Прекрасное далеко - Брэй Либба - Страница 9

• Предыдущая
• 9/158
• Следующая

Том коротко улыбается мне, и я не могу удержаться от мысли, что он просто развлекается, видя мое состояние.

Саймон Миддлтон, один из самых желанных лондонских холостяков, действительно и хорош собой, и так далее. И во время рождественских каникул он весьма пылко ухаживал за мной, намереваясь жениться, но я ему отказала. И вдруг поняла, что забыла, почему я это сделала.

— Наверное, об этом рановато говорить, — продолжает Том, — но я почти уверен: старик Денби хочет, чтобы я стал членом этого клуба. Несмотря на то что ты весьма паршиво обошлась с Саймоном, Джемма. Но его отец все равно отлично ко мне относится. Гораздо лучше, чем мой собственный.

— А… а Саймон сказал, что я с ним паршиво обошлась?

— Нет. Он вообще о тебе не упоминал.

— Приятно будет снова повидаться с Миддлтонами, — говорю я, делая вид, что слова брата меня ничуть не задели. — Уверена, Саймон с удовольствием ухаживает за разными леди в Лондоне.

Я даже хихикаю, изображая непринужденность.

— М-м-м… — мычит Том. — Я не знаю.

— Но их семья ведь сейчас в Лондоне?

Улыбка сползает с моего лица. «Ну же, Томас! Брось мне косточку, невоспитанный братец!»

— Скоро вернутся. К ним на время светского сезона приезжает какая-то дальняя родственница из Америки, мисс Люси Фэрчайлд. Насколько я понял, жутко богатая. Может быть, ты сумеешь меня с ней познакомить. Или, возможно, как только я стану членом клуба Атенеум, она сама попросит, чтобы ее мне представили?

Нет. В присутствии моего брата просто невозможно удержать улыбку. Тут нужно такое терпение, каким обладают только монахи.

— Совершенно не понимаю, с чего бы ей интересоваться клубом Атенеум? — раздраженно бросаю я.

Том хихикает с невероятно самодовольным видом, и я невольно представляю, как его опускают в огромный котел, окруженный танцующими каннибалами.

— Уж ты-то не стала бы интересоваться, верно, Джемма? Ты вообще не желаешь принадлежать кому-либо или чему-либо.

— По крайней мере, в обществе Гиппократа состоят люди науки и медицины, — говорю я, игнорируя его грубость. — У них те же интересы, что и у тебя.

Брат фыркает.

— Они не пользуются таким авторитетом, как клуб Атенеум. Именно в нем кроется настоящая власть. И я слышал, что члены общества Гиппократа проголосовали за то, чтобы к ним присоединились женщины, в небольшом количестве. Женщины! В мужском клубе!

— О, мне они уже нравятся! — говорю я.

Том ухмыляется.

— Кто бы усомнился.

Когда я в последний раз видела наш дом в Белгрейве, он был окутан зимним мраком. А сейчас наш экипаж катит через Гайд-парк, и нас приветствует великолепное зрелище пробуждающихся деревьев, стоящих гордо, как королевские стражники. Бледно-желтые нарциссы надели новенькие чепчики. Лондон улыбается.

В отличие от нашей экономки, миссис Джонс. Она появляется в дверях в черном платье и белом переднике, на голове у нее плоский белый чепец, а лицо такое суровое и неподвижное, что мне хочется поднести к ее губам зеркало и проверить, дышит ли она вообще.

— Как доехали, мисс? — спрашивает она ледяным тоном.

— Путешествие было приятным, спасибо.

— Очень хорошо, мисс. Так я отнесу ваш багаж к вам в комнату?

— Да, спасибо.

Мы так стараемся всегда быть вежливыми. Мы никогда не говорим того, что думаем. Что бы ни случилось, мы можем лишь любезно приветствовать друг друга и обсуждать, например, сыр: «Как вам лимбургер, мисс?» — «Соленый, как зрелый „Стинкинг Бишоп“, благодарю вас». — «О, есть еще чеддер, мисс. И могу предложить вам камамбер…» И никто, пожалуй, не заметит, что мы несем полную чушь.

— Ваша бабушка ожидает вас в гостиной, мисс.

— Спасибо. — Тут я не могу удержаться. — Я намерена вникнуть в качества мюнстерского сыра.

— Как пожелаете, мисс.

Вот и все. Как жаль, что я постоянно трачу остроумие на людей, неспособных его понять.

