Любовники в заснеженном саду - Платова Виктория - Страница 76

• Предыдущая
• 76/100
• Следующая

— Ты чего? — удивилась Динка. — Чего это ты так на меня уставилась?

— А ты?

— А что я?.. Будешь слушать финал? Очень интересный, между прочим.

— Давай финал…

— Надеюсь, что к завтрашнему утру. все будет сделано.

— Что сделано? — не поняла я.

— Все.

— Что — все?

— Не будь идиоткой, Рысенок. Вспомни его первое письмо. Ты же сама его переводила. Все — это все… Все то, о чем они договорились… Козлы.. Неужели не понимаешь?

"Ангел, дорогой мой!

Куда ты пропал, я не могу с тобой связаться. Надеюсь, все в порядке. Сегодня я ее закончил, поставил последнюю точку. Это не убийство, это всего лишь самоубийство двух сумасшедших, никто ничего не заподозрит. Главное — доза. Не мне тебя учить. Хотя с Р. придется повозиться. Предсмертную записку я привезу. Убийца — они сами. Перезвоню тебе на Риера Альта, не позднее 12, сообщу рейс. Л."

Чертовы строчки из Ленчикова электронного письма сами собой всплыли перед моими глазами, их не смогли заслонить даже Динкины губы, моментально сменившие темно-вишневый цвет на нежно-абрикосовый… Их не смогло заслонить даже ее пергаментное лицо, на которое вышли попастись все звери бестиария..

— Ну? Теперь поняла? — спросила у меня Динка.

«Это не убийство, это всего лишь самоубийство двух сумасшедших, никто ничего не заподозрит». «Надеюсь, что к завтрашнему утру все будет сделано…»

Все будет сделано. Я молчала.

— Теперь поняла? — Динке не терпелось получить ответ от притихшей овцы.

И она его получила. Не сразу, но получила.

— Поняла. И что теперь будет?

— А ничего не будет.

Динка широко улыбнулась, и волшебных зверей из «De bestiis et aliis rebus» как ветром сдуло с ее лица. И благородный пергамент уступил место живой, хотя и несколько потрепанной в постельных баталиях коже… Ах, Динка, Динка… Зачем, зачем… Твоя физиономия образца 1287 года смотрелась не в пример романтичнее…

— Ничего?

— Конечно, ничего. Ведь наш испанский любовник не в курсе Ленчиковых ближайших планов. Так что ничего не будет. Самоубийство двух сумасшедших переносится на неопределенный срок.

— А что будет? — снова упрямо повторила я.

— Не знаю. Для начала нужно дождаться Ленчика. Это как минимум.

— А как максимум?

— Как максимум — потолковать с ним.

— Интересно, каким образом ты собираешься толковать с ним?

Я хотела добавить «каким образом ты собираешься толковать с человеком, который так недвусмысленно хотел тебя замочить», но целомудренно промолчала.

— Каким образом?

— Каким? — Динка сверкнула влажными зубами.

— Да. Каким. Каким образом ты собираешься справиться с двумя мужиками?

Обычный Динкин способ не пройдет, коню понятно…

— Ну-у… Хотя бы при помощи этой твоей пушки. Пушка кого угодно сделает кротким. И разговорчивым… Очень хотелось бы посмотреть на их гнусные морды сквозь прицел… А тебе не хотелось бы?

— Мне — нет.

— Нисколько в этом не сомневаюсь…

— А может, просто обратимся в полицию? — пришла ко мне в голову неожиданно светлая мысль. — Есть же здесь полиция… Просто обратимся в полицию — и все…

— Н-да… — Динка посмотрела на меня с сожалением, как на тяжелобольную. — Так кто из нас клиническая дура?

— Кто?

— Ты!

— Я? Это почему же?..

— С чем ты собираешься идти в эту самую полицию?

— С… — открыла было рот я.

И тотчас замолчала. Действительно, с чем? С копией переведенного электронного письма, которого больше не существует? И непонятно, существовало ли вообще. С написанной русскими буквами стенограммой короткого сообщения на автоответчике? Но в нем нет ничего криминального.

