Над кукушкиным гнездом (др. перевод) - Кизи Кен Элтон - Страница 37
- Предыдущая
- 37/72
- Следующая
— Вы находитесь здесь, в больнице, — она говорит таким тоном, как будто повторяет в сотый раз, — из-за вашей очевидной неспособности жить среди нормальных людей. Мы с доктором считаем, что каждая минута, проведенная в общении с другими пациентами, за редким исключением, оказывает лечебное воздействие, а каждая минута размышлений в одиночестве только усиливает ваше отчуждение.
— Так значит, поэтому на ТТ, ФТ и всякие другие Т нас водят группами по восемь человек?
— Совершенно верно.
— Вы хотите сказать, что это болезнь, когда человек хочет побыть наедине с самим собой?
— Я этого не говорила…
— Значит, если я собрался пойти в уборную облегчиться, то должен прихватить еще семерых, чтобы не давали мне размышлять на унитазе?
Прежде чем она успевает ответить, вскакивает Чесвик и кричит ей:
— Да, это вы имеете в виду?
И другие острые на собрании начинают повторять:
— Да, да, это вы имеете в виду?
Она ждет, когда все утихнут и снова восстановится тишина, и тогда спокойно говорит:
— Если вы успокоитесь и будете вести себя как группа взрослых во время дискуссии, а не как дети на лужайке, мы спросим у доктора, считает ли он, что изменения действующих в отделении правил окажут благотворное влияние. Доктор?
Все знают, каков будет ответ доктора, и он еще не успел открыть рта, как Чесвик уже на ногах со следующей жалобой:
— А как насчет наших сигарет, мисс Вредчет?
— Да, как насчет этого? — возмущаются острые.
Макмерфи опережает сестру с ответом, поворачивается к доктору и на этот раз задает вопрос непосредственно ему:
— Да, док, как насчет наших сигарет? Какое она имеет право держать штабеля сигарет — наших сигарет! — у себя на столе и, когда ей вздумается, выделять нам по пачечке, как будто это ее сигареты. Мне не очень нравится, что я покупаю блок сигарет, а кто-то указывает мне, когда я могу курить.
Доктор наклоняет голову, чтобы посмотреть на сестру через очки. Он не знает, что она прибрала к своим руками сигареты и не дает на них играть в карты.
— Что там с сигаретами, мисс Вредчет? Боюсь, я не совсем…
— Доктор, я считаю, три, четыре, а иногда и пять пачек сигарет в день слишком много для одного человека. Именно это и происходило всю прошлую неделю — после прибытия мистера Макмерфи, — поэтому я подумала, что будет благоразумнее конфисковать все сигареты и выдавать каждому по пачке в день.
Макмерфи наклоняется вперед и громко шепчет Чесвику:
— Слушай следующий указ насчет уборной: каждый берет с собой семь человек, ходит не чаще двух раз в день и только тогда, когда она скажет.
Откидывается в кресле и так громко хохочет, что почти целую минуту никто не может сказать ни слова.
Макмерфи получает массу удовольствия от той неразберихи, которую вносит, и, я думаю, даже удивлен, что не испытывает особого давления со стороны медперсонала; пожалуй, больше всего удивлен, что сестра не находит для него слов посильнее, кроме тех, которые он уже слышал.
— Я-то думал, старая мерзавка чуток покрепче, — говорит он Хардингу после одного из собраний. — Может, чтобы поставить ее на место, только и надо было одернуть ее разок-другой. — Он хмурит брови и продолжает: — А ведет себя так, будто все козыри в ее белом рукаве спрятаны.
Он получает удовольствие от всего этого примерно до следующей среды. Пока не узнал, почему Большая Сестра так уверена в своих картах. По средам они собирают всех, у кого нет какой-нибудь гнили, и ведут в плавательный бассейн, хотим мы того или нет. Когда в отделении бывал туман, я обычно в нем прятался, чтобы не идти. Бассейн всегда меня пугал, я всегда боялся, что вода поглотит меня и я утону, что меня засосет и через канализацию выбросит прямо в море. Еще ребенком, на реке Колумбия, я совсем не боялся воды: ходил по мосткам вокруг водопада, цеплялся за них, вокруг ревела зеленая и белая вода, в водяных брызгах вставали радуги, а на мне не было даже сапог, как на мужчинах. Но когда я увидел, как папа начал бояться разных вещей, то тоже испугался и дошел до того, что даже не мог вынести мелководья.
