Консул де Рубинчик, виконт - Полищук Сергей - Страница 1

• 1/3
• Следующая

Когда-то, в начале века, а может быть, и еще раньше, рассказывали старожилы нашего города, было в Одессе великое множество консульств. Любая самая маленькая держава, едва лишь возникшая как самостоятельное государство и не всегда даже успевшая обозначиться на политической карте мира, словно только для того и возникала, чтобы открыть в Одессе свое консульство и чтобы украсить один из одесских особняков роскошным многоцветным гербом с изображением чудовищных геральдических зверей, ярких тропических цветов и прочего.

Собственно говоря, особой надобности в большинстве этих консульств не было, по-видимому, ни у города, ни у самих молодых держав, чаще всего очень еще бедных (злые одесситы утверждали, что весь чиновничий аппарат иного такого государства состоял из одного пьяницы-таможеника, а вся армия из десятка босоногих солдат во главе с маршалом) и не имевших пока ни международной торговли, ни туризма. Но отцам города обилие консульств льстило: сравнительно небольшой (менее двухсот тысяч жителей к концу тысяча девятьсот четвертого года) и провинциальной нашей Одессе, не обладавшей даже статусом губернского города, оно должно было придавать видимость столичности, видимость этакой международной значимости.

К тому же вся эта милая игра в международность ничего никому не стоила, кроме разве самих консулов, как правило крупных одесских негоциантов или известных присяжных поверенных. Они назывались почетными консулами и за свою деятельность вознаграждения не получали. Более того, за право именоваться консулом и появляться в городе в праздничные дни в роскошном, шитом золотом мундире и в шляпе-треуголке с плюмажем, а на боку на многоцветной перевязи носить шпагу, они сами готовы были нести какие угодно расходы, в том числе и на приобретение треуголки и шпаги, а, буде им жаловался какой-нибудь небольшой, но замысловатый иностранный орденок, то нередко платили и за изготовление орденка. За все, все, словом, почетные консулы платили сами, а за это свое сомнительное право платить давали еще немалые взятки в городской управе. Но зато и получали они его там в виде совершенно опять-таки великолепных грамот с тиснеными гербовыми печатями и вензелями, со страшными огнедышащими драконами, рыкающими львами, вызывавшими у наших простодушных земляков почтительный ужас, или, наоборот, с прелестными крохотными колибри, словно бы только что вылетевшими из рая…

А еще рассказывали старики, что занимался в городской управе распределением консульских вакансий секретарь этого учреждения, милейший молодой человек по имени Кока (так его за глаза называла вся Одесса), красавец-грек, будто созданный для любви и неги, но еще и очень веселый человек, балагур и шутник, мастер великолепных розыгрышей.

Сидя по вечерам на веранде кафе Фанкони («у Фанкони», как тогда говорили) в окружении свиты приятелей и отхлебывая из маленькой, с наперсток величиной, чашечки черный турецкий кофе, такой будто бы крепкий, что один подобный наперсток мог свалить с ног слона, а из изящной хрустальной рюмки потягивая тончайший французский арманьяк, Кока часами мог сыпать самыми невероятными историями, тут же на ходу чаще всего их и выдумывая, лгать, хвастать, острить, смеяться и смешить окружающих, а между тем проворачивать какую-нибудь весьма серьезную сделку, ту же продажу консульства, например, или же самую великолепную мистификацию, а то и одно и другое разом. И проделывал он все это с такой милой непосредственностью, с таким, можно даже сказать, элегантным негодяйством, что никому, кроме нескольких посвященных, и в голову не могло прийти, что здесь затевается подвох и что Кока кому-то уже расставил невидимые сети. Потому что вначале, скажем, обществу сообщалось об очередной Кокиной пассии, алжирке или мавританке, о невиданном фисташковом цвете ее бедер, а потом вдруг оказывалось, что, невиданным этот цвет как нельзя больше напоминает цвет государственного флага новой южноамериканской державы; консульская же служба на благо этой славной державы предполагает…

