После любви - Платова Виктория - Страница 56

• Предыдущая
• 56/112
• Следующая

RUDOLPH

indispensable deer20

выткано на ней красно-белыми нитками.

На остальных оленей ниток уже не хватило.

Хотя они и существуют, я даже знаю их по именам:

Дэшер, или Потрясающий;

Дэнсер, или Танцор;

Прэнсер, или Гарцующий;

Виксен, или Злобный;

Комет, или Комета;

Кюпид, или Купидон;

Дандер, или Болван;

Бликсем, или Молниеносный.

Бегущего следом за Домиником верного Наби можно смело назвать Дандером, как же я несправедлива к бедняге-повару!.. С другой стороны, трудно быть справедливой, когда над твоим ухом щелкает ржавыми ножницами какой-то коновал.

– Так значит, я ему обязана своим освобождением.

Щелк-щелк.

– Это было потрясающе. Это было как в кино.

Щелк-щелк.

– Ну и страху же я натерпелась!

Щелк-щелк.

– Наверное, это стоило немалых денег.

Щелканье прекращается. И голове, лишившейся большинства волос, становится неизмеримо легче. Я вижу пегие невыразительные пряди, они валяются на полу, расстаться с ними совсем не жалко. Как не жалко расстаться с жизнью, в которой приходилось то и дело расчесывать их. В ней было много хорошего, в основном – хорошего, но она потеряна для меня безвозвратно.

– Ты уже закончил, Наби?

– Почти.

– Я спросила о деньгах. Это был неуместный вопрос?

– Чтобы вытащить вас, хозяин заложил отель, мадам.

…Если бы мне было двадцать и я была бы смертельно влюблена в красавчика Доминика!

В этом случае мы ехали бы сейчас в кинотеатр под открытым небом – для парочек на колесах, которым нет дела до происходящего на экране, они заняты лишь собой и механизмом раскладывания автомобильных сидений – в старых тачках он, как правило, заедает.

Но мне не двадцать. Двадцать – кому угодно: Сальме, Фатиме, Уме Турман в фильме «Дом, там где сердце» (до самурайского меча еще нужно дожить). Двадцать – кому угодно, но только не мне.

И я не влюблена в Доминика. В кого угодно, но только не в него.

И механизм раскладывания автомобильных сидений меня не волнует, но только: что сказать человеку, который безнадежно влюблен в меня и во имя этой любви пожертвовал всем?

Лучше молчать.

Мы едем не в кинотеатр под открытым небом – в Марракеш.

Давняя, сокровенная мечта Доминика – она почти сбылась. Жаль, что обстоятельства, которые этому способствовали, лишили Доминика всего. Сам он запретил мне даже говорить о судьбе отеля, что сказал бы дед Доминика, основавший «Sous Le del de Paris», что сказал бы его отец?

– Они бы не стали меня осуждать, Сашa.

Я не верю Доминику, как не поверила бы его отцу и деду, если бы и впрямь им пришло в голову продекларировать такую глупость. До Марракеша – еще добрых три часа езды, через час начнет темнеть, а пока дорога залита желто-розовым предвечерним светом; все тот же старый «Мерседес» нашего автомеханика, все тот же сидящий за рулем Доминик, лишь я изменилась до неузнаваемости.

Radicale brune.

Коротко стриженная, в солнцезащитных очках, сейчас никто не признал бы во мне Сашa Вяземски. Тем более что Сашa Вяземски, русской, больше нет. Есть – Мерседес Гарсия Торрес, испанка. Это имя значится в паспорте и водительских правах, которые привез мне Доминик.

Мерседес. Прекрасная, как яблоко.

Совпадение почти мистическое. Оно нашептывает мне на ухо: все в этой жизни предопределено, все – взаимосвязано, слово – материально, и поэтому нужно осторожно обращаться со словами. Студентик Мишель появился в моей жизни не случайно, Жюль и Джим появились не случайно, Фрэнки был убит – не для того ли, чтобы фактом своей смерти воскресить Мерседес? Хотя почему бы не предположить: Мерседес спаслась? Не села в электричку на мадридском вокзале, а села на велосипед и отправилась к Гибралтару с легким рюкзаком за плечами. А у Гибралтара сменила велосипед на катамаран и оказалась в Марокко. И уже здесь, выскочив за скобки мадридского взрыва, погибла при невыясненных и не таких эффектных обстоятельствах. В некоторых случаях небольшую отсрочку от смерти тоже можно считать спасением.

