10 вождей. От Ленина до Путина - Млечин Леонид Михайлович - Страница 15

Ему доведется участвовать лишь в нескольких делах (мелкие кражи, имущественные претензии), которые сложились для него с переменным успехом. Но в своей юридической практике он будет дважды защищать собственные интересы и оба раза выиграет. В одном случае выиграет дело против соседних крестьян, допустивших потраву в поместье Ульяновых. В другом – когда его, едущего на велосипеде, собьет автомобиль виконта в Париже.

Ленин не любил вспоминать о мелкой собственной судебной практике. Какое это имело значение перед тем, что он выиграет историческое дело! По крайней мере, так будут думать люди несколько десятилетий.

Однако вернемся к революционным истокам молодого волжанина. Именно в этот период «интеллектуальное пространство» Ульянова подвергается интенсивному заполнению широким спектром самых различных идей, концепций, взглядов. Н.В. Валентинов вспоминал свой разговор с В.И. Ульяновым в Женеве в 1904 году, когда тот, говоря о «сидении» в Кокушкине после исключения, рассказывал «о чтении запоем с раннего утра до позднего часа». Ульянов продолжал, что его «любимейшим автором был Чернышевский. Все напечатанное им в «Современнике» я прочитал до последней строки и не один раз… До знакомства с сочинениями Маркса, Энгельса, Плеханова главное, подавляющее влияние имел на меня только Чернышевский, и началось оно с «Что делать?». Величайшая заслуга Чернышевского в том, что он не только показал, что всякий правильно думающий и действительно порядочный человек должен быть революционером, но и другое, еще более важное: каким должен быть революционер, каковы должны быть его правила, как к своей цели он должен идти, какими способами и средствами добиваться ее осуществления…»{44}.

Валентинов полагает, что Чернышевский, «перепахав» Ульянова (выражение самого Ленина) еще до приобщения к Марксу, сделал молодого человека революционером. Эту мысль оспаривает М. Вишняк, который в следующем номере русского нью-йоркского журнала утверждает: «Н. Валентинов пытается «канонизировать» Чернышевского как предтечу Ленина». Но это верно лишь в том смысле, что Ленин стал перечитывать Чернышевского через месяц-два после казни брата. «Почва была подготовлена к перепахиванию». Автор утверждает, что главный революционный заряд Ульянов получил не от «бездарного и примитивного романа» Чернышевского, а от вести о казни брата{45}.

Критикуя друг друга, два историка подходят к общему выводу: Чернышевский стал для Ленина Иоанном Крестителем благодаря трагедии с братом Александром. В этом смысле, по идее Валентинова, «Что делать?» Ленина является как бы продолжением «Что делать?» Чернышевского. Внешне это совершенно разные вещи: у одного – скучный романизированный трактат, у другого – революционное поучение. Но общего много: новый мир могут создать новые люди. Просто Ленин героев Чернышевского: Рахметова, Кирсанова, Лопухова, Веру Павловну – облачает в плащи «профессиональных революционеров».

Эта коварная выдумка о «профессиональных революционерах» не безобидна, а зловеща и опасна. «Профессиональный революционер» (а было ох как почетно после октябрьских событий 1917 года причислить себя к этому ордену!), по сути, считал нормальным нигде и никогда не работать, не служить, а, стоя в стороне или «располагаясь» над социальными и экономическими процессами, – часто находясь очень далеко за околицей отечества, – узурпировать право решать судьбоносные вопросы за миллионы других людей!

Однако нельзя видеть буквально «искусительство» Чернышевского по отношению к Ленину[4]. Но писатель способствовал, судя по анализу работ Ульянова, проникнуться ему глубокой неприязнью к либерализму, что уже отчетливо видно в одной из первых его крупных работ «Что такое «друзья народа» и как они воюют против социал-демократов?». Ленин, многократно апеллировавший к Чернышевскому, именуя его суждения «гениальными провидениями», упоминает в качестве таковых «мерзости» компромисса «либералов и помещиков», компромисса, который лишь и мешает «открытой борьбе классов» в России{46}. Ульянов хочет видеть в лице Н.Г. Чернышевского явного союзника в борьбе с либеральной буржуазией. Чернышевский В.И. Ульянову понадобился, в частности, и затем, чтобы доказать наличие «целой пропасти» между социалистами и демократами{47}.

