После любви - Платова Виктория - Страница 64

• Предыдущая
• 64/112
• Следующая

– Ну что вы… Простоя очень давно живу…

– …очень давно живете в Этом городе. Понимаю.

– Хотите кофе?

Странно, что он не предложил чай. Помнится, арабско-французский перевертыш дядюшка Иса начинал именно с чая.

– Это входит в стоимость покупки?

– Если вы приобретаете больше чем одну книгу, – то да.

– А если нет?

– Если нет – я угощу вас кофе просто так.

– Именно меня?

– Сюда редко кто заходит, мадемуазель. Бывают дни, когда я не слышу человеческого голоса. Люди совсем перестали читать. И это печально. Очень печально.

– В Париже нельзя грустить, – мягко напоминаю я.

– Вы усвоили урок, прилежная мадемуазель. – Старик в шутку грозит мне пальцем. – Но когда я говорил об этом, то имел в виду только молодых и очень молодых людей. Тех, кто не читает книг. Книги – еще один повод для грусти…

– Почему?

– Потому что жизнь в них так прекрасна и трагична, какой никогда не бывает в действительности. Потому что жизнь в них недостижима. А опыт, который они нам несут, непостижим. Неумение воспользоваться опытом – разве не печально?

– По-моему, неумение воспользоваться опытом – прекрасно.

– Вы рассуждаете как очень молодой человек.

– Я рассуждаю как человек, который собирается приобрести книгу о китах и дельфинах. А их опыт вряд ли мне пригодится.

Старик симпатичен мне, я – приятна старику, мы оба улыбаемся друг другу совершенно искренне, за стендом с путеводителями обнаружилось прелестное местечко: низкий стол и две таких же низких скамейки, обитых потрескавшейся от времени кожей. Пока я изучаю рисунок трещин на коже, старик скрывается за пологом из плотной плюшевой ткани и уже оттуда кричит мне:

– Вы будете кофе с сахаром?

– Если можно…

Я ожидала совсем другого кофе – настоящего, с терпким ароматом: в духе мимолетного знакомства, которое (по прошествии времени) оказывается судьбоносным. Но принесенная стариком темно-коричневая жидкость отдает желудями, так что наличие в ней сахара можно считать спасением. Еще одно несомненное достоинство кофейной бурды – она горяча.

– Кофе, правда, не очень хороший, – запоздало оправдывается старик.

– Хемингуэя он бы вряд ли вдохновил.

– Но вы ведь не Хемингуэй?

– Нет.

Мне легко признаться в том, что я – не Хемингуэй, не Генри Миллер и не Сара Джессика Паркер, мне вообще – легко, впервые за четыре часа пребывания в Этом городе. Все из-за старика, из-за его манеры улыбаться сквозь бороду; улыбка похожа на бледную луну, она путается в ветках заснеженного леса. Я не в состоянии представить состарившегося Фиделя молодым и полным сил – из того времени, когда борода была черной как смоль и сражала наповал соратниц по борьбе. Поэтому в кофе, который принес старик, нет никаких подтекстов, это – кофе и больше ничего.

– …А кто вы?

– Я? Иностранка в Париже.

– В молодости я видел множество таких женщин. Они везде были иностранками, не только в Париже.

– Где же еще?

– Да где угодно. В любви, в постели, на пикнике, в читальном зале библиотеки, в просмотровом зале синематеки, в вагоне подземки, в салоне автомобиля… Потом их стало меньше, а потом они исчезли совсем.

– Все до единой?

– Да.

– Почему?

– Я постарел. Только и всего. И женщины больше не кажутся мне иностранками. У меня нет желания изучать их язык. А им даже не придет в голову разговаривать на моем.

– Это грустно.

– Это старость. Откуда вы приехали?

– Из Марокко.

– Тогда зачем вам путеводитель по Марокко?

– Я скучаю по дому.

– Этот город живо вас развеселит.

– Не думаю.

– Там, наверное, очень жарко – в Марокко?

– Там все по-другому.

– У меня дома есть деревянная шкатулка из Марокко. Я храню в ней счета. Когда-то в молодости ее подарила мне одна иностранка.

– Иностранка в вагоне подземки или иностранка на пикнике?

– Иностранка в любви. А до постели дело не дошло. Жизнь в Марокко не слишком весела?

– Там все по-другому, потому и жизнь другая.

