После любви - Платова Виктория - Страница 91

• Предыдущая
• 91/112
• Следующая

– Может, он ждет послания от кого-нибудь другого? – вполне резонно замечает бармен. – И тогда все равно подойдет. Как его зовут?

В вопросе нет ничего сверхъестественного, но он застает меня врасплох. Фрэнки, возможно, бывал в «Cannoe Rose», то же можно сказать о Мерседес, кого из двоих выбрать? Кого? Я стою перед двумя совершенно одинаковыми, наглухо закрытыми дверями, стоит мне толкнуть не ту – и тему с блуждающим по Парижу баром можно будет закрыть навсегда.

– Фрэнки, – наконец произношу я. – Его зовут Фрэнки.

– Я не знаю никого по имени Фрэнки.

Вот он, приговор! Но так просто я не сдамся.

– Неужели вам известны все имена?

– Тех, кто заглядывает сюда чаще чем один раз, – да. – Бармен подмигивает мне и принимается протирать стаканы, и без того чистые. – Вон тот парень – алжирец. Его зовут Али, он приходит сюда по четвергам и субботам. А сегодня как раз четверг. Или суббота?

– Понятия не имею.

Я действительно не знаю, четверг сегодня или суббота, я не уверена насчет времени суток, лишь одно не вызывает сомнений – с алжирцем я угадала.

– Ай-ай, красотка! – не-Шон одобрительно цокает языком. – Хорошо, что вы появились. Видите теплую компашку? Самый дальний от нас столик…

– И что?

– Не пропускают ни одного матча национальной сборной. Колесят за ней по всему свету. Гийом, Жан-Клод, Жан-Анри и просто Жан, и еще коротышка Венсан по прозвищу Хорек. Страшные люди, любители почесать кулаки о чужие челюсти. Лучше им не попадаться, но вас они не тронут.

– Почему?

– Не тронут, и все. У нас тишь да гладь. Даже отъявленные мерзавцы ведут себя так, как будто только вернулись с приема в посольстве Суринама.

– Тишь да гладь, я вижу.

Второй стакан джина (в отличие от первого, выпитого залпом) я лишь потягиваю. Странно, но обычной реакции на алкоголь не наступило, я чувствую себя просто замечательно. «Cannoe Rose» и вправду выдающееся заведение. Оно стоит того, чтобы вернуться сюда еще раз.

– …а как насчет девяти убийств? Два из них были ритуальными и два – на почве расовой ненависти. Кажется, так…

Белоголовый бармен смеется так заразительно, он так широко открывает рот, что я вижу две железные коронки в самой глубине – справа и слева.

– Вы хорошо осведомлены для посетителя, пришедшего сюда в первый раз.

– Я ведь не утверждала, что заглянула сюда случайно…

– Случайно сюда не попадешь, – повторяет не-Шон мои собственные слова, сказанные пять минут назад. – А что касается убийств – мрачные слухи о них сильно преувеличены.

– Их не было?

– Были.

– Их было не девять?

– Их было ровно девять.

– Тогда в чем же преувеличение?

– Они не были зверскими. И это случилось давно. Очень давно. Когда «Саппое Rose» располагался совсем в другом месте.

– Этот бар все время переезжал с места на место.

– Точно, красотка! У этого бара сердце бродяги, разве можно его за это винить? А что касается убийств… Они совершались в те времена, когда люди еще были романтичны. Были сентиментальны. Когда они плакали над словами из песен – как дети…

– И убивали.

– И убивали, как дети. Из любви, из ненависти, но совсем не расовой. Из желания обладать. Из желания получить то, что получить невозможно.

– И это оправдывает убийства?

– Это делает их понятными.

Похоже, не-Шона чрезвычайно волнует эта тема. Настолько, что и без того ярко-голубые глаза становятся нестерпимо-голубыми, а морщины – все до единой! – разглаживаются, на секунду явив миру не позднего, а раннего Бонда.

– Время таких убийств ушло безвозвратно, мир стал циничным. Теперь убивают совсем по другим причинам.

