После любви - Платова Виктория - Страница 31

• Предыдущая
• 31/112
• Следующая

У меня, в который уже раз, возникает ощущение, что Алекс гонит меня на флажки, подталкивает к ответам, которые хочет услышать.

– А стекло – нет. Не аллегория.

– Не аллегория. Верно.

– Стекло – это вы.

Алекс не просто приблизился, он нависает надо мной: скала исполинских размеров, загнанная в море, вокруг нее снуют косяки рыб, о нее разбиваются птицы, лодку Ясина может постигнуть та же участь, ее несет на скалу, Ясин и не думает защищаться, от его слабого крика у меня готовы лопнуть перепонки.

Этот человек опасный! Опасный!

Слишком поздно, Ясин. Слишком поздно.

Алекс берет меня за подбородок жесткими пальцами.

– Стекло – это моя чековая книжка. Хотите работать на меня?

Такого поворота я не ожидала.

– Работать на вас?

– Работать со мной.

– Но… почему я?

– Я уже говорил вам. Но могу повторить.

Умение убеждать. Умение взглянуть на вещи с неожиданного ракурса, чувство юмора и… Кажется, утром он прошелся по моей внешности. Не красавица, но с изюминкой.

– Нет. Повторять не надо.

– Когда я получил письмо о досках, которые малюет ваш друг…

– Там были еще фотографии.

– Я помню. Честно сказать, фотографии меня не впечатлили.

Еще один неожиданный поворот, мы с Алексом несемся по горному серпантину, только шофер на этот раз не я – он.

– Но вы же приехали сюда… ради досок. Ведь так?

– Ради вашего письма. Так будет правильней.

– Вы хотите сказать, что то, что делает Доминик… Не имеет никакой ценности?

– Это выяснится только со временем. Лет тридцать-сорок придется подождать.

– Слишком долго.

– Это не предел, поверьте. Но даже если мы остановимся на тридцати годах… Вас интересует то, что произойдет через тридцать лет?

Через тридцать лет я буду charmantepetite vieille.

– Не особенно.

– Вот видите! Для большинства тридцать лет – синоним эпитафии на собственной могиле, что думать об этом? Никто не согласен ждать. Здесь и сейчас, на худой конец – завтра вечером. Если сказать вашему другу, что через тридцать лет его доски его же и обессмертят, что он вам ответит?

– Он будет польщен.

Я совсем не уверена в этом. Доминик по-свински обошелся с тем, что составляло один из главных смыслов его жизни, и вывод напрашивается сам собой: на бессмертие ему плевать. Но, слепо подчиняясь воле Алекса Гринблата, я снова говорю то, что он хочет услышать:

Польщен. Польщен. Польщен.

– Нет, Сашa. Он будет расстроен. И спросит: нельзя ли передвинуть бессмертие в чуть более обозримое будущее? А заодно приблизить вещи, которые сопутствуют бессмертию.

– Благодарную память? Ссылки в академических изданиях?

– В академические издания никто не заглядывает. Я говорю о вещах, имеющих прикладное значение. О вещах, которыми можно воспользоваться. Здесь и сейчас.

– Что же это за сногсшибательные вещи?

– Слава и деньги, маленькая умница. Слава и деньги. Возможность безграничного влияния на умы идиотов и кретинов, составляющих большинство.

– И недоумков, вы забыли про них. Но, как я понимаю, у недоумков с разумом некоторые затруднения. Как быть с ними?

– Как быть? Задействовать другие центры. Обратиться не к голове, она все равно никак не отреагирует. Обратиться к диафрагме, обратиться к паху – там теснятся самые острые эмоции. Самые основные.

– Неужели вы думаете, что это сойдет вам с рук? Кем вы себя вообразили?

Это все ночь. Остатки шампанского. Две бутылки вылакала я, как провел время Алекс – неизвестно. На ужин он заказал рыбу, к рыбе идет белое вино, может быть, он тоже выпил? Спиртное и ночь развязывают язык, близость женщины, которой ты безумно нравишься, – развязывает язык. А Алекс нравится мне, не заметить этого невозможно. Это все ночь, это все ветер с океана; крепость предположений, теорий и выкладок, которую построил Алекс Гринблат, не так уж безупречна, любой опытный полководец возьмет ее с ходу, не тратя недель на осаду. Его войска войдут через главные ворота и – прямо на них – вздернут Спасителя мира, оторвавшегося от реальности. Не факт, что это приведет Алекса в чувство.

