Ты, я и Париж - Корсакова Татьяна Викторовна - Страница 12

• Предыдущая
• 12/64
• Следующая

— Иди, запиши эту.

— Как назвал-то девочку? — баба Люба к тому моменту находилась уже в изрядном подпитии, но здорового женского любопытства не растеряла.

— Да никак.

— А кем же ее тогда записать?

— Кем хочешь, тем и запиши…

Баба Люба хоть и была горькой пьянчужкой, но считала себя женщиной интеллигентной и не чуждой прекрасному, поэтому на сон грядущий почитывала книжки, большей частью романтические. Героиню последнего прочтенного романа звали по-заграничному завораживающе — Клементина…

Дед на необычное имя внучки, кажется, не обратил никакого внимания, а вот соседи насудачились всласть. Книголюбке бабе Любе досталось по первое число за то, «что дитю несмышленому всю жизнь исковеркала таким мудреным именем». Деда тоже осуждали, но тайком, вполголоса, потому как уважали и жалели. И Тину тоже жалели. Во всяком случае, она помнила, как в далеком детстве добрые дяди и тети гладили ее по головке, угощали конфетами и называли бедной сироткой. Только дед ее упорно никак не называл. Если ему было что-нибудь от нее нужно, он просто говорил: — Эй, поди-ка сюда.

Так что ситуация получалась почти анекдотическая — в раннем детстве Тина охотно отзывалась на «эй» и не реагировала на собственное имя. Только оказавшись в яслях, она узнала, что ее зовут Клементина.

Детский сад запомнился Тине как самый светлый жизненный период. Там с ней разговаривали, играли и читали сказки. А еще в детском саду были игрушки, пусть старые и наполовину сломанные, но дома у Тины не имелось и таких. Дед не покупал ей ничего, кроме еды и одежды. Нет, ему не было жалко денег, он просто не придавал значения мелочам. Куклы, банты и красивые платья являлись мелочью, одежда — вынужденной необходимостью. Когда Тина вырастала из старых одежек, дед отводил ее в ближайший универмаг, клал на прилавок деньги и говорил продавщице:

— Подберите, пожалуйста, гардероб этой девочке.

Лет до десяти Тине «подбирали гардероб» чужие тетеньки, иногда сердобольные и жалостливые, но большей частью усталые и равнодушные. Пара платьев, колготы, теплый костюм, пальтишко на зиму и куртка на весну-осень. Ну и обувь, куда ж без нее? Дед не скупился, на «гардероб» денег не жалел, беда только в том, что «в ближайшем универмаге» красивых вещей отродясь не водилось, представленный ассортимент не отличался ни разнообразием, ни многоцветием. Унылые ряды одинаково уродливых платьев, кофт и ботинок — глазу не на чем остановиться.

А Тинины одноклассницы щеголяли в ярких курточках, нарядных платьицах и модных турецких джинсах. Вся эта красота продавалась всего в нескольких шагах от универмага, на городском рынке, но дед на рынок заглядывал исключительно за продуктами, а мимо вещевых рядов проходил с брезгливым равнодушием.

В одиннадцать лет Тина изъявила желание самостоятельно «выбирать себе гардероб». Дед молча выслушал ее пожелания, кивнул и… снова повел в «ближайший универмаг». Она пыталась возразить, объяснить, что рядом продаются вещи намного красивее и интереснее, но дед не стал слушать, он купил Тине уродливое драповое пальто в черно-белую клетку с искусственным меховым воротником. Вот тогда-то она и взбунтовалась в первый раз: когда дед ушел на работу, изрезала ненавистное пальто на мелкие лоскутки.

Дед ничего не сказал, не ругался и не кричал — он вообще никогда не повышал голос, — он аккуратно сложил черно-белые лоскутки в пакет и выбросил в мусоропровод. Вот и все, Тина тогда подумала, что у нее получилось. Зря надеялась, наступила зима, но дед, похоже, не собирался покупать ей новое пальто. До самой весны Тина проходила в тонюсенькой болоньевой курточке. В особо холодные дни, когда столбик термометра опускался до минус двадцати, она с тоской вспоминала изрезанное пальто и готова была душу продать за то, чтобы вернуть его обратно.

