Ритуал последней брачной ночи - Платова Виктория - Страница 11

• Предыдущая
• 11/124
• Следующая

Увеличение гонорара — и как минимум в два раза! Я кивнула головой: валяй. Но Олеву Киви даже не требовалось мое согласие. Он устроился на стуле, придвинул к себе чертову бандуру, наклонил голову и закатил глаза. А потом провел смычком по струнам. Пригорюнившись и подперев голову рукой, я стоически выслушала весь джентльменский набор звуков: это была абсолютно противопоказанная мне смесь завываний ветра, скрипа тележных колес, хлопанья ставен и мяуканья котов в подворотнях. Непередаваемый колорит раннего эстонского вечера в конце марта!

«Мартовские тени», — вспомнила я надпись на фотографии Аллы Кодриной. И не в этой ли тоскливой музыке кроется истинная причина ее смерти? Я бы ничуть не удивилась.

Пока Олев Киви вдохновенно водил смычком по струнам, я успела позавидовать недоеденному мной яблоку, неоткрытой бутылке шампанского, цветам в корзинах и начищенным ботинками самого Олева: в отличие от меня, ушей у них не было. Наконец он судорожно вздохнул, посмотрел на меня и опустил смычок. Какое облегчение!

— Божественно! — Я даже нашла в себе силы пару раз хлопнуть в ладоши.

— Вам правда понравилось?

— Вы еще спрашиваете….

— Это мое собственное сочинение, — скромный автор выпятил подбородок. — Сонатина для виолончели соло.

Исполнял бы ты лучше Баха, честное слово!

— Я не играл эту вещь год, — он недоверчиво посмотрел на свои руки. — Только она слышала ее… Она, и теперь вы.

— Я тронута…

Стоило мне произнести эту фразу, как Олев Киви осторожно отставил инструмент, сделал еще один (контрольный) глоток виски… и накинулся на меня, как ненормальный. Да, никто не переубедит меня в том, что есть незаменимые женщины… А одноразовые мы шлюхи или многоразовые матери семейств — какое это, в сущности, имеет значение?..

Олев Киви оказался довольно необычным любовником, если, конечно, подходить к нему со стандартными мерками. Во-первых, он добросовестно облизал каждый уголок моего тела. Во-вторых, он спотыкался губами на каждой выпуклости и на каждой впадине, он как будто прислушивался к себе, к своим ощущениям, к своим воспоминаниям. И ничего не помнил, ничего не ощущал. И ничего не слышал, горе-прелюбодей! Несколько раз я порывалась взять инициативу на себя, но, вспомнив об инструкциях Стаса, махнула рукой: делай что хочешь! Закрыв глаза, я вспомнила старую бизнес-лошадь из «Европы» и ее умопомрачительное платье, фасон которого зарисовала на салфетке, — вот что я вожделела сейчас больше всего! А если прибавить к нему золотую цепочку, подаренную Лешиком перед самой посадкой в Кресты, — то флер разнузданной непорочности мне обеспечен.

Пока я рассуждала о непорочности, Олев Киви сбросил с себя остатки одежды и вытянулся рядом. И затих. Никаких суетливых презервативов, никаких копий наперевес. Все это выглядело довольно странно — если учесть, что у него вот уже год не было женщины. О, если бы не Стас с его монастырскими наставлениями, — я бы раскочегарила этого северного тюленя в момент. Но… Неизвестно, как отнесется к моим поползновениям сам Киви. До нашего стремительного марш-броска в койку я была воплощением консерваторского академизма, не стоит ломать рисунок роли и теперь.

— Олев! — Протянув руку, я погладила его по спутанным волосам.

Никакого ответа. Распроклятое виски сделало свое дело: эстонец спал сном младенца. Или сном хуторянина, только что выполнившего свои супружеские обязанности. Для полноты картины не хватает только хлопчатобумажных кальсон и электродойки в мозолистых руках. Досадливо поморщившись, я поднялась с кровати, проскользнула в гостиную и открыла шампанское. И закачала в себя полбутылки. А потом, осмелев, коснулась пальцами виолончельных струн. Звук оказался низким и неожиданно глубоким, — и это примирило меня с действительностью.

Здоровый сон, вот что мне сейчас нужно.

Здоровый сон надвинулся даже быстрее, чем я ожидала: я едва успела добраться до смятых простыней и тотчас же рухнула в объятъя Олева.

— Ты ведь больше не оставишь меня? Ты не оставишь меня, Алла?.. — не открывая глаз, пробормотал он, крепко сжав мои плечи.

Ответить я так и не успела.

Даже развалины монастыря кармелиток на полдороге из Таллина в Пириту мне не приснились.

А они снились мне всегда, если я ночевала не дома и — тем более — в сомнительном обществе сомнительного любовника. И каждый раз я грешила на боженьку: это были его происки, он все еще не терял надежды наставить меня на путь истинный.

И вот, пожалуйста, сбой в программе.

Я вынырнула из сна, как выныривают из затянутого ряской омута, — с дикой ломотой в висках и мелкой дрожью в конечностях. Машинально нащупав рядом с собой прохладное мужское тело, я так же машинально восстановила подробности предыдущей ночи, спустила ноги на пол и поплелась в ванную. Контактные линзы немилосердно жгли глаза, и первым делом я избавилась от них. Теперь можно посмотреть на себя трезвым взглядом. Опершись ладонями о зеркало, я несколько минут изучала свою физиономию и даже нашла ее несколько поумневшей. Определенно, контакты с творческим человеком облагораживают.

Придя к такому нехитрому выводу, я устроилась на биде: мало ли что стукнет в голову моему полоумному виолончелисту, а я должна быть во всеоружии. Тем более что обед со знаменитостью еще никто не отменял.

А потом…

Потом я подняла голову и увидела это.

«Это» было таким нереальным, таким невозможным, что я даже ущипнула себя за ляжку, но «это» не ушло, напротив, оно надвинулось на меня, так и норовя сожрать целиком.

«Это» было моей собственной ладонью. Вернее, ее отпечатком на безмятежной поверхности зеркала. Кровавым отпечатком. Каждая фаланга просматривалась с ужасающей четкостью, каждый палец был пугающе совершенен, каждая линия на ладони была на своем месте, включая линию судьбы.

Незавидная у тебя судьба, Варвара Сулейменова.

Стоп. Кто сказал такую чушь? Или это я сама?

Медленно, как в плохой киношке с субтитрами, я перевернула правую ладонь и уставилась на нее. Никакой ошибки.

Ладонь тоже была в крови.

И этот запах… Запах, идущий от перерезанного горла петуха, от содранной коленки, от мертвой чайки, от разбитой головы брата Димаса, умудрившегося попасть под мопед. Запах, идущий от самых страшных воспоминаний моего детства.

• Предыдущая
• 11/124
• Следующая