Купель дьявола - Платова Виктория - Страница 43

• Предыдущая
• 43/89
• Следующая

Я все еще не меняла угол .зрения. Я бродила по картине, как бродят туристы по незнакомому городу, — неторопливо и обстоятельно, фотографируясь на центральной площади с фонтанами на заднем плане и голубями на плечах. Легкий озноб, пустота внутри — и больше ничего. Никаких отклонений, никаких патологий.

Экскурсия завершилась, и я вышла из незнакомого города живой и невредимой. Отягощенной лишь знанием о совершенстве смерти. Это обязательно всплывет, когда я сдам свои туристические фотографии в проявку. Нужно еще раз поменять угол зрения — быть может, меня ждет еще один город…

…Меня разбудил настойчивый стук в дверь: колотили обоими кулаками. Это мог быть только Лавруха. Я тряхнула головой, приходя в себя. В комнату вовсю било солнце, на полу горела лампа, а невинная доска так никуда и не сдвинулась с места. Неужели я сладко проспала всю ночь перед портретом, убившим троих человек? Что ж, если Дева Мария и убийца, то сегодня ночью она явно взяла отгул по семейным обстоятельствам.

Стук в дверь становился просто неприличным. Я с трудом встала с кресла и потянула затекшие мышцы. И отправилась открывать.

На пороге стоял Лавруха. Он был явно навеселе.

— Который час? — зевая, спросила я.

— Восьмой. Ты что, с ума сошла? К телефону не подходишь, к двери тоже.

— Мог бы сам открыть. У тебя же есть ключ.

— Постеснялся. А вдруг ты не одна, а с каким-нибудь бизнесменом… Собирайся.

— Куда?

— Забыла разве? Мы же провожаем голландца. Самолет через полтора часа.

— Я тебе вчера звонила. Где ты был?

— У Херри. Устроили отвальную, так что мало не показалось. Он сейчас внизу околачивается.

— А почему вместе с тобой не поднялся? — я отправилась в ванную, наскоро вычистила зубы и обдала холодной водой лицо.

— Его тошнит. Пристроил беднягу в подворотне. Он блаженный, Кэт. Из тех блаженных, которых хочется распять перед центральным входом в Эрмитаж.

— Как вы меня достали. Оба! — вздохнула я.

— Вчера он ездил к твоему покойному женишку, — понизив голос, сообщил Лавруха. — Хотел поговорить о картине с его мамашей.

— Бестактный человек. И что мамаша?

— Выгнала в шею. Сказала, что не хочет иметь дело ни с ним, ни с картиной… Я взяла Лавруху за руку.

— Ты будешь смеяться, Лаврентий… Идем, кое-что тебе покажу.

Я почти силой втолкнула Лавруху в комнату.

— Мы опаздываем на регистрацию, а ты со своими фокусами… — Лавруха осекся на полуслове и уставился на картину. Таким потрясенным я не видела его еще никогда. — Это что такое?

— Наша картина, — просто сказала я. — Наш миллион долларов. Плюс те деньги, которые мы еще должны получить. Так что поздравляю.

Лавруха прошелся по комнате, хрустя пальцами. Потом открыл рот и снова закрыл его.

— Что, дар речи потерял?

— Почему она снова здесь? — спросил он.

— Так получилось.

— Ты что… Ты опять ее умыкнула?

— Нет. Мне ее вернула Агнесса Львовна. Мать Лехи.

— Но это… Это невозможно!

— Возможно, как видишь. А все потому, что Дева Мария похожа на меня. И еще потому, что картина виновата в смерти ее сына. Так что нам ее вернули.

— Вернули миллион долларов? Она хотя бы знает, сколько стоит эта доска?

— Утверждает, что знает. Но ей плевать на деньги. Что будем делать, Лавруха?

Лавруха упал в кресло и потер ладонями виски.

— Давай не сейчас, Кэт. Сейчас я просто не в состоянии сказать тебе что-нибудь вразумительное. Мы должны от нее избавиться.

— Интересно, каким образом? Выбросить в мусоропровод?

— Мне все это не нравится… — он подошел к картине и уперся в нее ладонями. — Поехали, а то несчастный Херри действительно опоздает на самолет…

— А картина?

— Оставим ее здесь.

— Я не могу оставить ее здесь… Ты же понимаешь. А вдруг ее украдут? Вдруг уже кто-то знает…

— Ну и слава богу. Вор у вора дубинку украл, а честные люди радуются… Поехали, Кэт.

