Художники в зеркале медицины - Ноймайр Антон - Страница 19

При жизни Леонардо его гомосексуальные наклонности были тайной, и к этому мнению позже примкнуло большинство биографов, но все-таки из заключений, вытекающих из фрейдовской «фантазии о коршуне», следуют существенные возражения. Прежде всего, было неправильно переведено итальянское слово nibbio, которое означало не «коршун», а «коршун красный». Кроме этого, птица, описанная им, могла быть похожа на канюка, питающегося улитками, осами и небольшими рептилиями и тем самым уже выразительно отличающегося от коршунов, точно так же и коршуны, потрошащие огромное количество мертвых тел животных и имеющие длинные клювы на скудно прикрытых перьями головах, не могли быть увязаны с ролью, приписываемой птицам, прилетающим к колыбели маленького ребенка, трансформируясь в «вымысел коршуна».

Эта языковая ошибка привела к тому, что появилась психоаналитическая путаница, из-за которой позже на Зигмунда Фрейда часто нападали. К вопросу о том, откуда, собственно говоря, пришел этот «коршун» и каким образом он коснулся детских воспоминаний Леонардо, Фрейд вернулся в работе, описывающей древнего египтянина, в котором изображалась мать коршуна. При этом он указывал на то, что она носила имя «Mut». Однако спекулятивные заключения основателя психоанализа завели его в этом вопросе так далеко, что он даже не захотел связывать имя богини Mut с нашим созвучным словом «Mutter» — мама, мать. Кроме этого, Фрейд пришел к тому, что Леонардо должен был бы назвать своего коршуна древним египтянином, в котором коршун проявляется в качестве символа материнства. Египтянин воспринимался как то, что могло бы дать образ птицы с чисто женской точки зрения, не требующей при своем оплодотворении мужского проявления коршуна.

Перенося это все на Леонардо, Зигмунд Фрейд думал о том, что детское воспоминание взрослого художника выразило то, что он не хотел стать птенцом коршуна, у которого нет отца, а есть только мать. При этом вымысел леонардовского коршуна имел своей целью обозначить незаконное рождение и указывал на то, что он, будучи ребенком, воспринимал себя только со стороны своей матери, отчего с особой страстью пытался разрешить великую загадку: откуда появляются дети и какую роль в их появлении играет отец. Таким образом, Фрейд подкрепляет свое мнение тем, что у Леонардо уже в ранние годы развилось стремление к исследованиям. Иными словами, любознательность Леонардо привела к тому, что позже, и это отнюдь не случайно, выразилось в полете птицы, который психоаналитики признали как последствие инфантильного сексуального исследования.

«Вымысел коршуна» не останавливал Зигмунда Фрейда. Не пытаясь исправить языковую ошибку, он последовательно подошел к интересующему его вопросу: почему Леонардо содержание этих воспоминаний трансформировал или перенес в гомосексуальную ситуацию. Его фантазию «материнского коршуна», который был описан как «бьющий хвостом», он представил в виде проявляющегося символа отцовства. Впрочем, эта нелепость Фрейду не показалась проблемой. Он указывал на то, что женское божество Mut в большинстве случаев древними египтянами изображалось фаллически, и на ее теле рядом с грудью появляется также эрегированный пенис. Этот двуполый отличительный знак был в древние времена и у других божеств. Объяснение этому Фрейд видел в самой детской душе, а именно в особенно настойчивом интересе к гениталиям. Кроме этого, детские представления о пенисе у женщин могли бы стать «источником тайн, из которых происходило двуполое изображение материнских божеств в Египте и „код“ коршуна, проявившийся в детских фантазиях Леонардо», — но это предположение по причине ошибки перевода само по себе излишне, и сегодня больше не рассматривается психоанализом. Поэтому «египетские размышления», сопровождавшие фрейдовские дискуссии о Леонардо, не принимаются больше во внимание.

Однако описанная интерпретация роли хвоста коршуна все-таки не удовлетворила Фрейда, и он использовал пассивность детского рта при странной активности коршуна как «ситуацию, при которой не возникает сомнений в гомосексуальном характере», отчего при вербальном описании детских воспоминаний, связанных с необычайно сильной эротической связью между матерью и ребенком, обнаружилась тайна Леонардо. То, что активность коршуна отождествлялась с матерью и связывалась с зоной рта, интерпретировалась Фрейдом как то, что у Леонардо остались впечатления, полученные от материнских «бесчисленных страстных поцелуев в рот».

