Виновата ложь - Локхарт Эмили - Страница 4

• Предыдущая
• 4/37
• Следующая

— Знаю.

Парень ничего не ответил.

— Пожалуйста, не затыкайся, — сказала я.

И вдруг заметила, как он пожирает глазами мое тело в мокром платье.

— Я слишком много говорю. И всему придаю социально-политический характер.

— Мне нравится, когда ты рассуждаешь, — сказала я, и это была правда: когда я переставала вникать, мне ужасно нравилось.

— Просто все вызывает у меня… — Он сделал паузу. — Наш мир — дрянное место, вот так.

— Да.

— Может, мне стоит… — Гат взял меня за руки и повернул их ладонями вниз, чтобы прочитать слова на тыльной стороне, — …«жить настоящим» и не заниматься постоянной агитацией.

Мои руки лежали в его холодных мокрых ладонях.

Я задрожала. Раньше мы постоянно держались за руки, но Гат не касался меня все лето.

— Хорошо, что ты так смотришь на мир, — сказала я ему.

Он отпустил меня и снова лег на воду.

— Джонни хочет, чтобы я умолк. И тебе с Миррен я надоел.

Я смотрела на его профиль. Моего Гата из детства больше не было. От этого юноши веяло страстью и жаждой деятельности, интеллектом и крепким кофе. Все это читалось в зрачках его карих глаз, в его гладкой коже, в чуть пухлой нижней губе. Он весь кипел энергией.

— Сейчас я открою тебе секрет, — прошептала я.

— Какой?

Я потянулась и снова коснулась его руки. Он не отнял ее.

— Когда мы говорим «заткнись, Гат», мы вовсе не это имеем в виду.

— Нет?

— Мы хотим сказать, что любим тебя. Ты напоминаешь нам о том, что мы эгоистичные свиньи. А ты от нас отличаешься.

Гат опустил глаза. Улыбнулся.

— Может, это ты хочешь сказать, Кади?

— Да, — согласилась я. Мои пальцы бесстыдно скользили по его вытянутой в воде руке.

— Они и вправду пошли купаться! — Закатав штанины, Джонни зашел в воду по щиколотку. — Это же Северный Ледовитый океан! У меня пальцы в ледышки превратятся.

— Не трусь, ты сразу привыкнешь! — крикнул в ответ Гат.

— Серьезно?

— Маменькин сынок! — дразнил его Гат. — Будь мужчиной и быстро лезь в воду!

Джонни рассмеялся и кинулся вперед. Миррен за ним.

И этот миг был… совершенен.

Ночное небо, нависающее над нами. Гул океана. Крики чаек.

В ту ночь мне не спалось.

В полночь я услышала, как меня зовет Гат.

Я выглянула в окно. Он лежал на спине на деревянной тропинке, ведущей в Уиндемир. Вокруг него развалились ретриверы, вся пятерка: Бош, Грендель, Поппи, Принц Филип и Фатима. Их хвосты тихонько стучали о землю.

В свете луны они отливали голубым.

— Спускайся, — позвал он.

Я решилась.

Свет у мамочки был выключен. Весь остров был погружен во тьму. Мы были одни, не считая собак.

— Подвинься, — скомандовала я. Тропинка была узкой. Когда я легла рядом, моя голая рука коснулась рукава его темно-зеленой охотничьей куртки.

Мы смотрели в небо. Как много звезд! Казалось, галактику охватило празднование; люди улеглись спать, и началась грандиозная отвязная вечеринка.

Я была рада, что Гат не стал умничать и разглагольствовать о созвездиях или уговаривать меня загадать желание. Но я не понимала, что означает его молчание.

— Можно взять тебя за руку? — спросил Гат.

Я молча вложила свою руку ему в ладонь.

— Сейчас Вселенная кажется такой огромной! — сказал он. — Мне нужен кто-то рядом.

— Я рядом.

Большим пальцем он погладил мою ладошку в серединке. Там вдруг соединились все мои жизненные токи, трепещущие при каждом движении его пальцев, прикосновении его кожи.

— Не уверен, что я хороший человек, — сказал он через какое-то время.

— Я тоже в себе не уверена, — ответила я. — Но буду стараться изо всех сил.

— Да. — Гат замолчал на мгновение. — Ты веришь в Бога?

