ВьЮжная Америка - Романенко Александр Юрьевич - Страница 33

• Предыдущая
• 33/73
• Следующая

Таможня в местном понимании — это просто железный стол и два длинноруких цепкоглазых субъекта в военной форме. Субъекты просят положить на стол ваш чемодан, вскрыть его, а дальше… Дальше они делают супершмон. Если захотят, вытащат все ваше, извините, белье прямо на глазах у любопытствующей публики. Да, публика получает большое удовольствие. Когда несчастный владелец чемодана проходит эту границу впервые в жизни, когда он неопытен и никем не предупрежден, то в чемодане вполне могут оказаться и недопитая бутылка скотча, и россыпь пакетиков презервативов, и то самое нижнее белье, уже упомянутое, — короче, очень красочные вещи. И вообще, всякая рухлядь и грязные рубашки, вот что там обычно оказывается в чемодане у непредупрежденного несчастного туриста. А предупрежденные граждане разных стран и континентов ухмыляются, они довольны, они благодарными глазами глядят на таможенников: мол, спасибо за развлечение.

Правда, время от времени на таможню находит сплин, и тогда очередной чемодан подвергается больше облапыванию, чем просмотру. Перелапают чемоданов пять или шесть, а потом вдруг как набросятся на сумку почтенной дамы в итальянской шляпке. Чего им надо от дамы? А ничего. Подозрительна больно. Зачем шляпку нацепила? И вытряхиваются на полированный стол, опять же извините, чулки и рейтузы. Ни загородочки нет, ни ширмочки — все на виду. Толпа ликует.

И что самое смешное, раскрасневшаяся дама в сползшей на ухо итальянской шляпке еще добрых десять минут после экзекуции пытается набить, натолкать свои тряпки обратно в чемодан, но тщетно. Было ведь все уложено, продуман каждый кубический дюйм. А вот так, натолком, ничего не натолкаешь. Приходится ей, бедняге, непоместившееся барахло перекладывать в целлофановую сумку. Толпа провожает даму наглыми смеющимися взглядами.

Зачем роют, вы спросите? Как же не рыть? Ко-ка-ин-н-н! А вдруг вот вы, гражданин хороший (да-да, вот вы, подойдите-ка, что у вас в чемодане?), вдруг вы — тот самый перевозчик наркотиков и есть? Представляете, какую премию получат оба длинноруких за вашу поимку? Хар-р-рошую премию получат, вот какую. Как собаки-миноискатели ищут на самом деле кашу с мясными обрезками, твердо зная, что именно под миной спрятана тарелка с желанной кашей, так и колумбийские таможенники ищут отнюдь не кокаин (зачем он им, они ж не наркоманы), а премию, ищут как драгоценность, как смысл жизни, как женщину мечты.

Конечно, кокаинового перевозчика нужно арестовать, кто же спорит, но зачем же эта ясная и в целом хорошая цель достигается такими неприглядными, смехотворными, унизительными средствами? Никому не приходит в голову, что иностранцы, получившие массу приятных впечатлений в Боготе, уезжая из нее, за полчаса до вылета не только теряют все эти добрые впечатления, но получают как раз обратные, негативные, и только по прошествии нескольких дней, поостыв, почти забыв совсем это таможенное позорище, вспоминается им пышная здоровая красавица Богота, где хочется жить, куда хочется вернуться хоть на день или два. Если бы не очарование Боготы, туристы хранили бы в своей памяти только таможню и шмон. И на вопрос: «Ну, как там было, в Колумбии-то?» — американец отвечал бы неизменно: «Плохо там, в Колумбии, особенно на таможне…»

Ну ее совсем, эту таможню. Мы уже в самолете. Причем в том же самом и с тем же экипажем. Они нас не помнят, мы для них все, как манекены, одинаковы, мы это понимаем, но мы-то их помним. Приятно, будто попал к старым знакомым.

— Будем брать по два рома? — спрашиваю Валентину.

— Будем! — отвечает. — Раздают, почему не взять?

И мы взяли и по два рома, и по два пива, а под конец обнаглели и распоясались до такой степени, что взяли две (!) трехсотграммовые бутылочки терпкого красного вина.

— Дэ Франц, дэ Франц! — восторгается Валентина, читая этикетку.

