Сокол и Ласточка - Акунин Борис - Страница 37

• Предыдущая
• 37/98
• Следующая

Первый их разговор состоялся лишь наутро, когда моя питомица (со мной на плече) вернулась к себе после завтрака.

Служитель Господа сидел верхом на каронаде, занимая собою почти всё свободное пространство конурки. В руках у него была старинная книга. Я с удивлением воззрился на обложку (то были «Опыты» Монтеня в знаменитом издании 1596 года — не самое обычное чтение для монаха); францисканец с не меньшим удивлением воззрился на нас. Я думал, что дело в моей скромной персоне, но, как оказалось, ошибся.

— Здравствуйте, святой отец, — почтительно поздоровалась Летиция. — Я судовой лекарь Люсьен Эпин. Прошу извинить, что давеча не спросившись занял нижнюю койку. Вам в вашей рясе забираться наверх неудобно. Если хотите, я перетащу свою подушку и одеяло наверх…

— Бог мой, — перебил её капеллан. — Зачем?!

На его изрезанном морщинами лице сияли яркие, нисколько не выцветшие с возрастом голубые глаза.

— Чтоб вам было удобней.

— Я не о том. Зачем вы проникли на корабль, переодевшись в мужское платье, дочь моя? — понизив голос, спросил он. — Поступок опрометчивый и очень рискованный!

Я чуть не свалился со своего излюбленного места, а девочка вскрикнула. Мне сбоку было видно, как кровь отливает от её щеки:

— Как вы… Кто вам… — залепетала она дрожащим голосом. — Капитан, да?

По уверенному тону францисканца было ясно, что отпираться не имеет смысла.

Оглянувшись на занавес, монах взял её за руку, усадил рядом с собой и перешёл на шёпот:

— Из ваших слов я делаю вывод, что капитан Дезэссар посвящён в тайну. Это уж совсем удивительно. Конечно, моряки менее наблюдательны, чем я, потому что у них другое ремесло, но всё же любая случайность может вас выдать, и тогда…

Он покачал головой.

— Неужели во мне так легко распознать женщину? — испуганно спросила она.

Капеллан снял с неё шляпу и парик. Оценивающе оглядел, подумал.

Я теперь сидел на верхней полке и тоже рассматривал свою подопечную.

Руки, конечно, тонковаты. Но для будущего хирурга это нормально.

Ступни маловаты, однако грубые башмаки до некоторой степени маскируют этот недостаток.

Слишком деликатная шея — это да. Но у юнги Ракушки примерно такая же.

На мой взгляд, лекарь Эпин выглядел вполне убедительно.

— Не знаю, — наконец молвил монах. — Моё ремесло состоит в том, чтобы видеть в людях не внешнюю оболочку, а внутреннюю суть. У меня не совсем такой взгляд, как у других. Возможно, миряне не замечают совершенно немужского трепета и чудесной нежности в вашем взоре. Хоть это самое первое, на что обращаешь внимание. Однако расскажите, дитя моё, что понудило вас пуститься в столь опасное приключение? Должно быть, какая-нибудь любовная история?

Францисканец произнёс это с такой ласковой, снисходительной улыбкой, что я сразу перестал его бояться. И Летиция тоже.

Опустив голову к самому плечу капеллана, она рассказала всю правду.

Он слушал, кивая. Время от времени крестился, перебирал чётки, шептал Имя Господне, а если она запиналась, ободряюще поглаживал её по стриженной макушке.

Признавшись в том, что ничего не понимает в медицине и ужасно боится, вдруг кто-нибудь поранится или заболеет, Летиция горько расплакалась и больше уж не могла говорить связно. Всё всхлипывала, каялась в себялюбии, легкомыслии, обмане и повторяла: «Что мне делать? Что мне делать?». Прорвалось напряжение последних дней. Достаточно было всего нескольких участливых слов, чтобы внутренняя защита моей девочки дала трещину. Я подпрыгивал на койке, сочувственно клёкоча. Капеллан издавал примерно такие же звуки.

Дав рассказчице выплакаться, он вынул из широкого рукава рясы платок и заставил Летицию высморкаться.

— Не казните себя. Вы прибегли к обману из благих побуждений. Если это и грех, то небольшой, а к небольшим грехам Господь снисходителен. Вы же Ему особенно милы, в том у меня нет ни малейших сомнений.