— Отчасти. — Я пыталась задуматься об этом всерьез. Знала, что Гата не устроит шутливый ответ. — Когда случается что-то плохое, я молюсь или представляю, что кто-то наблюдает за мной, слышит меня. Например, в первые несколько дней после папиного отъезда я думала о Боге. Для спокойствия. Но уже давно просто плыву по течению. И пожалуй, в этом нет даже отголоска духовности.

— А я больше не верю, — проговорил Гат. — После поездки в Индию. Из-за ужасающей нищеты. Не могу представить, чтобы Бог позволил такое. Когда я вернулся домой, то начал замечать нищих и на улицах Нью-Йорка. Люди страдают и умирают от голода в одной из самых богатых стран мира. Просто… непохоже, что кто-то оттуда присматривает за ними. А значит, и за мной никто не присматривает.

— Это не значит, что ты плохой человек.

— Вот мама верит в Бога. Она выросла в буддистской религии, но теперь ходит в методистскую церковь. Кажется, она мной не очень довольна. — Гат редко говорил о своей матери.

— Ты не можешь верить только потому, что она тебе велела.

— Нет. Вопрос вот в чем: как быть хорошим человеком, если ты больше не веришь.

Мы смотрели в небо. Собаки зашли в дом через свою маленькую дверцу.

— Ты замерзла, — сказал Гат. — Давай-ка я дам тебе куртку.

Мне не было холодно, но я все равно села. Он тоже. Потом снял свою охотничью куртку и передал мне.

Она была нагрета его телом. Слишком широка в плечах. Теперь его руки были голыми.

Я хотела поцеловать его в этот момент. Но не решилась.

Может, он любил Ракель. Фотографии в его телефоне. Сухая роза в конверте.

На следующее утро за завтраком мама попросила меня покопаться в папиных вещах на чердаке Уиндемира и забрать то, что понравится. От остального она избавится.

Уиндемир был неказистым строением с покатой крышей, прямо под которой находились две спальни из пяти. Это был единственный дом на острове с забитым чердаком. У него было большое крыльцо и современная кухня с мраморными столешницами, которые смотрелись совсем не к месту. Комнаты были просторными, и повсюду носились собаки.

Мы с Гатом забрались на чердак, прихватив по бутылочке холодного чая, и устроились на полу. Пахло древесиной. На полу сиял ослепительный квадрат от окна.

Мы и прежде бывали на чердаке.

И все же — мы никогда прежде не бывали на чердаке.

Книги были папиной отдушиной. Спортивные мемуары, захватывающие детективы и рассказы рок-звезд — все написаны стариками, о которых я никогда не слышала. Гат не особо вчитывался в названия. Он сортировал книги по цвету. Красная стопка, синяя, коричневая, белая, желтая.

— Ты разве ничего не хочешь почитать? — спросила я.

— Возможно.

— Как насчет «Первая база. Покинуть пределы»?

Парень рассмеялся. Покачал головой. Выровнял свою синюю стопку.

— «Зажигай с моей темной стороной»? «Герой танцпола»?

Он снова смеялся. Затем стал серьезным.

— Каденс?

— Что?

— Заткнись.

Я позволила себе засмотреться на него. Каждая его черточка была мне знакома, но при этом я словно никогда не видела его раньше.

Гат улыбнулся. Сияя. Застенчиво. Он стал на колени, цветные книжные стопки разъехались в стороны, он протянул руки и погладил меня по волосам.

— Я люблю тебя, Кади. Серьезно.

Я наклонилась и поцеловала его.

Он коснулся моего лица. Пробежался рукой по шее и ключице. На нас лился свет из чердачного окна. Наш поцелуй был нежным и электрическим, хрупким и уверенным, пугающим и единственно верным.

Я почувствовала, как любовь потоком течет от меня к Гату и от него ко мне.

Мы были теплыми, но дрожали, мы были юными, но древними, и живыми.

Я думала, это правда. Мы уже любим друг друга.

Уже любим.

Нас застукал дедушка. Гат вскочил на ноги. Неловко ступил на рассортированные по цвету книги, разбросанные по полу.

— Я помешал, — сказал дедуля.

— Нет, сэр.

— Конечно, помешал.

— Извини, тут такая пыль, — смущенно вставила я.

— Пенни говорит, тут может найтись что-то интересное из чтива. — Дедушка поставил старый плетеный стул в центре комнаты и сел, склонившись над книгой.

• Предыдущая
• 4/37
• Следующая