Эшафот забвения - Платова Виктория - Страница 37

• Предыдущая
• 37/96
• Следующая

…Через десять минут мы уже сидели в машине. Судя по всему, я упала в глазах Митяя на максимально возможную глубину, он даже не счел нужным скрыть это.

– Бедновато живете. Нищенски, можно сказать.

– Так и есть, “Опера нищих”, что же тут поделаешь. Благородная бедность. Тяжелые времена. Великая депрессия.

– А райсобес не помогает?

– Самоустранился.

– Никак не могу понять, кто ты такая и почему шеф с тобой так возится.

– Еще поймешь, – вполне искренне пообещала я.

…Братны нашел актрису сразу – в его колоде оказался запасной червовый туз, а червы были козырями. Уже на следующий день из Дома ветеранов сцены была выдернута Фаина Францевна Бергман, по странному стечению обстоятельств оказавшаяся той самой “гадиной Фаиной”, о которой некогда говорила мне Татьяна Петровна. Если бы об этом узнала сама Александрова, она бы умерла во второй раз. Но факт оставался фактом, последний в жизни забег выиграла именно Бергман, опередив сошедшую с дистанции Александрову на целый корпус.

Бергман была точной, хотя и несколько уменьшенной копией Александровой, даже состарились они одинаково некрасиво: тот же тип лица, те же обтянутые пергаментной кожей скулы, тот же провал рта. Родные сестры, ничего не скажешь. Я где-то видела это лицо, именно сегодняшнее, уже состарившееся, но где – вспомнить не могла.

Братны форсировал события, актрису утвердили без проб. Это вызвало легкие пересуды в группе: утверждая Бергман, Братны не оставлял пропавшей Александровой никаких шансов. А ведь она могла объявиться в любое время – так, во всяком случае, считало большинство. Прошло всего лишь два дня со дня исчезновения Александровой, а режиссер не хотел ждать. Месяц съемок, месяц каторжного труда выпал из жизни, а режиссеру, похоже, было на это наплевать.

Александровой для него больше не существовало. Этим озадачился даже обычно глухой к нравственным проблемам дядя Федор.

– Что-то не понимаю я нашего гения, – сказал он мне в студийном буфете, где мы сидели втроем: я, Бубякин и Митяй, – ну, загуляла наша мумия, вышла за мороженой рыбой, а тут провал в памяти. Придет в себя, на студию потащится, а здесь здрасьте вам, вы здесь больше не работаете… Не очень хорошо выглядит.

– Ты же знаешь, для Братны существует только то, что он делает, – мужественно соврала я, – все остальное, включая людей, не имеет никакого значения.

– Да я все понимаю. Только он ведет себя так, как будто точно знает, что старухе карачун пришел. А старухи, они твари нежные, обидчивые, от такой несправедливости действительно помереть могут. Столько вкалывали – и на тебе. Слушай, ты никогда с ним не расстаешься? – Дяде Федору надоело пресное морализаторство, и он перескочил на Митяя.

– Никогда.

– И в туалет вместе ходите?

– По настроению…

Когда мы вернулись в павильон, Бергман уже вовсю кокетничала с режиссером:

– Я же говорила вам, Анджей Валентинович, – “Валентинович”, надо же, кто бы мог подумать, – я же говорила вам. Я же говорила, что вы все равно придете ко мне.

Только время зря потратили. Александрова с самого начала была неподходящей кандидатурой. Вы и сейчас не хотите этого признать…

– Отчего же, признаю, признаю, – улыбнулся Анджей сытой улыбкой нильского крокодила, – был не прав, ошибался.

– Вы еще очень молодой человек, не знаете тонкостей работы с актерами…

– Согласен. Но вы, в случае чего, нам поможете… Интересно, что заставляет обычно неукротимого режиссера подыгрывать старухе?..

– Я же прочла сценарий, – Бергман широко улыбнулась, блеснув вставной челюстью, – вы этого не знаете.

– Интересно, как он попал к вам? – равнодушно спросил Братны.

– О, это целая история… Не буду раскрывать карты. Как-нибудь потом расскажу. Так вот, я прочла сценарий. Скажу даже больше – я знаю его наизусть. Я сразу поняла, что это моя роль, только моя… Это роль всей моей жизни… Я не могла умереть, не сыграв ее… Я должна была получить ее… Помните, я приходила к вам, еще перед пробами. Я тогда плакала, а мне плакать нельзя, у меня три зарубцевавшиеся язвы… Говорила, отдайте мне ее… Я сделаю то, чего даже Раневская не делала в “Дальше – тишина”, хоть мы и тезки!

