Мир После (ЛП) - И Сьюзен - Страница 3

• Предыдущая
• 3/58
• Следующая

Позади меня моя маленькая сестренка говорит: “Есть”.

Я деревенею, и различные гадости переполняют мою голову.

Я вижу отражение Пейдж в окне. В размытом потустороннем мире этого отражения она смотрит на маму, как любой другой ребенок, ждущий ужина. Но в искривленном стекле ее голова искажается, увеличивая стежки и удлиняя ее острые зубы.

Мама наклоняется и гладит волосы своего ребенка. Она начинает напевать ей навязчивую песню-извинение.

Я устроилась на койке в углу. Лежа спиной к стене, я могу видеть всю комнату при свете луны.

Моя младшая сестра лежит на койке у стены напротив меня. Пейдж выглядит крошечной под своим одеялом. Прямо над ней расположены плакаты исторических деятелей в натуральную величину: Конфуций, Флоренс Найтингейл, Ганди, Хелен Келлер, Далай-лама[3].

Стала бы она похожей на них, если бы мы не жили в Мире После?

Скрестив ноги, моя мама расположилась у кроватки Пейдж, продолжая напевать свои мелодии. Мы попытались накормить мою сестру тем, что мне удалось раздобыть в беспорядке школьного кафетерия, который с утра должен превратиться в кухню. Но она не смогла удержать в себе ни консервированный суп, ни протеиновый батончик.

Я перемещаю свой вес на край раскладушки, стараясь найти положение, в котором рукоять моего меча не будет давить на ребра. Держать его все время при себе — лучший способ предупредить попытки забрать его и обнаружить, что лишь я единственная могу поднять его. Последнее, что мне нужно, так это объяснять, где я раздобыла ангельский меч.

То, что я сплю с оружием, никак не относится к тому, что я нахожусь в одной комнате с сестрой. Совершенно не относится. Также это не имеет ничего общего с Раффи. Меч — это не единственная вещь, напоминающая мне о времени, проведенном с ним. У меня есть еще множество порезов и синяков, напоминающих мне о тех днях, которые я провела в компании ангела, моего врага. Того самого, которого я, наверное, больше никогда не увижу. До сих пор никто не расспрашивал меня о нем. Лучше так, чем думать о том, что наша группа все еще не распалась

Я пытаюсь прогнать эту мысль и закрываю глаза. Моя сестра снова недовольно стонет поверх маминого пения.

— Спи, Пейдж, — говорю я.

К моему удивлению, ее дыхание выравнивается и она засыпает. Я делаю глубокий вдох и закрываю глаза. Мелодия моей матери исчезает в небытие.

Мне снится, что я в лесу, где произошло массовое убийство. Я недалеко от старого лагеря Сопротивления, где погибли солдаты, пытаясь защитить себя от низших демонов.

Кровь стекает с веток и капает на опавшие листья, словно дождь. В моем сне нет тел, которые должны быть везде, как и нет перепуганных солдат, стоящих спина к спине с винтовками на взводе. Это просто поляна с капающей кровью.

В центре стоит Пейдж. На ней старомодное платье с цветочным принтом, как на одной из тех девочек, которых мы видели висящими на дереве. Ее волосы в крови, так же как и ее платье. Я не уверена, что сложнее — смотреть на кровь или на следы стежков, пересекающих ее лицо.

Она протягивает руки ко мне, как будто ждала меня долгое время, чтобы ее забрали, хотя ей сейчас всего семь лет.

Я уверена, что моя сестра не была частью той резни, но, тем не менее, она здесь.

Откуда-то из лесу слышится мамин голос:

— Посмотри ей в глаза. Они такие же, какими и были всегда.

Но я не могу. Я вообще не могу смотреть на нее. Ее глаза уже не те. Они не могут быть теми же.

Тогда я поворачиваюсь и бегу от нее прочь. Слезы текут по лицу, и я кричу, обращаясь к лесу в противоположной стороне от девочки позади меня.

— Пейдж! — звенит мой голос, — Я иду. Держись. Я скоро буду.

Но единственный признак моей сестры — хруст опавших листьев после новой Пейдж, бегущей за мной через лес.

Я просыпаюсь от того, что моя мама что-то выскребает из кармана своего свитера. Она кладет это на подоконник, освещенный рассеянным утренним светом. Это желто-коричневая слизь и измельченная яичная скорлупа. Она очень осторожна, пытаясь заставить эту гадость капнуть на подоконник.

