Последнее искушение Христа (др. перевод) - Казандзакис Никос - Страница 34

• Предыдущая
• 34/112
• Следующая

Иеровоам вышел из кельи и осторожно, затаив дыхание, направился к змее. Она шипела и раскачивалась, и, глядя на нее, он тоже принялся шипеть, и постепенно змеиный дух стал перетекать и в его тело. Одна за другой из высохшего колодца и просто из песка начали появляться новые змеи — голубые, зеленые, желтые, черные… Словно вода, быстро и неслышно, они стекались к первой змее и присоединялись к ее пению, они терлись друг о друга, сплетаясь все крепче и крепче, пока их свернувшиеся тела не образовали единую тугую гроздь, будто свисающую с невидимой виноградной лозы. Иеровоам замер с раскрытым ртом. «Вот так же мужчины и женщины, — думал он, — за это Господь и выгнал нас из рая». И его горбатое, ни разу не целованное тело вопреки его мыслям раскачивалось, словно завороженное движением змеиных тел.

Услышав шипение, раввин приподнял голову и прислушался. «Ветер Яхве, — произнес он про себя, — змеи любят его жаркое дыхание — они празднуют свои свадьбы». Чары змеиного шипения просочились и в келью, словно нитями опутывая и дурманя сознание, и старик чуть было не поддался им… Но вот он вздрогнул: «Все от Бога, — пронеслось у него в голове, — и все не так просто: за явным скрывается тайное. Люди говорят: „Это — змея“, и мысль их не идет дальше, но ум, пребывающий в Господе, видит сокрытое за внешним, зрит тайный смысл. Но какой?»

Симеон свернулся калачиком на полу. Какой тайный смысл? Холодный пот струился по его смуглому лицу. Он то всматривался в бледного человека, стоявшего рядом, то с закрытыми глазами прислушивался к змеиному шипению. Что таилось за этим?

Он изучил язык зверей и птиц у великого целителя Иосафата. Он мог объяснить звуки, издаваемые орлами, ласточками и голубями. Иосафат обещал, что обучит его языку змей, но умер и унес секрет с собой. Эти змеи сегодня несомненно принесли какую-то весть. Но какую?

Он снова поднялся и обхватил голову руками: его мысль билась в тупике. Черные и белые молнии пронизывали мозг. Какой смысл? Какая весть? И вдруг из него словно сам по себе вырвался крик, подхвативший его и поставивший на ноги. Словно в поисках опоры, он схватился за посох почившего Иоахима и оперся о него.

— Иисус, — произнес он очень тихо, — что ты чувствуешь сейчас в сердце своем?

Но Иисус не слышал его. Он весь трепетал от невыразимого ликования. Сегодня, после стольких лет молчания, сегодня вечером он решился на исповедь, осмелился выговориться, в первый раз в жизни он отважился заглянуть в глубины своего сердца и извлечь оттуда по одной всех шипящих там змей. Он называл каждую своим именем, и с каждым словом, ему казалось, они, шипя и извиваясь, выползали из его души и исчезали за дверью.

— Иисус, что ты чувствуешь в сердце своем? — повторил старый раввин. — Легче ли тебе? — склонившись, он взял его за руку и, поднеся свой палец к губам, тихо добавил: — Пойдем.

Он открыл дверь, держа Иисуса за руку, и они переступили порог. Свившись по двое, змеи раскачивались, стоя на хвостах в самой сердцевине огнедышащего песчаного смерча, отдавшись на милость Божью, — обессиленные, они то замирали, то снова возобновляли свое мистическое действо.

При виде их сын Марии вздрогнул, но раввин схватил его за руку и, вытянув посох, прикоснулся к границе змеиного чертога.

— Вот они, — мягко улыбнулся Симеон, — они вышли.

— Вышли? — удивленно переспросил сын Марии. — Вышли откуда?

— Разве ты не чувствуешь себя легче? Они вышли из твоего сердца.

Сын Марии перевел взгляд с улыбающегося раввина на танцующих змей, которые теперь медленно двинулись в сторону высохшего колодца, и, приложив руку к сердцу, почувствовал, как радостно и ликующе оно бьется.

— Пойдем обратно, — произнес Симеон, снова беря его за руку. Они вошли в келью, и раввин закрыл дверь. — Слава Тебе, Господи!

Однако, взглянув на сына Марии, он почувствовал странную тревогу.