– Да-да, я помню.

– И что? Взяли какую-то старую развалину, которая никогда толком и не играла, только и хватало ее в ревюшках ноги задирать. А ноги у нее и тогда не ахти какие были, и голосишко глупый… А я – серьезная драматическая актриса. Мой покойный муж, генерал-майор Бергман… У него были колоссальные связи в ГлавПУРе… Молодой человек, вы знаете, что такое ГлавПУР?.. Главное политическое управление. Так вот, он устраивал мне гастроли по частям округа, с концертной бригадой… Я даже играла отрывки из “Норы” Ибсена. Бешеный успех, бешеный!

Я во все глаза смотрела на Бергман и никак не могла взять в толк, почему же Братны выбрал именно ее. В ней не было тихого благородства Александровой, ее прямой спины, ее отрешенности от всего материального, скорее наоборот:

Фаина Францевна хищно хотела жить и получать все удовольствия, доступные ее возрасту. А главная роль в фильме Братны и была таким удовольствием. Бергман уж точно не откажется от бриллиантовых колец, она даже позволит снимать крупным планом свои пальцы, и Анджею придется серьезно повозиться, чтобы заставить старуху смыть яркий девичий лак с ногтей…

– Нора – это серьезная роль, – заметил Братны. – Будем надеяться, что и в нашей картине вам удастся достичь достоверности и глубокого психологизма.

– Глубокий психологизм – это мой конек. А покойная Александрова, она ничего не смыслила в настоящем искусстве, пела куплетики фальшивой глоткой. Вбила себе в голову, что у нее меццо-сопрано. А у самой только то и было, что плохонькое контральто… С таким голосом, извините, даже в хор театра музыкальной комедии не берут…

Я видела, как побледнел Анджей, и только спустя несколько секунд поняла: Бергман сказала “покойная Александрова”.

– Почему вы сказали – “покойная”? – спросил Братны.

– Я сказала – “покойная”? – помолчав несколько секунд, переспросила старуха.

– Да. Именно так вы и сказали.

– А что в этом удивительного? Как творческая личность она скончалась много лет назад. А как актриса вообще никогда не рождалась. Она для меня давно покойница. Пустое место, ничтожная склочница! Ее хватало только на то, чтобы плести интриги, отнимать роли и отбивать чужих мужей! Вы знаете, как она их добывала? Скакала по кроватям, ничего святого! – В голосе Бергман звучала свежая, полная недюжинных сил, молодая ненависть. Это ненависть в отличие от трех язв не зарубцевалась со временем. Они до сих пор сводят счеты, эти старухи, кто бы мог подумать!

– Я не был бы так категоричен, но, возможно, вы и правы. Я не знал ее так хорошо, как вы, – подыграл ее ненависти Братны.

– Вы очень талантливый молодой человек. Об этом все говорят… Скажу вам по секрету, многие считают, что вы гений. – Фаина Францевна даже приложила руки к груди – Когда я прочла сценарий… И еще кое-что, что о вас написано… Я мечтала о работе с вами.

– Спасибо. Я польщен.

– Я мечтала… Я должна была получить эту роль, я не могла умереть, не получив ее… У меня даже есть собственное видение роли..

– Это излишне. Хватит и моего.

– Почему вы не отдали эту роль мне с самого начала? Многих трудностей удалось бы избежать, вы не потеряли бы время… О, я отлично знаю, что значит время в кино.

– Ну, хорошо, Фаина Францевна, теперь роль ваша, готовьтесь. Завтра ваш первый рабочий день, съемки будут довольно утомительными, они потребуют много сил, – прервал Бергман Анджей. – Вам скорее всего будет неудобно ездить на студию из э-э… – Ему страшно не хотелось произносить вслух невинное словосочетание “дом престарелых”, это могло задеть отчаянно цепляющуюся за время старую кокетку. Но Бергман сама пришла ему на помощь:

– Не очень удобно, вы правы.

– Наш директор снял вам квартиру рядом с “Мосфильмом”, все удобства.

• Предыдущая
• 37/96
• Следующая