Кошачий переполох (сборник) - Тови Дорин - Страница 4

• Предыдущая
• 4/17
• Следующая

Бесспорно, бесспорно, хотя мы несколько перестали умиляться, когда как-то днем, собравшись потренироваться на реке, спустили каноэ на пол и увидели, как они его изукрасили изнутри. Четверо птенчиков сидели над ним, знакомились с миром… Впрочем, как сказал Чарльз, оно хотя бы уберегло машину.

А где же, можете вы спросить, все это время были кошки? Да в каноэ, если им предоставлялся случай. Они забирались на крышу машины, оттуда перебирались в каноэ и усаживались, занимая обе секции. До ласточек они добраться не могли, а те это прекрасно понимали и не обращали на сиамов ни малейшего внимания. Мы тоже не беспокоились: против обыкновения, нам хотя бы было известно, где обретается наша парочка, – зато Эрн Бигс пережил настоящее потрясение, когда увидел их там. Он заглянул узнать, нет ли у нас какой работки. Я отправила его к Чарльзу, который возился в гараже, а он услышал, как ласточки щебечут, и задрал голову.

– А там эти кошки, – докладывал он позже в «Розе и короне», – рассиживают себе в лодке, точно полинезийцы какие-нибудь.

И как будто он к этому добавил, что, зная нас, не удивился бы, коли б они выплыли на чертовой лодке из гаража.

А мы продолжали готовиться. Повесить створку на место мы не могли, но дел все равно оставалось невпроворот. Привести в порядок сад, изучить карты и собрать снаряжение, а мне – так еще подзаняться верховой ездой.

Обойтись без этого я никак не могла. Мы намеревались навестить наших двух друзей на их ранчо в Альберте, и я прекрасно знала, что Чарльз, пусть в последний раз он садился на лошадь неизвестно когда, все равно, как и в прошлый раз, лихо вспрыгнет в ковбойское седло и поскачет по склону, будто всю жизнь провел в этом седле. А еще я прекрасно знала, что мне, хотя я каждую неделю обязательно каталась верхом в нашей Долине, и мечтать нельзя, чтобы сравниться с ним.

Когда мы последний раз были там, на одном ранчо мне одолжили толстенькую кобылку по кличке Шеба, имевшую привычку умело сворачивать свое седло набок. Так что мне приходилось приноравливаться к перекошенной посадке – чтобы выравнивать седло после очередных ее козней. Я понятия не имела о том, как подтягивать подпругу. Впрочем, все это особого значения не имело: она и я, обе, знали, что, и опусти я на минуту поводья, опасность исчезнуть за горизонтом мне не угрожает.

Однако я решила, что теперь я ни с чем подобным не смирюсь. И я сумею не хуже Чарльза управлять своей лошадью, просто сидя в седле так, а не иначе и используя ноги. Я тоже буду сидеть с небрежной грацией, держа поводья в одной руке, а моя лошадь будет покорствовать каждому моему движению. И ради этого я усердно практиковалась на лошади из нашей прокатной конюшни, которую содержали миссис Хатчингс и ее дочь.

Как всегда, я ездила на Мио, втором номере конюшни. Мерлин, которому теперь было двадцать лет, местный патриарх, все еще оставался лучшим выбором для начинающих: нес их на себе бережно, точно младенцев, а когда решал, что они освоились в седле, сам переходил на рысь, опять очень осторожно, – просто, чтобы показать им, на что они уже способны. По-прежнему там был и Орешек, резвый каурый меринок, любимец моей подруги Тийны, медицинской сестры. И Пылкий, который как-то изобразил бьющего задом жеребца с Дикого Запада, пока я отчаянно цеплялась за его шею. И Келли, неизменно скорбная ирландская кобыла, и Алекс, могучий гнедой гунтер.

Что до остальных, Воин теперь находился на покое, Забуана купил человек, постоянно на нем ездивший, и забрал к себе в Эксмур, а Джаспер, высокий черный конь чистых кровей, погиб.