Располосованное горло Фрэнки – совсем другая причина. По моей спине пробегает холодок, и зачем я только завела дурацкий разговор об убийствах? Я могла поговорить с барменом о кино, которое снималось в окрестностях «Саппое Rose», или о шпионах, работающих под прикрытием: с кем же еще говорить о них, как не с точной копией агента 007?..

– Из тех, романтических убийств я не застал ни одного, – в голосе бармена сквозят нотки сожаления. – Последнее было совершено за неделю до того, как я впервые встал за стойку. Но и потом здесь случалось много интересного. И случается до сих пор. И может еще случиться.

– С кем?

– Да с кем угодно. С любым, кто заглядывает сюда чаще, чем один раз.

– Я поняла – это реклама вашего бара, – я понимающе подмигиваю не-Шону.

– Не совсем так, – не-Шон понимающе подмигивает мне и снова опрокидывает горлышко бутылки с джином в мой неосмотрительно поставленный на стойку стакан. – Повторить?

– Выбора нет. – Выпитое раньше незаметно настроило меня на философский лад. – Это тоже за счет заведения?

– Это – нет.

Нет так нет, нет – и черт с ним. Тем более что в этот раз я пью не в одиночестве. Ко мне присоединяется сам бармен, плеснувший в стопку спиртное совсем из другой бутылки.

– То, о чем я говорил, – не реклама. Случится может разное – и не всегда хорошее. Но пусть хоть что-то случается. Это означает, что мы еще живы.

– Да. Как ни странно – мы еще живы.

Только теперь я начинаю понимать все коварство джина и моего собеседника заодно: стойка, батареи бутылок и шеренги стаканов плывут у меня перед глазами, а стеклянная чаша со спичками раскачивается подобно фонарю на ветру. Стекло аквариума то приближается, то удаляется, рыбы за ним приобрели совершенно фантастические очертания, и я готова поклясться, что даже Ясин – повелитель моря Ясин! – никогда не видел таких причудливых созданий. А люди… Люди за столиками тоже преобразились, они стали бестелесны, бесплотны, я имею дело с небрежно расписанным театральным задником, с эскизом еще не написанной картины.

Я совершила непростительную глупость – еще одну в ряду других глупостей, не стоило лакать горячительное на голодный желудок, ведь я не ела со вчерашнего вечера. Да и скромный бутерброд в марракешском аэропорту трудно назвать едой.

Возьми себя в руки, Сашa! Соберись.

Вдох-выдох. Вдох-выдох.

Вдох-выдох -

– Кажется, эту песню крутят в третий раз. – Только бы не-Шон не заметил, в каком плачевном состоянии я нахожусь!

– Все может быть, – соглашается бармен. – Вы опять погрустнели.

Я не просто погрустнела, я готова хлопнуться в обморок, проклятый джин! Вдох-выдох, вдох-выдох, должен же быть этому конец!

– Странно, что никто к нам не подходит. Вернее – к вам.

– Ничего странного. Все видят, что я разговариваю с девушкой. С симпатичной девушкой. А мешать разговору с девушкой – последнее дело. Разве нет?

– Да.

Уфф!.. Кажется, отпустило. Бутылки и стаканы перестали наползать друг на друга, вода в аквариуме успокоилась, а люди снова обрели плоть и кровь. И до меня по-прежнему доносится веселый непрекращающийся гул «Cannoe Rose».

– …И вы всегда располагались под открытым небом? – как ни в чем не бывало, как будто и не было минутной (трехминутной) слабости, спрашиваю я у бармена.

– Старались. Люди должны постоянно видеть солнце и звезды. Это благотворно на них влияет.

– А что вы делаете, когда идет дождь?

– Приходите к нам, когда идет дождь, – тогда и увидите.

– Меня наверняка будет ждать феерическое зрелище.

– Это точно. Договоритесь с дождем и приходите.

Мне становится совсем хорошо. Так хорошо, что я откидываюсь на спинку стула и снова закуриваю. Не-Шон – отличный малый, алжирец Али – один из самых симпатичных арабов, которых я когда-либо видела (а я перевидала их немало), Жан-Клод, Жан-Анри и просто Жан кротки, как овечки, дождя не предвидится, но есть потрясающий коралловый риф за стеклом.

• Предыдущая
• 91/112
• Следующая