Но есть другой факт, неоспоримый.

Я – не опытный полководец. Я вообще не полководец.

Я – женщина, которой безумно нравится Алекс Гринблат. Вне зависимости от того, кем он является на самом деле.

– …Кем вы себе вообразили, Алекс?

– Я манипулирую меньшинством, которое манипулирует большинством.

Чтобы изречь эту фразу, ему и трех секунд не понадобилось – не что иное, как домашняя заготовка. Фрэнки с его дельфинами, с его сухими строительными смесями и сырным эскортом – всего лишь приготовишка, жалкий дилетант. Фрэнки надо бы взять у Алекса несколько уроков по обольщению красоток, а Жюль и Джим… Их завернут прямо на пороге класса: ступайте-ка на свою тупую лыжню, недоумки!..

– Хотелось бы конкретики. – Так просто я не сдамся.

– По-моему, я выразился достаточно ясно.

– Вы – Билл Гейтс?

– Нет.

– Может быть, вы – президент Соединенных Штатов?

– Ценю ваш юмор, – Алекс по-свойски подмигивает мне. – У нас будет время обсудить это подробнее.

– Когда?

– Когда вы согласитесь принять предложение работать со мной.

– В чем же будет заключаться моя работа?

– Оставаться собой. И всякий раз иметь в рукаве такого вот рыбака…

– Вы говорите о Ясине?

– О том парне, который чистил рыбу на пирсе. Такие трюки он проделывает только для вас или есть еще избранные?

– Я не знаю. Я не считаю это трюком.

– Неважно, что считаете вы. Важно, как это расценят все остальные.

– Так вы нанимаете на работу сразу двоих? Меня и Ясина?

– Я этого не сказал. Рыбак был упомянут для примера. Для иллюстрации вашей способности удивлять. Вы отлично выбрали объект.

– Это касается рыбы?

– Нет, хотя рыба была приготовлена изумительно. Кухней уже никого не удивишь. Водоносы, орущие уличные музыканты, скачки на верблюдах – это…

– Туземные прелести.

– Именно. Цена им – грош, так что оставим их туристам. Вы выбрали нечто совсем особенное. Сначала – доски.

Кажется, Алекс пропустил мимо ушей мое признание в том, что обстоятельства изменились. А я ведь уже говорила ему: досок больше не существует, Доминик уничтожил их – все до единой. Совсем недавно я воспринимала это как трагедию. Как крушение мечты. Но оказалось – совсем не доски интересуют Алекса. В этом свете гибель Девушки С Девятью Жизнями можно рассматривать не как мою трагедию, а как драму Доминика. Хуже только перебои в работе кондиционеров – «estoy en la mierda». Что касается досок – либо Алекс не зафиксировал это в сознании, либо не услышал. Либо – не захотел услышать.

– Досок нет. Доминик пустил их в расход.

– И ничего не сохранилось?

– Ничего.

– Я думал, вы несколько преувеличили масштабы происшествия.

– Нет.

Он мог хотя бы посочувствовать – ради приличия. Но Алекс принимается хохотать. Каждый мускул на его теле хохочет, каждый волос; хихикают сморщившиеся коричневые соски, заливается плоский живот, бицепсы и трицепсы бьются в истерике.

– Это так смешно?

– Простите. – Алексу не сразу удается взять себя в руки. – Конечно, это не смешно.

– Совсем не смешно.

– А почему он это сделал?

– Ума не приложу. Он знал, что приехал человек… Специалист в современном искусстве… Приехал специально, чтобы взглянуть на них…

– Так вы рассказали ему обо мне, Сашa?

– Конечно.

На лице Алекса появляется выражение задумчивости. И некоторой досады. Смена настроений так мимолетна, что не поддается логическому объяснению. Следить за ней тоже затруднительно.

– Ваш толстяк не такой идиот, каким казался.

– Что вы хотите этим сказать?

– Что он умнее, чем я думал. Ну да бог с ним. Мы ведь говорили о вас, а точнее, о вашей способности видеть предметы под необычным углом. И о вашей способности удивлять. Знаете, каким было мое первое чувство, когда я прочел письмо?

• Предыдущая
• 31/112
• Следующая