Пейдж дышит ровно и, кажется, что она все еще спит. Я пытаюсь выкинуть из головы свой сон, но его обрывки все еще преследуют меня.

Кто-то стучит в дверь.

Дверь открывается, и в нашей комнате появляется веснушчатое лицо одного из близнецов. Я не знаю, которого из них, поэтому просто думаю о нем как о Тру-Тра. Он морщит нос с отвращением, когда чует запах тухлых яиц.

— Оби хочет видеть тебя. У него есть пара вопросов.

— Чудесно, — сонно отвечаю я.

— Да ладно. Это будет весело, — он посылает мне очень яркую улыбку.

— Что если я не хочу идти?

— Ты нравишься мне, детка, — говорит он. — Ты бунтарь.

Он прислоняется к косяку и одобрительно кивает.

— Но если честно, никто не обязан кормить вас, давать вам кров, защищать, быть добрым с вами, относится по-человечески.

— Хорошо, хорошо. Поняла, — я вылезаю из постели, радуясь тому, что спала в футболке и шортах.

Мой меч с глухим стуком падает на пол. Я забыла, что он был со мной под одеялом.

— Тсс! Ты разбудишь Пейдж, — шипит мама.

Глаза Пейдж немедленно открываются. Она лежит как мертвая, уставившись в потолок.

— Крутой меч, — чересчур небрежно говорит Тру-Тра.

В моей голове раздаются тревожные звоночки.

— Почти такой же хороший, как и электрический хлыст для коров.

Я почти ожидаю, что мама стукнет его своим хлыстом, но он невинно висит на спинке ее раскладушки.

Меня гложет чувство вины, когда я понимаю, насколько счастлива, что у моей мамы есть хлыст, на случай если ей придется защищать себя от… людей.

Больше половины людей здесь носят какой-то из видов самодельного оружия. Меч является одним из лучших, я рада, что мне не приходится объяснять, зачем ношу его. Но есть в нем что-то, что привлекает больше внимания, чем мне бы хотелось. Я поднимаю меч и прикрепляю ремнем через плечо, чтобы помешать любой попытке поиграть с ним.

— У него есть имя? — спрашивает Тру-Тра.

— У кого?

— У твоего меча, — он говорит так, будто бы это нечто, само собой разумеющееся.

— Ой, пожалуйста, только не начинай, — я выбираю одежду из случайных комплектов, собранных мамой прошлой ночью.

Она также принесла с собой пустые бутылки из-под содовой и прочий хлам неизвестного происхождения, но к той куче я даже не притронулась.

— Я знал парня, у которого была катана.

— Была что?

— Японский меч самураев. Превосходный, — он хватается за сердце так, словно влюбился. — Его звали "Меч света". Я продал бы свою бабушку в рабство за него.

Я понимающе киваю.

— Можно, я дам имя твоему мечу?

— Нет. — Я достаю джинсы, которые должны подойти, и один носок.

— Почему?

— У него уже есть имя. — Я продолжаю копаться в груде одежды в поисках носка.

— Какое?

— Мишка Пуки.

Его дружелюбное лицо вдруг стало серьезным.

— Ты назвала свой уникальный, прекрасный меч, созданный для того, чтобы калечить, убивать и ставить на колени твоих врагов, выслушивая при этом плач их женщин, — Мишка Пуки?

— Да, тебе нравится?

— Даже шутить так — преступление против природы. Ты это понимаешь, не так ли? Я отчаянно пытаюсь не сказать кое-чего против девушек, но из-за тебя это довольно-таки тяжело.

— Да, ты прав, — я пожимаю плечами. — Мне следовало бы вместо этого назвать его Тотошкой или Флосси. Как думаешь?

Он смотрит на меня так, будто я еще более сумасшедшая, чем моя мама.

— Я ошибаюсь? У тебя на самом деле карманная собака в ножнах?

— О, мне интересно, смогу ли я найти розовые ножны для Мишки Пуки. Может быть, со стразиками? Что? Это слишком?

Он выходит, качая головой.

Его так легко дразнить. Я не спеша переодеваюсь и выхожу за дверь следом за Тру-Тра.

• Предыдущая
• 3/58
• Следующая