Трагедия разразилась внезапно, как часто случается с чистопородными лошадьми. У Джаспера начала побаливать нога, и ветеринар поставил диагноз – хронический артрит. Длительный дорогостоящий курс лечения, инъекции, опоры для больной ноги… Линн Хатчингс, обучавшая его еще годовичком, ухаживала за ним, как за ребенком. Все оказалось бесполезным. Вначале выпадали периоды, когда его нога вроде бы действовала нормально, но затем без всякой видимой причины он вновь начинал хромать. Если его держали в стойле, ноге становилось заметно легче, но он делался нервным и злобным. Если его пускали на пастбище даже в одиночку, он принимался носиться галопом, потому что для него в этом заключался смысл жизни, и боли в ноге возобновлялись. Под конец, когда ветеринар предпринимал последние отчаянные усилия, чтобы его спасти, он оставался в стойле круглые сутки. Просто сердце надрывалось смотреть, как он глядит вслед лошадям, отправляющимся на прогулку. Пылкий, его товарищ на пастбище в более счастливые времена, Мио, с которым он любил соревноваться в быстроте бега. А потом его, Джаспера, все счастье которого было в том, чтобы лететь по холмам как на крыльях, выпускали поразмяться, и он, мучительно хромая, бродил по двору.

Последний курс лечения не помог. Ветеринар сказал, что больше ничего нельзя сделать… и Хатчингсы печально согласились. Оставить его мирно пастись на покое, как Воина, было невозможно – боли в ноге с каждым днем усиливались… И вот Джаспера не стало – а ему еще не было и восьми лет. Его место занял Кречет, светло-гнедой конь чистых кровей, спокойный и уравновешенный, внешне очень походивший на Забуана. Пополнилась конюшня, что привело к множеству осложнений, и еще одним конем по кличке Варвар.

– Он вам понравится, ну совершенно в вашем вкусе, – заметила миссис Хатчингс, рассказывая мне о покупке Варвара. Я не совсем поняла, что она имела в виду. В моем вкусе был Мио – конь, которого я купила бы, будь это мне по средствам. На три четверти арабских кровей, стремительный красавец с изящными и сильными задними ногами. Сколько раз он подбирал эти ноги для своего знаменитого прыжка и уносил меня по лесной тропе, точно крылатый Пегас.

Нет, я сделала заметные успехи. Он уже не так часто вырывался из-под контроля, и в подобных случаях я уже не цеплялась отчаянно за седло. (На западных ранчо это называлось «тянуть кожу» и рассматривалось как вернейший признак городской никчемности.) Нет. Теперь я сидела уверенно и натягивала поводья, оспаривая у него каждый шаг. Он кружил на задних ногах… а я иногда поражалась самой себе.

– Блестяще! – кричала миссис Хатчингс. – А теперь легонько отпустите… Заставьте его сначала идти рысцой, а уж потом перейти на рысь.

Вот это у меня еще не получалось. Стоило мне ослабить поводья, и Мио уже летел как стрела, снабженная реактивным мотором. Но теперь я хотя бы слегка направляла эту стрелу, а не жмурилась, отчаянно держась за седло и вознося молитвы.

Так почему же миссис Хатчингс решила, что мне понравится Варвар? Он ведь второй Мио, сказала она. Стремительный, рьяный, покладистый, если всадник хорошо держится в седле. А мне полезно пробовать и других лошадей, тем более раз мы собираемся в Канаду, где я, конечно, буду менять их постоянно.

Я попробовала Варвара. Похожим на Мио он мне не показался. Рысь у него была более дробной. Он не переходил прыжком в более быстрый аллюр. Да, в стремительности ему отказать было нельзя, но он не артачился, не вскидывал голову, не поворачивал ее вбок во время галопа, как Мио. Чтобы попрактиковаться для канадских кряжей, Мио подходил куда больше, а к тому же мы с ним понимали друг друга. Будь наш участок более ровным и согласись Хатчингсы расстаться с Мио, то, как бы я ни зарекалась не держать лошадей, он жил бы у нас.

А потому я продолжала ездить на Мио, а Тийна испробовала Варвара и сказала, что он ей нравится гораздо меньше милого Орешка. Рысь у него не такая гладкая… да, бесспорно, быстрой рысью он идет хорошо… но вот ощущение состязания не возникает.

Я понимала, о чем она говорит. Недавно Тийна проделала эффектный трюк. Она придерживала ворота, выходящие на холмы, пропуская вперед всю кавалькаду, и попросила замыкающего подождать – не переходить на рысь, пока она не закроет за собой ворота. А он не расслышал и помчался за остальными. Возбужденный Орешек с внутренней стороны ограды взвился в воздух и опустился на землю хвостом к воротам. Тийна, полагая, что держит его под контролем, повернула его в сторону ворот, а он снова повторил свой маневр в другую сторону.

• Предыдущая
• 4/17
• Следующая