усадьбы лаяли псы. Не просто так лаяли – кто-то изо всех сил барабанил в ворота. Забегали, засуетились слуги. Олег Иваныч накинул на плечи кафтан, вышел на крыльцо.

Тяжело дыша, вбежал на ступеньки посланец – молодой парень, из Олексахиных:

– Беда, батюшка! Макарьев Кирилл помирает, тысяцкий наш!

– Как помирает? Еще вчера изрядно здоров был!

– А с ночи все хуже.

Олег Иваныч обернулся к слугам:

– Коня!

Опоясался мечом, вскочил в седло. Едем!

По пути – тысяцкий жил на Торговой стороне, на Рогатице, – уже на мосту обогнали возок владыки.

– Что с Кириллом? – высунулся на ходу Феофил.

– Сам не знаю, отче! Еще вчера здрав был…

Вот и Торг, вот и улица Ильина – прямо от моста идет, недавно дубовыми плашками замощенная. Скорее! У церкви Георгия свернули налево по Пробойной.

Ивановская. Лубяница. Буяна. Вот и Рогатица наконец. Усадьба тысяцкого. Тын из сосновых бревен, высокий, черный. Распахнутые ворота.

– Сюда, господине!

Взбежал по ступенькам крыльца Олег Иваныч, расталкивая столпившихся слуг, бросился в опочивальню. И, не доходя до устланного волчьими шкурами ложа, понял, что опоздал. Кирилл Макарьев, его старый друг и тысяцкий Великого Новгорода, лежал лицом вверх, уставив широко раскрытые невидящие глаза в потолочные балки. На груди рыдала жена.

Среди слуг, скорбно поджав губы, шарился Олексаха, занимаясь своими прямыми обязанностями – выспрашивал. Не видал ли, не слыхал ли кто-нибудь чего-нибудь такого этакого?

Олег Иваныч кивнул Олексахе. В беседы вмешиваться не стал, видел – верно действует Олексаха, как учили. Вышел во двор, пропустил к плачущей жене только что подъехавшего Феофила, кликнул охрану да поскакал на Славенский. Там, в конце улицы Варецкой, у самой башни, скромно и неприглядно жил один человек, очень нужный сейчас не только лично Олегу Иванычу, но и всей новгородской республике. Звали человека Геронтий, Герозиус-лекарь.

Олег Иваныч стукнул в ворота:

– Вставай, поднимайся, господине Геронтий!

Геронтий откликнулся сразу, будто и не спал вовсе. Распахнул дверь, пригласил в дом, даже вина предложил, удивления ничем не выказав.

Олег Иваныч вина хлебнул с удовольствием. Подогретое рейнское, с корицей и пряностями. Осмотрелся. Давненько не бывал у Геронтия. Дом двухэтажный, по европейским меркам скроен. На втором этаже – жилье. Внизу, где сейчас сидели, – нечто вроде приемной или кабинета. Стол, две широкие лавки для осмотра пациентов, в углу тоже стол – большой, обитый тонкой сталью – ясно, для чего. По стенам – пахучие травы, гравюра с изображением Смерти, полки. На полках разноцветные склянки, кувшины, книги. Даже скалился человеческий череп! В Москве сожгли б давно Геронтия за подобные полочки.

– Макарьев Кирилл умер, – сказал Олег Иваныч. – Полагаю, отравлен. Может быть, даже сегодня на пиру кто чего подсыпал.

Геронтий понимающе ответил в тон:

– Полагаю, мне вскрытие делать, да тайно.

– Верно мыслишь. Жену его и детей на время Софья заговорит, слуг – Олексаха. Ну, а ты в это время… Только быстро. Жарко все-таки.

– Понимаю. Едем?

Олег Иваныч, выйдя на улицу, подозвал одного из охранников:

– Поскачешь на Прусскую, к боярыне Софье. Объяснишь все. Скажешь, пусть немедленно приезжает. Чай, подруги они со вдовой-то.

Ближе к обеду Олег Иваныч заглянул в горницу, где уже в дубовом гробу лежал усопший. Тяжело пахло кровью. Знакомый запах, еще по работе в Петроградском РОВД. Только там в морге холодно, и патологоанатомы веселые анекдоты рассказывают. А здесь жара и тихо. В уголке Геронтий отмывал от крови в тазу принесенные с собой инструменты.