— Ты опоздала, — заявляет бабушка, когда я открываю дверь гостиной.

Я не понимаю, в чем она меня упрекает, потому что я и не кучер, и не лошадь. Бабушка окидывает меня с головы до ног неодобрительным взглядом.

— Мы приглашены на чай к миссис Шеридан. Тебе, конечно, нужно переодеться. И что, скажи на милость, случилось с твоими волосами? Это что, последняя мода школы Спенс? Никуда не годится. Стой спокойно!

Бабушка подтягивает мои волосы вверх с такой силой, что у меня на глазах выступают слезы. И втыкает три шпильки, едва не пронзив голову насквозь.

— Вот так гораздо лучше. Леди всегда должна выглядеть безупречно.

Она звонит в колокольчик, и экономка тут же возникает в дверях, как призрак.

— Да, мэм?

— Миссис Джонс, мисс Дойл понадобится ваша помощь при одевании. Думаю, подойдет серый шерстяной костюм. И другая пара перчаток, которые не выглядели бы так, будто принадлежат поденщице, — добавляет она, косясь на пятна на пальцах моих перчаток.

Я дома меньше минуты, но уже попала в осаду. Я оглядываю гостиную: тяжелые бархатные занавеси цвета бургундского, темно-зеленые обои на стенах, письменный стол и книжные полки красного дерева, восточный ковер и огромный папоротник в тяжеленном горшке.

— Этой комнате не хватает света.

Ха! Если я думаю, что бабушка хочет услышать какую-то критику, я здорово ошибаюсь.

Она обеспокоенно хмурится.

— Здесь модная обстановка. Или ты готова утверждать, что это не модно?

— Я этого не говорила. Я просто сказала, что было бы приятнее, если бы здесь было больше света.

Бабушка как будто задумывается, глядя на занавеси. Но это всего на мгновение, и вот уже она снова смотрит на меня так, будто я — деревенская дурочка.

— От солнца мебель выгорит. И вообще лучше нам оставить пока тему обстановки, потому что тебе следует поспешить с переодеванием. Мы выезжаем через полчаса.

Молчаливая горничная провожает нас в прекрасную библиотеку миссис Шеридан. Вид такого множества книг успокаивает меня, чего я не могу сказать о сером шерстяном костюме. Он колется и кусается так, что хочется кричать. Миссис Джонс так туго затянула меня в корсет, что, если я попытаюсь выпить два глотка чая, второй наверняка выскочит обратно. К чаю явились еще пять девушек со своими матерями. Я в ужасе обнаруживаю, что не знаю ни одной из них, хотя они между собой, похоже, знакомы. И, что еще хуже, никого из них не заставили надеть тоскливую шерсть. Девушки выглядят свеженькими, как сама весна, а я похожа на старую деву, какую любая девица больше всего боится получить в сопровождающие. И все, что я могу сделать, так это удержаться от доверительных слов, обращенных к ближайшей девушке: «Умоляю, если я умру во время чаепития, удушенная собственным корсетом, не позволяйте им похоронить меня в таком чудовищном наряде, или я вернусь и буду в виде призрака преследовать вас!»

Я ничуть не обманываюсь насчет смысла чаепития: это не просто чай, это рынок, а мы, девушки, — товар. Пока матери разговаривают, мы молча пьем чай, и улыбки на наших лицах как будто отражают улыбки старших женщин, словно мы играем какую-то пантомиму. Я должна помнить, что говорить следует только тогда, когда ко мне обратятся, эхом повторяя чужое мнение. Мы дружно и старательно плывем по поверхности этой жизни, не осмеливаясь хоть чуть-чуть плеснуть водой.

С каждым взглядом, с каждым вопросом старшие женщины оценивают нас, расставляют в соответствии с некоей шкалой, установленной в их умах, ищут баланс между ожиданиями и разочарованиями. Вот эта слишком часто смеется. У этой волосы грубоваты, а кожа красная. Вон у той девушки кислое выражение лица; а та слишком долго тянет чай из чашки, а одна, особо невезучая, осмелилась заявить, что дождь «романтичен», и ей твердо сообщили, что дождь хорош только для роз и для того, чтобы подхватить ревматизм. Можно не сомневаться, мать нещадно ее выбранит, едва они сядут в карету, и обвинит в ошибке дочери несчастную гувернантку.

• Предыдущая
• 9/158
• Следующая