Монах лукаво улыбнулся:

— Не верите? Так я вам сейчас предъявлю неопровержимое доказательство Божьей милости. Знаете, кем был смиренный брат Астольф, то есть ваш покорный слуга, перед тем, как принял постриг? Университетским хирургом в городе Ренне.

Он засмеялся, радуясь её изумлению.

— Если вы готовы учиться медицинским наукам, я буду наставлять вас.

Это, действительно, было чудо и дар Божий!

Летиция раскрыла рот, не в силах произнести ни звука, а я, наоборот, разразился радостным кличем.

— Попугай у вас глуповат, — заметил брат Астольф, несколько омрачив моё о нём впечатление. — Чего он испугался? А ещё говорят, что птицы способны чувствовать настроение людей.

Моя питомица, увы, за меня не вступилась. Она даже не взглянула в мою сторону.

— Почему ни арматор, ни капитан не знают о вашем прошлом? — спросила она, ещё не до конца поверив в такую удачу. — Врач и священник в одном лице! Любой судовладелец был бы счастлив заполучить подобного члена команды!

— Я больше не лечу людей. Вначале я пробовал совмещать старую профессию с новой, но врачевать тело и врачевать душу — вещи совсем разные, они плохо между собой совместимы. В конце концов мне пришлось сделать выбор в пользу мисси более важной. Ведь самые опасные болезни таит в себе именно душа. И нередко бывает, что ради её исцеления приходится жертвовать здоровьем тела. Возьмите, к примеру, хоть обет целомудрия, который вынуждены соблюдать католические священники, дабы ослабить свою телесность и укрепить духовность. Это насилие над человеческой природой, за которое мы, представители духовного сословия, расплачиваемся недугами предстательной железы. — Францисканец засмеялся. — Но, уверяю вас, трудности мочеиспускания — малая плата за освобождение от уз чувственности. Кстати говоря, у нашего артиллериста Кабана застарелая аденома простаты. Он обязательно обратится к вам а помощью. Я научу вас делать лечебный массаж, это нетрудно. Гораздо тяжелее избавить мсье Кабана от болезненной алчности и врождённого недоброжелательства, главных недугов этого человека. Мэтр Салье по прозвищу Клещ страдает язвой желудка, от чего неплохо помогает шалфеевый декокт. Однако куда худшая язва, именуемая чёрствостью, разъедает не живот, а душу королевского писца, и тут, боюсь, помочь гораздо труднее.

Монах печально вздохнул и перекрестился.

— Знаете, сын мой (давайте я буду назвать вас так, чтобы не сделать случайной оговорки при посторонних), я до того поглощён тайнами духовной природы человека, что начисто утратил интерес к его физической конституции. Ибо тут вечное, а там всего лишь тленное. Однако без искреннего интереса к тленному, к слабой плоти невозможно быть хорошим лекарем. Я дал обет во имя своего монашеского служения отказаться от служения врачебного. Иногда мне, увы, приходилось нарушать эту клятву, потому что очень уж всех жалко, но я верю и знаю, что молитва — средство более эффективное, чем целебные травы или кровопускание.

Я скептически покачал головой. Сомневаюсь, что чтением «Отче наш» можно облегчить мучительный зуд, возникающий при линьке перьев, или боль от укуса злой перуанской блохи. Отец Астольф будто услышал моё возражение и тут же на него ответил:

— Тот, кто умеет молиться по-настоящему, защищён и вооружён от всех напастей. Вот вы, дитя моё, в первый день очень мучились от качки. Я тоже, едва корабль отошёл от берега, ощутил сильнейшую дурноту. Но заставил себя забыть о ней, погрузился в молитву, и морская болезнь отступила. Эта концентрация достигается многолетними усердными упражнениями. Вся сила души словно бы сжимается в кулак — нет, правильнее сказать: собирается в яркий луч. С его помощью можно преодолеть и обычную простуду, и мигрень, и что угодно, ибо этот луч — часть Силы Господней. Вливаясь в сей чистый источник, я становлюсь неуязвим.

А, ну это другое дело! Он говорил о медитативной концентрации — искусстве, которым в совершенстве владеют даосы и йоги. Я проникся к мудрому сенсею ещё большим почтением. У этого святого старца мы с Летицией сможем многому научиться.

• Предыдущая
• 37/98
• Следующая