Обернулся:

– Желудок чист. Никакой отравы. Общие симптомы: скорее всего, мор. Но яд все же не исключен. На левой руке подозрительная царапина, – Геронтий чуть приподнял на покойнике рукав. – Но если и яд, то мне неизвестный. И не только мне… Не только мне неизвестный, но и всем врачам Запада… Так что, скорее, мор. Хорошо бы осмотреть супружницу и деток. Да и боярыня б твоя поменьше с ними общалась.

Олег Иваныч лишь пожал плечами. Не верил он в мор, а вот в яд – вполне.

…К себе в канцелярию ехал, в думы погруженный. А не было ли в городе еще подобных нелепых смертей? Не убийств, а именно смертей. Про убийства-то ему докладывали. Кстати, на все загадочные смерти – к примеру, жил себе человек, да вдруг ни с того ни с сего умер – по указу Олега Иваныча всегда направлялись дьяки. На всякий случай. Заодно тренировались в опросах свидетелей да в составлении протокола осмотра.

Вот эти-то учебные протоколы и затребовал Олег Иваныч. Не так уж и много их оказалось, всего-то с полдесятка, да и те не очень-то интересные: фабулу дела пояснял принесший протоколы дьяк Фрол – молодой усатый парень.

Нестарый мужик преставился вроде с перепоя. Так и оказалось.

Две девки умерли в одночасье. Выяснилось, объелись грибами.

Этот уксусом отравился – думал, вино.

А вот этот… Один из Олексахиных парней… В причине смерти записано вполне анекдотично: «верно, чего-нибудь съел», что вполне возможно.

– Ну-ка, подкинь, Фрол, протоколец. Чего краснеешь-то?

– Этот сам писал, господине.

– Посмотрим, что ты там написал.

«Протокол осмотра места происшествия». Дата. Место. Понятые-послухи – две девчонки с Рогатицы. Дальше все, как полагается, слева направо. «Горница, размерами три на четыре аршина. Слева от входа лавка, в центре стол из досок. На столе кувшин с вином бело-золотистого цвета (строка перечеркнута и сверху надписано: „с жидкостью, похожею на вино“).

– Вино на экспертизу отправляли?

– Э… Дали собаке. Не сдохла.

– Так. Ясно. Чтем дальше… Порядок вещей в горнице не нарушен, ставни окна распахнуты, на полу… в беспорядке разбросаны детские игрушки, как то: глиняный медведь-свистулька, деревянная трещотка в виде скомороха, стрела от детского лука… Стрела… Что за стрела?

– Да тонкая, маленькая такая. Меньше вершка.

– Понятно. А что, у умершего дети были?

– Двое. Сын с дочкой. Теперь сироты.

– Ясно.

Кажется, и здесь пустышка. Хотя… Чем черт не шутит!

– Ты вот что, Фрол. Сгоняй сейчас к сиротам. Опроси мальчишку. Были у него игрушки да какие? Если были, не было ли средь них стрелки – скажешь, какой. Все подробненько запиши, мне вечерком доложишь.

– Понял, господине.

Выбежавшего на крыльцо Фрола сбили с ног ворвавшиеся в палаты дьяки. Предстали всей толпой перед посадником, поклонились в пояс.

– Что такое?! Опять кто-нибудь умер?

– Хуже, батюшка! – хором рявкнули дьяки. – Три каравеллы сгорели вчера ночью на ладожской верфи!

Тьфу ты! Час от часу не легче!

Беда не приходит одна. Не пришла она одна и в Новгород. Недовольный открытием университета – хорошо понимал, чем это грозит Москве – Великий князь московский Иван перехватил идущие в Новгород караваны с «низовым» хлебом, закупленным в южнорусских, «понизовых», землях: в Чернигове, Путивле, Воронеже. Проходили эти караваны через московские земли, вот Иван и перекрыл краник, мотивируя очередной новгородской «изменой». Сулился даже снова собрать войско, наказать непокорных и, по отчетам верных людей, начал уже собирать.

• Предыдущая
• 37/53
• Следующая