Прекрасное далеко - Брэй Либба - Страница 18

• Предыдущая
• 18/158
• Следующая

Мы доходим до макового поля под Пещерами Вздохов. Яркие алые цветы показывают черные сердцевинки. Фелисити срывает мак и затыкает за ухо. Высоко над нами вздымается утес. От горшков с тлеющими благовониями поднимаются радужные клубы дыма там, на самом верху, где хаджины, неприкасаемые, охраняют Храм с колодцем вечности. Именно там я в последний раз видела Цирцею.

«Она мертва, Джемма! Ты убила ее».

Но я слышу во сне ее голос, и Цирцея твердит, что по-прежнему жива. Я вижу ее лицо, призрачно-белое, в глубине колодца…

— Джемма, в чем дело? — спрашивает Энн.

Я встряхиваю головой, как будто это поможет навсегда выбросить из памяти Цирцею.

— Ни в чем.

Мы идем, пока пышная зелень лугов не сменяется густыми зарослями искривленных деревьев. Небо здесь темное, словно перепачканное сажей. Нет ни цветов, ни кустарника. И нет цвета, кроме коричневого тона колючих деревьев и серости неба над ними.

— Ух! — выдыхает Фелисити.

Она поднимает ногу и показывает подошву ботинка. К ней прилипло что-то темное и рыхлое, как подгнивший фрукт. На деревьях висят многочисленные гроздья ягод. Но вид у них дурной, похоже, они давно испортились.

— Ох, да что тут такое случилось? — громко произносит Энн, сдирая с ветки куски коры, превратившейся в труху.

— Не знаю, — отвечаю я. — Давайте все сделаем как раньше?

Мы кладем ладони на ствол дерева. Попортившаяся кора обретает цвет. Сквозь нее прорываются листья — с таким звуком, как будто лопается сама земля. Из сухой пыльной почвы пробиваются виноградные лозы. Сморщенные ягоды на ветвях наливаются пурпурно-красным соком; ветки сгибаются под их тяжестью. Магия стремительно течет во мне, я чувствую себя такой же зрелой и прекрасной, как эти фрукты.

Я хватаю за руку Энн, и она вскрикивает, когда я начинаю кружить ее в отчаянном вальсе. Фелисити присоединяется к нам и, конечно, желает вести. Мы кружимся и кружимся, стремительно и радостно, и мое счастье питается счастьем подруг.

Внезапно где-то вдали слышится раскат грома; небо становится болезненно-красным, как стертая до крови кожа. Я отпускаю руки подруг, мы разлетаемся в стороны. Энн падает с громким: «Упс!..»

— Джемма, ты что?

— Видите? — спрашиваю я и спешу к тропе. — Небеса вот-вот разверзнутся.

Фелисити смотрит в небо, снова затянувшееся унылой серостью.

— Идемте, сюда, — говорю я, уводя их дальше. Вскоре мы оказываемся перед длинной стеной ежевики, колючки остры и многочисленны.

— Где?

— А теперь что? — спрашивает Энн.

Сквозь небольшой разрыв в ежевичной стене я вижу странную смесь зелени и камней, тумана и кривых деревьев, весьма похожих на английские вересковые пустоши из волшебных сказок сестер Бронте. А еще дальше что-то поднимается из тумана.

— Что это там? — прищуриваюсь я.

Фелисити тоже всматривается сквозь щель.

— Безнадежно. Я ничего не могу рассмотреть. Давай поищем, как туда пробраться.

Она делает несколько шагов по утоптанной тропе, останавливается и проверяет крепость колючей стены.

— Ах!

Я отдергиваю руку. В рассеянности я укололась об огромный шип. На кончике пальца выступает капля крови. И тут же кусты ежевики со страдальческим вздохом расплетаются. Длинные колючие ветки отталкиваются друг от друга, как разбегающиеся змеи. Перед нами появляется широкий проход.

— И что нам теперь делать? — шепотом спрашивает Энн.

— Мы пойдем туда, — заявляет Фелисити, и в ее улыбке я вижу дерзкий вызов.

Мы проходим между кустами и идем к голому лесу. Воздух заметно холоднеет. По коже бегут мурашки. Под деревьями растут толстые лианы, они опутывают стволы и не дают расти ничему другому. Лишь кое-где поднимают головки храбрые цветы. Их мало, но они крупные и прекрасные — темно-пурпурные лепестки, а тычинки здоровенные, как мужской кулак. Все окутано голубым светом, как в зимних сумерках. Тут все ощущается как-то по-особенному. Меня притягивает эта земля, хотя и хочется убежать отсюда. Она как предостережение, эта местность.

