Виновата ложь - Локхарт Эмили - Страница 8

• Предыдущая
• 8/37
• Следующая

Вот на стол подали огромную жареную свинью. Это было любимое блюдо короля, но на этот раз его приготовили без соли.

Король отведал кусочек.

Затем еще один.

— Кто посмел подать столь отвратительно приготовленное мясо на свадьбе будущей королевы?! — закричал он.

Младшая принцесса-повар подошла к отцу, но девушка так изменилась, что он ее не узнал.

— Я не подам вам соли, ваше величество, — начала она. — Разве вы не прогнали свою младшую дочь за то, что она сравнила любовь к вам с бесценностью соли?

После этих слов король не только узнал свою дочь, но и понял, что она любила его больше всех.

И что потом?

Старшая и средняя дочери жили с королем все эти годы. Каждую неделю одна их них была его любимицей. Из-за постоянного соперничества девушки отдалились друг от друга. И когда вернулась младшая, король отобрал королевство у старшей, которая только вышла замуж. Она все же не станет королевой. Старшая принцесса пришла в ярость.

Поначалу младшая млела от отцовской любви. Тем не менее вскоре она поняла, что король безумен и одержим жаждой власти. Она обречена до конца своих дней жить со старым тираном, о котором нужно постоянно заботиться. Однако девушка не покинет его, и неважно, что с каждым днем здоровье его ухудшается.

Останется ли она из-за любви к нему, сравнимой с любовью мяса к соли?

Или потому, что он пообещал ей королевство?

Ей трудно понять, в чем разница.

Осенью после поездки в Европу я затеяла благотворительный проект. Каждый день я отдаю что-то свое.

Я отправила Миррен старую куклу Барби с очень длинными волосами, из-за которой мы часто ругались в детстве. Джонни получил полосатый шарф, который я любила носить. Ему нравится все полосатое.

Для пожилых членов моей семьи — мамочки, тетушек, дедушки — коллекционирование красивых предметов — цель жизни. У кого к смерти накопится больше, тот и выиграл.

Что выиграл? Хотелось бы мне знать.

Раньше я любила красивые вещи. Как мама, как все Синклеры. Но теперь не люблю.

Мамуля заполнила наш дом в Берлингтоне серебром и хрусталем, дорогими альбомами и кашемировыми одеялами. Толстые ковры украшают пол, картины местных художников, которых она постоянно скупает, — стены. Ей нравится старинный фарфор, который красуется на видном месте в гостиной. Прекрасный «Сааб» сменился «БМВ».

Все эти символы хорошего вкуса и процветания бесполезны.

— От красоты много пользы, — спорит мама. — Красивые вещи делают дом особенным, создают личную историю. И просто дарят удовольствие, Каденс. Ты когда-нибудь слышала об удовольствии?

Но мне кажется, она врет — мне и себе — о том, зачем ей эти предметы. Дело в том, что радость от новой покупки придает ей, хотя бы на мгновение, чувство власти. Думаю, это поднимает ее статус — дом, полный красивых безделушек, дорогих картин от ее талантливых друзей и ложек от «Тиффани». Антиквариат внушает людям мысль, что пусть мама, окончив престижный Брин-Мор, всего лишь разводит собак, но у нее есть власть — потому что есть деньги.

Отдаю: свою подушку. Я ношу ее с собой, пока бегаю по городу.

У двери в библиотеку, прислонившись к стене, стоит девушка. У ее ног бумажный стаканчик для мелочи. Она немногим старше меня.

— Хочешь подушку? — спрашиваю я. — Наволочку я постирала.

Она берет ее и садится сверху.

В эту ночь мне было неудобно спать, но это к лучшему.

Отдаю: «Короля Лира» в мягкой обложке, которую я читала, оставшись на второй год, — нашла под кроватью.

Пожертвовала в публичную библиотеку.

Мне не нужно его перечитывать.

Отдаю: фотографию бабули Типпер с вечеринки Сельскохозяйственного института, в вечернем платье и с поросенком на руках.

На пути домой я останавливаюсь у «Гудвила».

— Привет, Каденс, — говорит Патти из-за стола. — Ты просто так заехала?

— Это моя бабушка.