По сути, Ленин использует Н.Г. Чернышевского для «русификации» западного марксизма, где слишком много либерального и демократического и мало «борьбы классов». Мы знаем, что в последующем раскол российских социал-демократов произойдет именно по линии отношения к демократии, легальным, парламентским формам борьбы, места в ней партий и сил либерального толка. Так что предтечей Ленина как революционера стали мыслители, лелеявшие идеи, которые усиливали в марксизме именно силовые, жесткие, классовые грани этого учения. Чернышевский (впрочем, разве он один?) был духовным союзником В.И. Ульянова в этой трактовке набиравшего в России силу марксизма.

Поэтому было бы более верным сказать, что Ленин в своем становлении руководствовался прагматическими соображениями. Молясь классическому марксизму, он мог заимствовать концепцию или идейку, аргумент или опровержение у Чернышевского, Ткачева, Бакунина, Нечаева, Клаузевица, Струве, Успенского, Постникова, Лаврова, Герцена… Свой «силовой марксизм» Ульянов укреплял всем, что делало учение бескомпромиссным, жестким, радикальным. Крупская, вспоминая первые недели становления советского строя, писала: «Изучая самым внимательным образом опыт Парижской коммуны, этого первого пролетарского государства в мире, Ильич отмечал, как пагубно отразилась на судьбе Парижской коммуны та мягкость, с которой рабочие массы и рабочее правительство относились к заведомым врагам. И потому, говоря о борьбе с врагами, Ильич всегда, что называется, «закручивал», боясь излишней мягкости масс и своей собственной»{48}.

Внимательный читатель может поморщиться, встретив в перечне фамилий те или иные одиозные имена, например С.Г. Нечаева. Ведь известно, что и Маркс и Энгельс осудили нечаевщину. Сколько раз осуждал индивидуальный террор и Ленин! Но Нечаев – не только певец террора, но и синоним российского бланкизма. Заговор, тайные планы свержения, беспощадного уничтожения ненавистных руководителей и правительств – визитная карточка бланкизма. Осуждая бланкизм на словах, Ленин не колеблясь прибегал к нему в решающие моменты, что дало основание Плеханову еще в 1906 году заявить: «Ленин с самого начала был скорее бланкистом, чем марксистом. Свою бланкистскую контрабанду он проносил под флагом самой строгой марксистской ортодоксии»{49}. Владимир Бонч-Бруевич в одной из своих статей вспоминал, что «с легкой руки Достоевского и его омерзительного, но гениального романа «Бесы» (сюжет романа связан с конкретным фактом убийства студента Иванова Нечаевым и членами его общества «Тайная расправа») даже революционная среда стала относиться отрицательно к Нечаеву, совершенно забывая, говорил Ленин, «что он обладал особым талантом организатора, конспиратора, умением свои мысли облачать в потрясающие формулировки…». Достаточно вспомнить его ответ в одной листовке, когда на вопрос, кого же надо уничтожить из царствующего дома, Нечаев дает точный ответ… Да весь дом Романовых!.. Ведь это просто до гениальности…»{50}.

Не по призыву Нечаева придет время и «весь дом Романовых» будет уничтожен. Это будет сделано по приказу тех, кто думал во многом так же, как русский фанатик, давший печальное название индивидуальному террору – «нечаевщина»… Уход от либерализма в политике привел к тому, как вспоминал Владимир Войтинский, лично знавший Ленина, что будущий вождь еще в начале века любил вести беседы о необходимости борьбы с «либеральными благоглупостями… То было ловкой, талантливой проповедью революционного нигилизма. Революция – дело тяжелое, говорил Ульянов. В беленьких перчатках, чистенькими ручками ее не сделаешь… Партия не пансион для благородных девиц… Иной мерзавец может быть для нас именно тем полезен, что он мерзавец»{51}.