Причем, повторяю, это могла быть и самая обыкновенная мистификация, задуманная Кокой вместе с его друзьями и вместе же осуществляемая. Тогда, чтобы разыграть какого-нибудь простака, ему, кроме стран настоящих, могли называться и такие, каких никогда не существовало: какая-нибудь Гамамаландия, например, или Острова Фиолетового Крокодила («А что, разве есть такое государство?» – спрашивает простак. – «Нет, так будет, еще борется за независимость…»), придумывались никогда не существовавшие привилегии, как то дворянское звание или даже титул – если, конечно, держава – монархия с устоявшимися монархическими традициями («А что, есть в Южной Америке и монархии?» – «Будут!»). По секрету простаку сообщалось, что право на получение такого вот Крокодила стоит чуть ли не втрое дороже, чем, скажем, на Аргентину (Соединенные Штаты Ла-Платы), и что якобы самые известные и состоятельные в городе люди, предприниматель Руоов или присяжный поверенный Грузенберг – да. да, тот самый, прославивший наш город зашитой ^о самым нашумевшим делом в судах России, – оба они только и мечтают о Крокодиле, а на Аргентину, которая давно уже ему, Грузенбергу, обещана, ему начхать и т.п.

Вот такой шквал сведений обрушивался на голову обалдевшего простака, а под конец его спрашивали:

– Ваша фамилия – Рабинович?

– Рубинчик. А что?

– Так вы можете стать де Рубинчиком, comprenez-vous? «Консул де Рубинчик, виконт»!…

Но конечно, розыгрыши, подобные описываемому. происходили нечасто – но так уж много простяков было всегда в Одессе. – и Кока пользовался в городе репутацией честного мошенника и основательного человека.

Коку любили Молотые люди, постоянно окружавшие и обхаживавшие его у Фанкони, слушали его, затаив дыхание и полураскрыв рты. Они не всегда до конца верили тому, что он говорил. Но им очень-очень хотелось верить. Это были по большей части только начавшие практиковать присяжные поверенные и крещеные евреи, к тому же люди честолюбивые, напористые и нетерпеливые, треуголка и мундир консула могли им еще шире, чем их новое, христианское, вероисповедание, распахнуть дверь в обществе, куда им до смерти хотелось попасть. К тому же в их памяти были еще так свежи и крохотная лавчонка отца, в которой они трудились с детства, отпуская по полфунта подсолнечного масла и полдюжины иголок для примуса, и беготня по частным урокам в студенческие годы. И щедрые Кокины посулы вызывали у них подчас такое волнение, что. когда они его слушали, лица их начинали пламенеть и покрываться крупными градинами пота, а с носа соскальзывало пенсне.

Но уже и вовсе невероятные эмоции (восторг, ужас?) вызывало у них этак вскользь оброненное упоминание Коки о том, что вот, мол, господа, как хорошо успел этот милый молодой хитрец Яшенька Чих (де Чих, между прочим!), как он великолепно успел, женившись на дочери статского советника Нессельроде и взяв за ней пятьдесят тысяч Золотом и дом на Княжеской!…

– Так ваша фамилия – Рубинштейн? – вновь без всякого перехода спрашивал Кока – Ах, pardon, Рубинчик?… «Господин де Рубинчик, консул Гамамаландии…».

Рубинчик скромно интересовался: нельзя ли все-таки лучше – Аргентины? Но ему объяснялось, что Аргентины – нельзя: Аргентина уже отдана кому-то из этих двух негодяев, Русову или Грузенбергу, а это такие разбойники, такие, можно сказать, тигры, которые, если им уже что попадает в их хищные лапищи…

– Хотя, впрочем, почему бы и не попытаться? Подождем, пока умрет Грузенберг…

«Большой мошенник! – не без уважения говорили о Коке старые евреи, папаши таких Рубинчиков, если они тоже находились на веранде, где-нибудь в сторонке; и оттуда могли слышать Кокину брехню. – Во дурит хлопцев, во дурит!» – Но на другой день, кряхтя и охая, доставали из-под матраса и протягивали сыну замусоленную сторублевую ассигнацию, для аванса Коке.

• 1/3
• Следующая