— Она была великолепна, — посмотрела на фотографию Патти. — Уверена, что не хочешь забрать фото? Можешь пожертвовать только рамку.

— Уверена.

Бабушка мертва. Ее фотография ничего не изменит.

— Ты снова заходила в «Гудвил»? — спрашивает мама, когда я возвращаюсь домой. Она нарезает персики специальным ножом для фруктов.

— Да.

— От чего избавилась на этот раз?

— От старой фотографии бабушки.

— С поросенком? — Ее губы дергаются. — Ох, Кади.

— Она была моя, я имела право ее отдать.

Мамочка вздыхает:

— Если отдашь одну из собак, я устрою тебе сладкую жизнь.

Я присаживаюсь на один уровень с собаками. Бош, Грендель и Поппи встречают меня тихим тявканьем. Они наши семейные собаки, великолепные и воспитанные. Чистокровные золотистые ретриверы. Поппи родила потомство для маминого бизнеса, но щенки и остальные собаки живут с маминым партнером на ферме за Берлингтоном.

— Я бы никогда не смогла, — говорю я.

Шепчу в пушистые собачьи уши, как я их люблю.

Если погуглить «травма мозга», большинство сайтов подтвердят, что одно из последствий — выборочная амнезия. Когда мозг травмирован, пациенты редко теряют память. Они не могут вспомнить лишь, как получили травму.

Но я не хочу, чтобы люди знали о моем изъяне. Несмотря на все консультации, сканирования и таблетки.

Не хочу быть инвалидом в их глазах. Не хочу пить еще больше таблеток. Не хочу докторов и обеспокоенных учителей. Клянусь Богом, докторов с меня достаточно.

Вот что я помню с лета, когда произошел несчастный случай:

Как влюбилась в Гата у кухонной двери в Рэд Гейт.

Его розу для Ракель и мой вечер с бутылкой вина, когда я не находила себе места от гнева.

Напускное нормальное поведение. Приготовление мороженого. Игру в теннис.

Зефирный десерт и ярость Гата, когда мы велели ему заткнуться.

Плавание под луной.

Поцелуй с Гатом на чердаке.

Историю про «Крекер Джек» и помощь дедушке, когда он спускался по лестнице.

Качели, подвал, Периметр. Мы с Гатом лежим в обнимку.

Он видит, как я истекаю кровью. Задает вопросы. Перевязывает мои раны.

Остальное я не очень помню.

Я вижу руку Миррен, облупившийся золотой лак на ногтях, как она держит канистру с бензином для моторной лодки.

Мамочка, ее напряженное лицо, когда она спрашивает: «С черным жемчугом?»

Джонни, идущий вниз по лестнице Клермонта в лодочный сарай.

Дедушка, он держится за дерево, его лицо освещено светом костра.

И мы все, четверо Лжецов, смеемся так громко, что у нас кружится голова и почти тошнит. Но что нас так рассмешило? И где мы тогда были?

Я не знаю.

Раньше я спрашивала у мамы о тех подробностях лета-номер-пятнадцать, которые не помнила. Моя забывчивость пугала меня. Я хотела перестать пить таблетки, или попробовать новые, или сходить к другому доктору. Умоляла ее рассказать о том, что я забыла. А как-то поздней осенью — которую я провела, сдавая очередные анализы на смертельные болезни, — мамочка расплакалась.

— Ты спрашиваешь меня снова и снова. Но не запоминаешь, что я говорю!..

— Прости меня.

Она налила себе бокал вина.

— Ты начала задавать вопросы, когда очнулась в больнице. «Что произошло? Что стряслось?» Я все рассказала тебе, Каденс, и ты все правильно повторила. Но на следующий день ты спросила снова.

— Прости, — повторила я.

— И до сих пор спрашиваешь почти каждый день.

Это правда, я ничего не помню о несчастном случае. Не помню, что случилось до и после. Не помню приемы у врачей. Я знала, что они были, это было очевидно — мне же поставили диагноз и прописали таблетки, — но почти все лечение прошло мимо меня.

Я посмотрела на мамулю. На ее невыносимо обеспокоенное лицо, блестящие от слез глаза, вялый от алкоголя рот.

• Предыдущая
• 8/37
• Следующая