– Зачем же вы приехали сюда, если так скучаете по дому?

– Мне предложили работу в Париже.

Останутся ли в силе наши договоренности с Алексом Гринблатом – неизвестно. Особенно теперь, когда Саши Вяземской больше не существует в природе. Русской Саши, Алекс не раздавал мне понять, что его интересует «русская Сашa».

– О-о, я поздравляю вас. Немногие получают предложение работать в Париже.

– Это можно считать большим выигрышем?

– Несомненно.

– Наверное, вы правы.

– Книга о китах и дельфинах действительно вас интересует?

– Очень.

– Тогда я бы хотел подарить ее вам.

– Очень мило. Я тронута. Но…

– Стоит она недорого, поверьте. Никакого ущерба магазину такой подарок не нанесет.

– Спасибо. Вы живете здесь давно?

– Всю жизнь.

– Должно быть, хорошо знаете Париж?

– Никто не может хорошо знать Париж. Он – как женщина.

– Как иностранка?

– Да. Но если вам необходимо какое-то конкретное место…

– Пожалуй. Кафе «Саппое Rose».

– Кафе?

– Может, это пивной бар. Или спортивный бар. Или бистро. Или центр, где торгуют со скидками. Не могу сказать точно.

Я вовсе не собиралась расспрашивать старика о кафе, существование которого подтверждает лишь картонка от спичек, да и зачем мне это кафе?

Чтобы встретить в нем убийцу Фрэнки.

Чистое безумие. С чего я взяла, что убийца Фрэнки обязательно бывает там? Что, если там бывал сам Фрэнки или люди, которые знают Фрэнки? все зависит от того, кто именно подбросил картонку ко мне в сумочку. Все зависит от того, в каком именно городе находится чертово кафе (пивной бар, спортивный бар, место дисконтного паломничества домохозяек). Тройки и семерки в номере телефона интернациональны, код страны я не разглядела, так что «Саппое Rose» может торговать пивом, виски и безалкогольным коктейлем «Папагайо» где угодно, даже в камбоджийских джунглях, даже в мексиканском штате Юкатан.

Там ему самое место.

Пока я размышляю о географическом расположении «Саппое Rose», Фидель исследует один путеводитель за другим, в мгновение ока перед ним образовалась бумажная гора из разнокалиберных томов; есть такие, что и на прилавок не выставишь.

– Этот путеводитель старый, очень старый, – комментирует старик, – 1921 года. Вряд ли он нам поможет. Но на всякий случай…

– Не думаю, что «Саппое Rose» засветилось в двадцать первом году…

– Ничего нельзя предугадать заранее, мадемуазель. Тем более что я уже кое-что нашел для вас. Кафе действительно существует.

– Какое облегчение!..

– В разное время оно располагалось в разных местах. – Ноготь Фиделя перескакивает со страницы на страницу, с тома на том. – Подпольный тотализатор, подпольное казино, подпольный дом терпимости…

– Веселенькое местечко. А героином там не торговали?

– Торговали. В восьмидесятых. А в сороковых там была одна из явок бойцов Сопротивления. Впоследствии проваленная.

– Замечательно.

– В нем было совершено девять убийств, два из них – ритуальные, два – на почве расовой ненависти. Одно время кафе было пристанищем хиппи…

– В ту пору, когда там торговали героином?

– Чуть раньше…

Образ «Cannoe Rose», который я нарисовала для себя – крошечная забегаловка в пять столов с дартсом и телевизором, – трещит по швам.

– Неужели в его истории не было ничего более радостного?

– Было. Несколько фильмов французской «новой волны»… Из тех, что называют поколенческими… Вам знаком этот термин?

– Я примерно представляю, что он может означать.

– Так вот. Несколько таких фильмов снимались неподалеку.

– Надеюсь, это были фильмы о любви.

Очередное справочное издание в руках старика только с виду напоминает путеводитель по городу. Его обложка украшена фотографиями разных людей, лица которых кажутся знакомыми и сопровождавшими меня всю жизнь, но я признаю лишь Катрин Денев и Фанни Ардан (Ума Турман, к счастью, отсутствует); мужчина, сфотографированный рядом с Фанни Ардан, мне неизвестен, может, это и есть близкий друг, о котором говорила Сальма?

• Предыдущая
• 64/112
• Следующая