Мы доходим до конца леса и в изумлении останавливаемся. На холме лежат руины замка. Стены густо покрыты бледным, болезненным мхом, сквозь них проросли похожие на веревки лианы. Корни деревьев впились в камни, словно костяные пальцы, сжимающиеся вокруг замка, крепко держащие его в нежеланных объятиях. Но одна известняковая башня отказывается сдаваться. Она величественно возвышается над жадными руками холма.

Почва вокруг нее покрыта нарядной изморозью. Это напоминает кукольный дворец, посыпанный сахарной пудрой. Здесь все кажется очень странным. Тихим, как первый снегопад.

— Что это за место? — спрашивает Энн.

— Давайте заглянем!

Фелисити быстро делает шаг вперед, но я удерживаю ее.

— Фелисити! Мы же понятия не имеем, где находимся или кто там живет!

— Точно! — восклицает она таким тоном, будто я забыла о самом смысле нашей экскурсии.

— Надо ли напоминать тебе о Маковых воинах? — говорю я, имея в виду злобных рыцарей, которые заманили нас в свой собор, надеясь убить и завладеть магией.

Когда мы все-таки сбежали от них, спасая жизни, они превратились в гигантских черных птиц и гнались за нами до самого пролива. Нам повезло, что мы сумели удрать, и я не собиралась во второй раз повторять эту ошибку.

Энн содрогается.

— Джемма права. Давайте вернемся.

Тишину вдруг нарушает громкий шелест листвы. Из леса доносится чей-то голос; от него меня пробирает холодом.

— Уух-ут!

— Что это такое? — шепотом спрашивает Энн.

— Сова? — предполагаю я.

— Нет, не думаю, — возражает Фелисити.

Мы становимся поближе друг к другу. Фелисити обнажает меч. Магия несется сквозь меня, сражаясь со страхом. Справа я замечаю какое-то движение, белую вспышку среди зелени. И столь же стремительно что-то проносится в зарослях слева от нас.

— Уух-ут! Уух-ут!

Кажется, звук возникает со всех сторон. То здесь, то там… Мелькает что-то яркое…

— Уух-ут! Уух-ут!

Теперь оно ближе. Я не понимаю, в какую сторону бежать. Кусты неподвижны. Но кто-то там затаился, следит за нами. Я это чувствую.

— Эй, п-покажись! — кричу я, и мой голос бледен, как ломтик луны.

Она выходит из-за деревьев. Обрамленная пыльным пурпуром ночи, она светится. Подол белого платья потемнел от грязи; кожа у нее цвета смерти. В перепутавшихся волосах — венок из давно засохших цветов. Но мы все равно узнаем ее. Это наша подруга, которую мы похоронили много месяцев назад, подруга, которая так и не перешла через реку, и мы думали, что она затерялась в Зимних землях.

Я испуганным шепотом произношу ее имя:

— Пиппа…

У Фелисити чуть не выскакивают глаза.

— Пиппа? Это ты?!

Пиппа растирает ладонями предплечья, пытаясь согреться.

— Да. Это я. Ваша Пиппа.

Никто не решается сдвинуться с места. По бледным щекам Пиппы текут слезы.

— Вы не обнимете меня? Неужели я теперь так мало для вас значу? Как вы могли так быстро меня забыть?

Меч Фелисити со звоном падает на землю, она бросается к Пиппе и обнимает потерянную подругу.

— А я им говорила, что ты не уйдешь, не попрощавшись со мной! Я им говорила!

Пиппа смотрит на Энн.

— Энн, милая, ты все еще считаешь меня своей подругой?

— Конечно, — отвечает Энн, шагая к хрупкой бледной оболочке прежней Пиппы.

Пиппа наконец подходит ко мне.

— Джемма…

Она одаряет меня печальной улыбкой и нервно прикусывает губу. Зубы у нее стали заметно острее, а глаза то и дело меняют цвет с прекрасного фиолетового на мутно-голубой, с крошечной черной точкой зрачка в центре. Красота Пиппы стала другой, но все еще завораживает. Ее волосы, раньше длинные и темные, сейчас представляют собой невообразимую путаницу локонов, похожих на необузданные лианы, вьющиеся вокруг замка. Пиппа смеется — коротко, горько.

— Джемма, у тебя такой вид, словно ты увидела привидение!

— Я думала, ты ушла в Зимние земли, — неуверенно говорю я.

• Предыдущая
• 18/158
• Следующая