Вышли из раздевалки, в бассейне возня, плескание, везде голые, вопли и крики достигают потолка и отражаются от него, как это всегда бывает в крытых бассейнах. Черные загнали нас в бассейн. Хоть вода приятная и теплая, я не хотел отплывать от бортика (черные ходят вдоль кромки с длинными бамбуковыми шестами и всех, кто пытается уцепиться за них, отталкивают от бортиков) и держался поближе к Макмерфи, потому что знал: его не будут заставлять идти на глубину, если он сам не захочет.
Он разговаривал со спасателем, а я стоял в нескольких футах от него. Макмерфи, наверное, находился над ямой, потому что ему приходилось плыть стоя там, где я стоял на дне. Спасатель стоял на кромке бассейна. На нем был свисток и майка с номером отделения. Они с Макмерфи завели разговор о разнице между больницей и тюрьмой, и Макмерфи утверждал, что в больнице намного лучше. Спасатель думал иначе. Я слышал, как он сказал Макмерфи, что находиться на принудительном лечении совсем не то, что в заключении.
— В тюрьме ты отбываешь срок и знаешь: впереди тебя ждет день, когда ты освободишься.
Макмерфи перестал плескаться. Он медленно подплыл к бортику, уцепился за него и, глядя вверх на спасателя, после некоторой паузы спросил:
— А если ты на лечении?
Спасатель пожал мускулистыми плечами и подергал за свисток на шее. Это был старый футболист-профессионал, на лбу у него виднелись следы от клемм, и очень часто, когда он находился вне своего отделения, где-то в голове у него срабатывал сигнал, губы начинали быстро произносить номера, он принимал позицию линейного с опорой на все четыре точки и бросался на какую-нибудь прогуливающуюся медсестру, чтобы садануть ее по почкам и дать возможность полузащитнику прорваться сквозь цепь. Вот почему его отправили в буйное: когда он не выполнял функций спасателя, он мог в любой момент отмочить такую штуку.
Он снова пожал плечами в ответ на вопрос Макмерфи, потом оглянулся по сторонам, нет ли поблизости черных, и наклонился к самой кромке бассейна. Показал Макмерфи руку и спросил:
— Видишь гипс?
Макмерфи глянул и произнес:
— У тебя на руке нет гипса, приятель.
Спасатель только ухмыльнулся.
— Гипс потому, что в прошлой игре с Коричневыми я получил тяжелый перелом. Я не могу надеть форму, пока не срастется перелом и не снимут гипс. Сестра в моем отделении говорит, что тайно лечит руку. Да, друг, она говорит, если я буду обращаться с рукой осторожно, не буду ее нагружать и всякое такое, она снимет гипс, и я вернусь в клуб.
Он оперся кулаком о мокрый кафель, стал в стойку с опорой на три точки, чтобы проверить, как действует рука. Макмерфи с минуту наблюдал за ним, а потом спросил, как долго тот ждет, когда ему скажут, что рука зажила и он может выйти из больницы. Спасатель медленно поднялся и потер руку. Он всем видом давал понять, что Макмерфи обидел его этим вопросом, обвинив в том, будто он изнежен и плачется о своих болячках.
— Я на принудительном лечении, — сказал он. — По мне — так я давно бы вышел отсюда. Может, и не получится сыграть в основном составе из-за этой паршивой руки, но полотенца я бы мог складывать, разве нет? Хоть что-то мог бы делать. Но сестра в моем отделении твердит доктору, что я еще не готов. Не готов даже складывать полотенца в грязной раздевалке.
Он повернулся, двинулся к своему спасательному стулу; затем, словно пьяная горилла, забрался на него по лестнице, посмотрел на нас сверху и, выпятив нижнюю губу, проговорил:
— Меня замели за хулиганство в нетрезвом виде, а я здесь уже восемь лет и восемь месяцев.
Макмерфи оттолкнулся от кромки бассейна и, плавая на месте, обдумывал услышанное: он получил срок шесть месяцев на исправительной ферме, два из них уже прошли, оставалось четыре, и больше он не собирался отсиживать ни дня. В этой психушке он уже почти месяц, тут, конечно, лучше, чем на исправительной ферме, — хорошие кровати, апельсиновый сок на завтрак, — но не настолько, чтобы провести здесь год, два или больше.
- Предыдущая
- 37/72
- Следующая