– Откуда у тебя эти документы? – спрашиваю я у Доминика.

– Ты можешь не волноваться. Они – настоящие.

– Настоящие? Туда же вклеена моя карточка, как они могут быть настоящими?

– Они даже лучше настоящих. Человек, который достал их для меня, дает стопроцентную гарантию.

Интересно, во сколько вылилась эта «стопроцентная гарантия», какой кусок отеля она оттяпала? Я грешу на бильярдную и часть первого этажа, примыкающую к кухне.

– А где карточка самой Мерседес?

– Понятия не имею. Зачем тебе карточка Мерседес?

– Интересно было бы посмотреть, в чью шкуру вы меня впихнули.

Доминику не слишком нравится разговор, веревочкой вьющийся вокруг Мерседес, и он слегка смещает акценты:

– Знаешь, а тебе идет!

– Стрижка?

– Имя. Мерседес Гарсия Торрес. Красиво.

– Почему я обязательно должна была оказаться испанкой? Это нелогично, Доминик! Я не знаю ни слова по-испански.

– Я тоже.

Доминик благоразумно опускает излюбленное испанское «estoy en la mierda», по-другому и быть не должно: не говори лишнего, не буди лихо, пока тихо, сейчас нужно думать только о позитиве. И о том, что в конечном итоге все кончится хорошо. Для нас обоих, но в первую очередь – для меня. Милый, милый Доминик!.. ..:

– Что, если со мной начнут говорить по-испански?

– Кто?

. – Мало ли кто! .

– Ты всегда можешь прикинуться глухонемой, – неловко шутит Доминик.

– Но почему именно это имя?

– У человека, который доставал документы, было слишком мало времени на какое-то другое. На поиск других документов, я имею в виду.

– Так, значит, они все-таки не фальшивые? Где же тогда настоящая Мерседес?

– Ты и есть настоящая. Привыкай.

В желто-розовом вечереющем небе появляются красные сполохи – предвестники близкого заката. Пейзаж за окном достаточно однообразен: каменистая, гладкая, как стол, равнина. Ее пересекают русла высохших рек, вот уже три года в этой части Марокко не было дождя. Если у одного из русел появится указатель:

«riviere Mercedes»21

я нисколько не удивлюсь. Мне – и только мне – предстоит наполнить иссушенное пустое дно влагой воспоминаний (о людях, которые любили Мерседес Гарсия Торрес или терпеть ее не могли); привычек (большей частью – скверных); слабостей (большей частью – извинительных для женщины). Что ж, если другого выхода нет, я готова пролиться дождем на Мерседес Гарсия Торрес.

– Я – танцовщица?

– С чего ты взяла? – Доминик удивлен.

– Просто я много слышала об одной девушке, которую звали Мерседес. Она-то как раз и была танцовщицей.

– Ты можешь быть кем угодно.

– И как долго? Как долго мне оставаться Мерседес?

– Яне знаю, Сашa. – в голосе Доминика звучит неподдельная горечь. – Может быть – навсегда…

– Навсегда?

– Это крайний вариант. Наверняка со временем все образуется. Все выяснится. И все обвинения будут с тебя сняты.

Рождественские сказочки Рудольфа, незаменимого оленя!..

– Не вижу повода, чтобы они были сняты. Не будь ребенком, Доминик! Я бежала из-под стражи, тем самым косвенно признав свою вину! Не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы сложить два и два. Из этой ситуации нет выхода.

– Может быть. Но у этой ситуации есть свои плюсы. Ты – на свободе. И скоро будешь далеко отсюда.

– Как далеко?

– Рейс «Эйр Франс» до Парижа. Ты вылетаешь утром, в восемь тридцать. У нас еще масса времени.

– И чем мне заняться в Париже?

– Чем занималась бы в Париже Мерседес Гарсия Торрес?

– Не знаю. Брала бы уроки танцев. Самба, румба, пасадобль. Сама преподавала бы танцы офисным уродам. Самбу, румбу, пасадобль. Два раза в неделю. Или лучше – пять? Или лучше не пасадобль, а ча-ча-ча? Черт возьми, Доминик!..

• Предыдущая
• 56/112
• Следующая