Какой-то русский прилетает по гостевой-или-какой-то-там-еще визе к своему барселонскому приятелю… Исключительно для того, чтобы лицезреть собор Святого семейства архитектора Гауди. Исключительно для того, чтобы пошляться по Готическому кварталу, ай-ай Barri Gotic… Исключительно для того, чтобы поковырять в носу на площади Сан-Жаумэ… Исключительно для того, чтобы впереться на фуникулере на гору Монтжуик… Ничего криминального, senoras [34], ничего криминального!.. Легче всего отмазаться от несовершенного преступления. И мы же будем выглядеть идиотками. Двумя русскими идиотками, двумя сумасшедшими, каковыми мы, впрочем, и являемся…

— Ну что, не передумала идти в полицию?

— Передумала… Ты права… Это смешно.

— Это не смешно, — заверила меня Динка. — Смешно будет завтра, когда я начну разбираться с этим ублюдком…

— С которым из них? — вяло поинтересовалась я.

— С Ленчиком. Испанца оставляю тебе. Так уж и быть… Возьмешь его на поруки?

Она откровенно издевалась надо мной, Динка. Издевалась, как издевалась всегда. А я не находила слов, чтобы противостоять ей. Так было всегда она издевалась, а я не находила слов. То есть находила, но уже потом, когда они были не нужны. Моя голова была плотно заставлена этими не сказанными вовремя, а потому бесполезными словами. Мне оставалось только бродить среди них, изредка пугаясь их скрытых под белыми, невостребованными простынями, очертаний.

— Ладно тебе… — примирительно сказала я. — Вот только…

— Что — только?

— Не нравится мне все это… Может, просто свалим отсюда подобру-поздорову, а? Пусть разбираются друг с другом… Какое нам до этого дело?

— Ну уж нет… Так просто я это не оставлю… Ты, конечно, можешь уйти, я тебя задерживать не буду… Да и…

— Что — и? — Я всегда чутко реагировала на все Динкины презрительные недомолвки. Отреагировала и сейчас.

— Ты мне мешаешь, если честно. Будешь ныть и под ногами путаться… Уходи. Уходи, уходи, уходи… Попытайся уйти. Уйти.

Уйти, уйти, уйти…

Я ухватилась за эту мысль, как утопающий хватается за соломинку. Действительно, почему бы мне не уйти отсюда? Ничто меня здесь не держит, ни по чему я не буду тосковать долгими зимними вечерами в квартире с видом на Большую Неву… Ведь не по Ангелу тосковать же, в самом деле, хоть он и первый мой мужчина. Не по Рико, хотя он и первая моя бойцовая собака… Не по испанскому дому, хотя он и первый мой испанский дом… Ничто меня здесь не держит, замки раскурочены, ворота распахнуты настежь, улица легко просматривается сквозь плющ и вьюнок… Да и Ангел не сразу заметит мое исчезновение…

Но уйти — означало оставить Динку одну. Оставить Динку одну в сомнительной стае кобелей — двуногих и четвероногих. А против Ленчиковых лукавых фотомодельных губ ни один пистолет не устоит. И любой выстрел расцветет холостым конским каштаном…

Уйти — означало оставить одну себя, бедную забитую экс-звезду дуэта «Таис». И лишиться, пусть даже на время, этой моей ненависти к Динке. Такой же коротко постриженной, как и сама Динка, такой же живой, как она.

Живой.

Да. Именно ненависть к ней делала меня живой.

Да.

Именно эта чертова ненависть, беспощадная и бесполезная, как дурацкая фраза «тренируйся на кошках». Не слава, не оголтелое обожание фанатов, не жгучее любопытство журналистов, не джентльменский список Виксан, не, не, не… Ничто не могло сравниться с этой ненавистью…

Ничто.

Ай-ай, заблудиться бы в этой ненависти, как в узких улочках Barri Gotic, — и умереть в ней. Восхитительно живой…

— Уходи, — еще раз повторила Динка, и в ее голосе мне послышалась грусть.

Темно-вишневая грусть темно-вишневого поцелуя в «Питбуле» — того самого, единственно искреннего, незабытого, совсем незабытого. Поцелуя, который на секунду сделал нас одним существом. «Неужели это мы, Ренатка?..»

— Я не уйду, — твердо сказала я. Насколько могла — твердо. — Я останусь с тобой…

— Только этого не хватало, — поморщилась Динка. — Что за пафос, в натуре? Засунь его себе в жопу, может, полегчает.

— Засунула, — улыбнулась я. — Полегчало.

— Ладно, — улыбнулась Динка. — Только уговор: не рыдать, не рвать волосы… сама знаешь где… и под ногами не путаться. Обещаешь?

• Предыдущая
• 76/100
• Следующая