Воспалением легких Тина заболела в конце марта. Весна в тот памятный год выдалась вьюжной, ничем неотличимой от зимы. Девочка почувствовала себя плохо утром, а уже вечером металась в бреду. Больше месяца она провела в больнице, выкарабкивалась из болезни тяжело и медленно. Лечащий врач Алексей Иванович однажды сказал деду, что она просто не хочет выздоравливать. При этом он как-то по-особенному посмотрел на деда, а дед ничего не ответил, только покивал головой каким-то своим мыслям.

Тину выписали в конце апреля. Зима наконец сдалась, и на улице было почти по-летнему тепло. Тина шла вслед за дедом и смотрела на метаморфозы, произошедшие с окружающим миром, широко распахнутыми глазами. Она так увлеклась, что не сразу заметила, что путь их лежит в противоположном от дома направлении. Оказалось, что маленькое чудо случилось не только с природой, но и с дедом — он вдруг решил, что Тине нужно сменить гардероб, и повел ее не «в ближайший универмаг», а на рынок, к пестрым вещевым рядам.

— Выбирай, — сказал он, останавливаясь у полосатой желто-синей палатки с детской одеждой.

— Что? — спросила Тина, ошалевшая от свалившихся на ее голову перемен.

— Что хочешь, то и выбирай. — Дед перебросился несколькими словами с маленькой, верткой торговкой и отошел в сторонку, точно ему было неприятно оставаться рядом с палаткой.

— Ну что, милая, — тетенька-торговка улыбалась ей как родной, — давай выбирать тебе обновки!

И они выбрали! Это было совсем не похоже на «подбор гардероба в ближайшем универмаге». Тетенька-торговка смотрела на Тину не равнодушными рыбьими глазами, она лучилась энергией и желанием помочь. Тина перемерила добрую половину имевшихся в палатке одежек, пока они с тетенькой наконец не определились.

Это были настоящие сокровища! Тина смотрела на объемный пакет с упакованной одеждой с благоговением и трепетом. Это все теперь ее! И полосатый желто-зеленый свитер, и особенно актуальные в этом сезоне небесно-голубые турецкие джинсы, и бирюзовая курточка-ветровка. В пакете лежало еще много чудесных вещей, но эти три Тине нравились особенно.

Тетенька позвала деда, тот молча рассчитался, также молча забрал пакет с обновками и, не обращая внимания на Тину, направился к выходу из рынка. А она ощущала такое счастье, что готова была простить деду все что угодно. Впервые в жизни девочка почувствовала, что имеет вес в этом мире.

На следующий день в школу Тина шла с гордо поднятой головой. Ну еще бы, ведь на ней была не уродливая болоньевая куртка непонятного цвета, а модная ветровочка и розовые капроновые колготки — последний писк и лаковые туфельки, такие блестящие, что в них отражались небо и белые облака-барашки.

Мир не изменился в одночасье, и из забитой тихони она по мановению волшебной палочки не стала сказочной красавицей, но в глазах первой красавицы класса Кристины Тоневой вдруг зажегся огонек удивления и, кажется, зависти, а Мишка Соловьев, хулиган и наипервейший Тинин обидчик, впервые не дернул ее за косички и обозвал красиво Тинкой-паутинкой, а не привычно обидной тиной болотной. Мир не изменился, это она сама сделала первый робкий шажок к переменам…

— …Тина! Эй, Тина! Ты в порядке?! — Громкий стук в дверь вырвал ее из плена воспоминаний.

— Да, я сейчас! — Тина выключила воду, вышла из ванной.

Ян стоял в проеме балконной двери, в мягком свете закатного парижского солнца его голый торс, закаленный в горнилах тренажерных залов, выглядел весьма рельефно.

— Я уже думал, что ты решила не ограничиваться одним только мытьем рук, — сказал он ворчливо.

— Как твоя голова?

— Знаешь, — взгляд Яна вдруг сделался растерянно-удивленным, — прошла! — Он даже потрогал себя за голову, словно проверяя, на месте ли она.

— Я же говорила, что массаж творит чудеса. — От того, что ее маленькие таланты принесли свои плоды, на душе стало теплее, ледок от недавних воспоминаний начал таять.

— А могу я, — Ян смущенно улыбнулся, — могу я рассчитывать на твою помощь, если что?

— Если что, можешь, — Тина улыбнулась в ответ. — А могу я рассчитывать на ужин? Есть хочу — умираю.

— Куда пойдем? — Ян вернулся в комнату, потянулся за рубашкой.

• Предыдущая
• 12/64
• Следующая