ВьЮжная Америка - Романенко Александр Юрьевич - Страница 30

• Предыдущая
• 30/73
• Следующая

Тут я вспоминаю, что и в отеле обе администраторши уже несколько раз болтали мне что-то об опасностях и мафиях, по-испански болтали, конечно, и я мало что разобрал. Да и в кафе какие-то люди бубнили о мафиози — это слово вряд ли можно перепутать. То есть нас зачем-то пугают.

Или предупреждают? Прекрасно, но о чем предупреждают? Где эти гориллос, где звуки отдаленных выстрелов, где, в конце концов, запуганные прохожие? Почему же эти самые прохожие улыбаются, будто только что вышли из цирка? Где напряжение в глазах? Где это ежеминутное ожидание зла? Ничего подобного нет. Вокруг — уверенные в себе, вполне довольные этим миром люди. Да, они в заботах, в работе, часто в суете, мамы гуляют с малышами, пацаны мчатся на мопедах, трехтонные джипы, ведомые хрупкими тонкими девушками, фырчат, как слонята в пруду. Богота живет, дышит полной грудью, все ее двери распахнуты настежь, нам не встречаются даже охранники, а о том, как выглядит полицейский, я сужу только по рекламному плакату на стене. Вокруг — лишь мир и покой, вокруг — прекрасная Богота.

И вдруг я понимаю, в чем дело. ТВ! Да, конечно, оно самое, столь любимое и столь ненавистное ТВ, телевидение со всеми его десятками каналов. Там, дабы привлечь рекламодателя, мелкий и средний держатель канала готов от зари до зари заваливать телезрителя кровавыми фильмами, кровавыми репортажами, кровавыми интервью.

Психически нездоровый или неустойчивый человек всегда живет в каком-нибудь страхе, он любит свой страх, он обожает все, что способно увеличить его страх. Он не может жить без кровавого месива на экране, это бодрит его, заставляет хоть как-то шевелиться заспавшуюся мещанскую кровь. И не важно, что жизнь на экране совершенно не соответствует жизни за окном. При желании и при долгой, многолетней самообработке можно увидеть и то, чего нет.

Где-то в глубокой провинции, в непролазных мокрых джунглях, произошла стычка между кокаиновыми производителями (там у них микрохимзаводик был) и отрядом спецназовцев. Преступников было то ли семь, то ли девять. Назовцев — штук сорок. В результате операции один кокаинщик убит, котел для выпаривания дурманного раствора нечаянно прострелен, а какой-то назовец-новобранец оцарапал ногу сам не помнит обо что. Все, кто нужно, арестованы, куда надо увезены, покойника тоже не оставили без внимания, все чин по чину.

Однако мы упускаем одну маленькую деталь — мерзавца репортера. У него в арсенале — особая насадка на объектив, она позволяет ему не просто показывать рваную рану, а буквально влезать в нее с головой. Что видит оглупленный телезритель? Ничего, кроме огня и крови. Мерзавец репортер выстраивает и монтирует кадры так, что скучная ленивая перестрелка превращается в бойню, в столкновение армий, в широкий фронт. На экране непрерывно трещат автоматы, грохочут десятки, сотни взрывов (красиво повторенный взрыв единственной фанаты), атака, затишье, разведка, снова атака, окровавленная нога героя-новобранца, рана слева, рана справа, внутри, капля крови катится через весь экран, и вот наконец главное — труп. Труп слева, труп справа, глаза трупа, рот трупа, зубы трупа, рана трупа. Труп, перевернутый на спину, труп, уносимый назовцами, труп в морге, следователь, склоненный над трупом, и так далее, полное меню.

Что остается в звонкой голове зрителя? Трупы (много!), кровь (реки крови!), война с мафией (непримиримая ужасная война!). Этот эпизод будут вертеть по всем каналам по десять раз в день в течение недели. Что же удивительного в том, что некоторые нервнобольные люди слегка съезжают умом и выходят на улицы с благородной миссией предупреждать иностранных туристов об опасности?

Поэтому, когда через час ко мне подошел уже третий псих и, как бы между прочим поинтересовавшись сначала, из какой мы страны и нравится ли нам Богота, заявил, что «у нас тут очень опасно», я не выдержал, взорвался, припер его к перилам и крикнул в лицо: «Я опасный! Я! Ты понял, дурак?!»