Я заметалась по дому. Моя простодушная квартира вовсе не предполагала никаких тайников, сливной бачок и антресоли — не в счет. Наконец место было найдено: я аккуратно уложила “Всадников” на самое дно шкафа. Сейчас мы едем провожать Херри-боя, а там — будь что будет…

Уже на лестнице я попросила Лавруху ничего не говорить Херри-бою о картине.

— Не хочешь порадовать парня напоследок? — осклабился Снегирь.

— А ты хочешь, чтобы он никогда отсюда не уехал? Чтобы остался здесь и действовал нам на нервы?

— Тогда просто отдай ему эту картину. Свои бабки мы сорвали, чего уж мелочиться? Преподнеси как дар дружественной Голландии от дружественной России. Прямо сейчас и отдай.

— Совсем с ума сошел! Такие картины так просто не отдаются…

— Кто бы говорил! Тебе-то она вообще бесплатно досталась.

— Не мне, а нам.

— Мне, нам… Какая разница. Мы свое получили…

— Это же историческая ценность… А по таможенным правилам вообще нельзя вывозить из страны вещь, если ей больше ста лет… Только в исключительных случаях…

— Это и есть исключительный случай.

Мы вышли на улицу, где на поребрике у подъезда с бутылкой пива в руках (надо же какой прогресс!) сидел Херри-бой. За его спиной болтался худосочный рюкзачок. Крупнейший специалист по Лукасу ван Остреа был настоящим аскетом. Он приехал в Россию налегке. И возвращался тоже налегке. Если не считать невыносимой тяжести знания о том, что здесь остаются “Всадники Апокалипсиса”…

Мы едва не опоздали на регистрацию. Но Херри-бой все же успел пожаловаться на Агнессу Львовну, которая не захотела принять его. Он, конечно, все понимает, но… К сожалению, он больше не может оставаться в России, его виза кончается сегодня… Если бы я была так любезна, если бы мы были так любезны…

Если бы мы взяли на себя переговоры с Агнессой, а он, со своей стороны, прозондировал бы отношение к покупке картины в Голландии… О, он оценил бы по достоинству этот жест! Мы должны обязательно приехать к нему… Чтобы воочию увидеть… Он почти уверен, что “Всадники” — это левая створка триптиха, центральная часть которого находится у него, в Мертвом городе… Мы обязательно должны увидеть это… Он пришлет нам приглашение, как только вернется в Голландию… А мы со своей стороны… Маниакальная страсть Херри к картине начала серьезно беспокоить меня. Он был одержим, а я боялась одержимых людей. Боялась даже больше, чем картин, которые убивают. Картины, которые убивают. Картина, которая убивает. Я не переставая думала о том, что произошло сегодняшней ночью. Вернее, о том, чего не произошло. И не могло произойти. Я просто пошла на поводу у младшего Гольтмана с его мистическими представлениями о мире. Должно же быть объяснение всем этим смертям! Интересно, зачем Леха закрыл меня в спальне? Дурацкая шутка, которая тоже никогда не получит объяснения…

— А если это был не он, тогда кто? — неужели я произнесла это вслух?

Но я произнесла это, и Херри-бой с Лаврентием воззрились на меня.

— Ты о чем? — спросил Лавруха.

— Я не говорила тебе… Или говорила? Когда я поднялась в спальню, меня кто-то закрыл. Я думала, что это Леха так шутит. А если не Леха, то кто? И зачем он это сделал? Может быть, боялся, что я увижу что-то? Или кого-то…

Херри-бой переводил взгляд с Лаврухи на меня: он совсем не понимал беглый русский.

— О чем вы говорите, Катрин?

— Ни о чем, — Лавруха выразительно посмотрел на меня. — Давай все-таки сбагрим парня, а потом уже поговорим. Какие-то невменяемые меня окружают, ей-богу.

— Вы поговорите с хозяйкой картины? — снова завел свою волынку Херри-бой. — Я постараюсь вернуться сюда в ближайшее время…

— Поговорим, поговорим, уймись. И вообще, тебе пора.

— Я позвоню вам…

— Непременно, — Лавруха хлопнул Херри-боя по плечу. — Дуй до горы, не видишь, таможня волнуется…

Херри-бой помахал нам рукой на прощанье и скрылся в толпе улетающих в Амстердам счастливчиков. А мы с Лаврухой отправились в аэропортовский буфет. Снегирь заказал пару вторых, винегрет и холодное пиво. Мне совсем не хотелось есть, но из солидарности с Лаврухой я принялась ковырять вилкой в винегрете.

• Предыдущая
• 43/89
• Следующая