— Да ну какой там «дэ франц», — успокаиваю я жену. — Вот тут, чуть ниже, видишь, что написано? Разлито в Гаякиле.

— Это где?

— Господи, неужели не помнишь? Гаякил — вторая столица Эквадора, порт, два с половиной миллиона народу. Вспомнила?

Смеется, не помнит. Мы летим. Как это здорово — снова лететь. Мы летим из-за границы в заграницу, но нам кажется, мы возвращаемся домой. Домой, в Эквадор, в наш Кито!

Глядя теперь на китийские улицы, я волей-неволей сравниваю их с Боготой. Где-то они проигрывают, но в чем-то, конечно и выигрывают. Особенно же мне нравится то, что называется «домашней обстановкой», В Кито безусловно больше этой домашности, здесь нет и духа официоза и деловой рисовки. Достаточно взглянуть на резиденцию президента страны, чтобы понять: люди здесь просты, излишеств не любят.

О’кей, у нас теперь наконец-то собраны вместе все бумажки, которые только можно выдумать воспаленными мозгами бюрократа. Вот они, три пухленькие синенькие папочки с наклеечками. Первая — по визам. Вторая — по моей компании. Третья — акции, счета и неясно что, но тоже толстая.

Акция — это целое бумажное полотно. То есть, собственно, два полотна. Первое полотно ценой в пятнадцать тысяч девятьсот девяносто долларов — на мое имя. Второе полотно — стоимостью в червонец, десять долларов всего-то, но размеры его от дешевизны не уменьшаются.

А вот это — отказная владельца той самой акции в червонец. Кто был владельцем? Разумеется, итальянец, потомок легионеров. Он был зачислен у меня («у меня», именно так я теперь выражаюсь) наемным президентом компании. Так положено по закону — президент должен быть местным, то есть гражданином. Но я будто бы уволил его по собственному желанию (по чьему именно — непонятно), и тогда он с обиды или из гордости (это я приукрашиваю; на самом деле официальные бумажки не фиксируют никаких чувств) отказался в мою пользу от единственной принадлежавшей ему акции в десять баксов. И теперь я стал единым и неделимым властелином и хозяином компании «Машук». Впрочем, я же и единственный ее работник. Но зато как красиво, как впечатляюще звучит моя должность — хэрэнтэ хэнэраль. Хэнэраль! Подумать только, почти генерал! Но, по правде говоря, это означает всего лишь главный менеджер.

У меня в руках крохотная карточка жителя Эквадора. Прямоугольный кусочек картона два на три дюйма, запакованный обыкновенным ламинатором в твердую прозрачную пленку. Цветная фотография, печать, дата, номер визы. Это мой местный паспорт. Его здесь совершенно достаточно для любых дел, в том числе и для открытия счетов в любых банках. Карточка блестит и колется острыми краями. Вот она, воплощенная мечта интернационального скитальца, билет на легальную эмиграцию. Правда, пока всего на два года. А дальше? Дальше тоже без проблем. Есть желание — переоформляй визу на пять лет вперед и живи себе. Или же покупай собственность тысяч за тридцать долларов и регистрируйся как инвестор. И тогда получай визу на постоянное жительство. Ты становишься «проживающим иностранцем», отличаясь от гражданина разве что выборными правами, да и то при большом желании этот пункт как-то можно переступить.

Смешно. Покупаешь обыкновенную квартиру, в которой будешь сам же и жить, но все равно это зачитывается как инвестиция в эквадорскую экономику. В принципе так оно и есть, конечно. Как ни крути, а деньги-то ты все-таки ввез и отдал их из рук в руки местному жителю, тем самым увеличивая положительное сальдо валютного обмена, то есть укрепляя эквадорскую валюту.

Однако подобных законов, насколько мне известно, в других странах как-то не наблюдается. Во всяком случае, такой благоприятный режим инвестиций — большая редкость. Жилье ведь — не предприятие. А в Эквадоре все, как я уже сказал, очень по-домашнему, по-простому. Квартира? Хорошо. Гараж? Замечательно. Кусок земли? Восхитительно! Вложи хоть что-нибудь во что-нибудь — вот основной девиз инвестиционной политики этой страны, и мне почему-то кажется, что не такой уж он и глупый, этот девиз.

• Предыдущая
• 33/73
• Следующая