Однако Фрейд пошел еще дальше: он попытался связать с историей детства известную картину художника, а именно «Святую Анну». На этой картине изображены святая Анна, которая была бабушкой Иисуса, его мать — Мария и сам Иисус — ребенок. В ней поднималась очень редкая тема для католической иконографии, и, прежде всего, тот странный факт, что обе женщины, казалось, были одного возраста. Святая Анна выглядела так же, как ее дочь Мария и несмотря на то, что она все-таки была намного старше, не растеряла своей красоты, причем обе женщины смотрели на маленького Иисуса сверху вниз с сияющим чувством материнского счастья. В этом Зигмунд Фрейд увидел связь с детством Леонардо, а именно, с двумя его матерями: Катериной — его родной матерью и донной Альбиерой, которая была моложе, не имела детей и, очевидно, являлась ласковой мачехой. Вторая особенность картины, которую отметил Фрейд, заключалась в заботливом выражении лиц матери и Марии. Чтобы передать смысл сублимации, связанной с выражением лица матери, Фрейд сослался на то, что любовь матери к своему грудному сыну укоренилась так глубоко, как глубоко она проявилась к ней у выросшего ребенка, и отсюда вытекало «полностью удовлетворенное отношение к любви» не только во всех проявлениях психических, но и во всех соматических потребностях. Огромная нежность матери Леонардо, по Фрейду, должна была переродиться в злую судьбу для остальных мужчин, потому что Катерина «предпочла бы компенсировать по отношению к этим мужчинам всеми возможными способами неудовлетворенное чувство материнства к маленькому сыну и хотела бы всячески во время раннего его эротического созревания лишить отцовской стороны».

Примерно в то время, когда появилась «Святая Анна», Леонардо создал еще одно произведение — «Мону Лизу». Оно появилось между 1503 и 1507 годами. И в нем также Фрейд нашел связь с детством мастера, а именно очаровательную леонардовскую улыбку, замеченную им уже у Марии из «Святой Анны» и интерпретирующуюся на протяжении столетий как единственный в своем роде шедевр. Улыбка Моны Лизы являлась воспоминанием о его матери, а ее повторение — то, что она была у него и «он ее потерял», тем самым флорентиец вновь открыл для себя портрет модели, которым и овладел.

Возможность делать подобного рода заключения, связанные с изображением святой Анны и Моны Лизы, оценивается достаточно критически, потому что психоаналитическая интерпретационная работа приобретает гротесковые черты, так как в связи с этим устанавливается, что в одеяниях Марии могла быть скрыта «неосознанная фиксация изображений» легендарного коршуна. Это «открытие» сделал в 1913 году швейцарский священник и психоаналитик Оскар Пфистер, и Фрейд не смог уклониться от признания фиксированного изображения, в котором он «со всей очевидностью увидел коршуна как символ материнства», в примечаниях, сделанных ко второму изданию своего исследования. Оскар Пфистер писал: «Если мы последуем взглядом вслед за шалью, которая резко выделяется из ее одеяния, то в середине получим крыло. Итак, мы заметим, что ребенок, с одной стороны, опущен до ног женщины, с другой — возвышается до уровня ее плеча. Эта первая частность составляет примерное крыло и, разумеется, хвост птицы, последнее проявляется в выглядывающем животе, и если мы уделим особенное внимание контурам, форма которых, подобно линиям пера, выступает в виде струящихся лучей, то признаем в них расширяющийся хвост птицы, который, как в детской мечте Леонардо, заканчивается правым концом у рта ребенка, самого Леонардо». Проблематичной выглядит в этой связи и современная психоаналитическая теория Janine Chasseguet-Smirgel, который во введении к своему новому изданию о леонардовском учении Фрейда «принудительный натиск» Леонардо к конструированию все новых машин и механизмов объясняет как непрерывную попытку «назначить субститута отцовского пениса, детородная способность которого отрицается».