«Настоящее чудо, — пронеслось у него в голове. — Вся жизнь этого человека, который стоит теперь передо мной, состоит из сплошных чудес». Странные чувства охватили его: то он хотел, простерев руки над головой Иисуса, благословить его, то упасть ниц перед ним и целовать ему ноги. Но он не поддался ни тому, ни другому желанию. Уже столько раз Господь водил его за нос, обманывая. Сколько раз при встрече с очередным спустившимся с гор или вышедшим из пустыни пророком он восклицал: «Вот Мессия!» Но все напрасно: Господь замутил его зрение, и готовое расцвести сердце раввина оставалось мертвым. Потому-то он и привык не давать воли своим чувствам… «Сначала надо его проверить, — решил он про себя. — Я видел пожиравших его гадов. Теперь они вышли, и он очистился. Теперь он воспрянет. Пусть говорит с людьми, тогда и посмотрим».

Дверь отворилась, и в келью вошел Иеровоам с ужином для обоих постояльцев — ячменным хлебом, оливками, молоком.

— Я постелил тебе в другой келье, так что ты будешь спать не один, — заметил он Иисусу.

Но мысли обоих гостей витали далеко отсюда, и они не обратили на это никакого внимания. Снова послышалось змеиное шипение, но теперь оно было гораздо тише — празднество шло на убыль.

— Женятся! — хихикнул Иеровоам. — Дует ветер Господа, а они — чума на них — и не думают дохнуть!

Он подмигнул раввину, но тот уже окунул хлеб в молоко и занялся его старательным пережевыванием. Все эти плоды земли нужно было превратить в силы и разум, чтобы он снова смог говорить с сыном Марии. Горбун еще некоторое время смотрел на одного, потом на другого, но вскоре его охватила нестерпимая скука, и он удалился.

Оба сидели друг напротив друга и ели в полной тишине. В келье стало совсем темно. Лишь отполированное дерево кресла и кафедры, где лежали свитки пророчеств Даниила, тускло поблескивало во мраке. Воздух все еще был пропитан сладкими курениями. Ветер затихал.

— Ветер уходит, — сказал раввин. — Бог пришел и ушел.

Иисус не ответил. «Они вышли из меня, вышли, — пела его душа. — Змеи оставили меня. Может, этого и хотел Господь, может, за этим Он и привел меня в пустыню — чтобы я исцелился. Он дунул — змеи вышли и покинули меня. Слава Богу!»

Покончив с трапезой, раввин, воздев руки, произнес хвалу Всевышнему и снова повернулся к сыну Марии.

— О чем ты думаешь, Иисус? Слышишь ли ты меня, это я — раввин Назарета.

— Я слышу тебя, дядя Симеон, — выходя из задумчивости, ответил Иисус.

— Настал час, дитя мое. Готов ли ты?

— Готов? Готов к чему?

— Ты и сам хорошо знаешь к чему. Зачем ты меня спрашиваешь? Готов к тому, чтобы встать и говорить?

— С кем говорить?

— С человечеством.

— И что говорить?

— Об этом не беспокойся. Ты будешь лишь открывать рот. Господь не требует от тебя большего. Ты ведь любишь человечество?

— Не знаю. Я смотрю на людей, и мне становится жалко их.

— Этого достаточно, дитя мое, этого достаточно. Вставай и говори. Твои страдания умножатся, но зато их облегчатся. Может, за тем тебя Бог и послал на землю. Посмотрим!

— За этим Бог послал меня на землю? — повторил юноша. — Откуда ты это знаешь, рабби, — душа его ушла в пятки от ужаса, он весь напрягся и замер в ожидании ответа.

— Я не знаю. Мне этого никто не говорил, но ведь такое может быть. Я был свидетелем знамений. Однажды, еще в детстве, ты слепил птицу из глины. Ты ласкал ее и говорил с ней, и, пока ты это делал, мне показалось, что у нее оперились крылья, и она, вырвавшись из твоих ладоней, улетела. А вдруг эта глиняная птица, Иисус, мой мальчик, — душа человеческая, душа, которую ты держишь в своих руках?

Иисус встал и осторожно открыл дверь. Змеи окончательно затихли. Довольный, он повернулся к раввину:

— Благослови меня, рабби. И не надо больше ничего говорить. Ты сказал достаточно, больше я не вынесу. — Он немного помолчал и добавил: — Я устал, дядя Симеон. Пойду лягу. Иногда Господь ночью объясняет события дня… Спокойной ночи, дядя Симеон.

Брат-странноприимщик уже стоял в ожидании за дверью:

— Идем. Я покажу, где я тебе постелил. Как тебя зовут, мой прекрасноликий?

• Предыдущая
• 34/112
• Следующая