Он понял. Через пять секунд я оглянулся — спаситель-благодетель был уже в ста метрах от нас. И где он научился так быстро бегать? Представляю, что он будет говорить через неделю, когда придет в себя! Что мало, мол, было кровавой местной мафии, так понаехали к ним еще и тысячи русских громил, и что сам он чудом, исключительно благодаря милости Пресвятой Девы Марии, остался жив после жестокого, зверского, варварского нападения. Уверен — пока он бежит, он именно так и думает.

Вернувшись в отель, выписавшись вчистую и схватив сумки, мы вышли, тормознули такси и поехали в консульство. До назначенного часа оставалось еще немало времени, но что-то толкало меня в спину. Неясное недоброе предчувствие. Наученный многолетним опытом, я привык доверять своим предчувствиям, давно не считая их проявлением мнительности. Что-то толкает в спину? Замечательно. Беги вперед. Возможно, твоему подсознанию известно то, о чем не догадывается рассудок и чего нет в твоей памяти. Впрочем, я не слишком хорошо разбираюсь в этих вещах, я просто подчиняюсь.

Как и следовало ожидать, я оказался прав — документы все еще не готовы. Точнее, вот они лежат, справки с фотографиями, розовые бумажки и белые квадратики официальных счетов, вот и наши паспорта, измято-развернутые, в них добавилось по две жирных печати и по одной красивой зеленой марке. Недостает лишь незначительной малости — подписи консула. Эль сэньор консуладор хэнэраль очень занят, на совещании или неизвестно где. Что ж, передо мной не обязаны отчитываться, я понимаю: все, что они могут, это предложить неплохой кофе и диван — сиди, пей, жди.

Проходит час. Я уже успел дважды просмотреть всю стопку журналов на столике, трижды выходил на улицу подышать, гонял лифт без всякой цели, изучал картины в вестибюле. Начинаю нервничать. Официальные работники тоже. Вот они хватаются за телефон, объясняя мне последовательность звонков: сначала позвонят консулу домой, затем в какой-то второй офис, после чего, в крайнем случае, — во дворец. Нет, скорее всего, они говорят не «дворец», а что-то другое, но я, не зная слова, перевожу его как «дворец», и фраза прекрасно выстраивается.

Дома консула нет. Во втором офисе, разумеется, тоже. Во «дворце» долго не понимают, о чем вообще идет речь, а уразумев, отсылают на другой телефонный номер. И начинается телефонный пинг-понг, так хорошо мне знакомый по московским конторам такого же типа. Секретарша звонит уже по седьмому или восьмому номеру, а ее все еще продолжают отсылать куда подальше. В конце концов, на десятом или одиннадцатом этапе пустозвонства, секретаршу соединяют опять же с «дворцом». Приехали, круг замкнулся. Можно, конечно, вспомнить про мочало, которое на колу торчало, если обратиться за помощью к русским поговоркам.

Что делать? Бежать в авиакомпанию и переносить рейс на завтра? Снова ехать в отель и снимать номер? Но где гарантия, что завтра не повторится сегодняшняя печаль?

— Это впервые, — уверяет меня секретарша. — Никогда еще так не было. Обычно все подписывается сразу.

— Может быть, у меня что-то не так в документах? — на всякий случай уточняю я.

— Нет, никаких проблем. У вас все о’кей. Вот справки с фотографиями, вот счета, вот печати и марки. Только подписи нет, а так — все в порядке.

— Нет, справки не могу, это нелегально. Вы не волнуйтесь, их подпишут в Кито, это легально. Я запишу вам адрес, где вы найдете сеньора Мальдонадаса. Он будет вас ждать.

Мы на улице. Погода резко меняется, прохладно. До начала регистрации — три часа. Успеем.

— Конечно, успеем, — оптимистично заявляет Валентина. — Это же не Москва.

Что она имеет в виду, я не успеваю понять: мы спешим, перебегая улицу в неположенном месте под пристальным взглядом невесть откуда взявшегося дорожного патруля. Нам прощают — мол, гринго, что с них возьмешь? Такси, такси, где же такси? Что за наваждение: час назад их было как баранов у водопоя, и все пустые, шоферы машут руками, мигают фарами. Где же они все? Что изменилось в Боготе за один час?

• Предыдущая
• 30/73
• Следующая