Купель дьявола - Платова Виктория - Страница 39

• Предыдущая
• 39/89
• Следующая

— Приходите в галерею, — неожиданно пискнула я. — У нас выставляются очень хорошие художники…

— Меня мало интересует живопись, Катя. Всего доброго…

Я положила трубку, костеря себя на все лады: совсем ополоумела, девка, вылезла со своей картинной галереей в самый неподходящий момент… Бесцельно прослонявшись по комнатам, я снова влезла в “Катерпиллеры” и отправилась в “Пират”.

"Пиратом” назывался мой любимый кабачок на углу Седьмой линии. Там я назначала встречи всем своим поклонникам и заставляла их часами любоваться спасательными кругами с военных кораблей и формой, содранной с какого-то капитана первого ранга и выставленной на всеобщее обозрение. Список достопримечательностей дополняли штурвал, корабельный телефон и флаги Международного сигнального свода. Я и сама не могла объяснить себе такую патологическую страсть к морю: впервые я увидела большие водные пространства, когда приехала из Самарканда в Питер, к тетке, — учиться в художественной школе. С тех пор прошло много лет, я без сожаления рассталась с девичьей мечтой выйти замуж за какого-нибудь выпускника Академии имени Фрунзе, но привязанность к морю не ушла. И я удовлетворяла ее самым невинным образом — сидя в “Пирате”. Только здесь, в сигаретном дыму, среди пивных кружек, соленых орешков и фисташек, мне думалось лучше всего.

Я заказала кофе, орешки, бокал самого дешевого вина (“Улыбка Джоконды”, как раз в моем стиле) и уселась за столик у окна.

Итак.

Два трупа за месяц. Два трупа и бедняжка Пупик. Гольтман умер еще раньше, но его тоже нельзя сбрасывать со счетов. И в каждом из трех случаев на месте неожиданной смерти оказывалась доска Лукаса ван Ост-реа. Я была чересчур практичной, чтобы поверить в мистическое предначертание картины. И все же не совсем практичной, чтобы сбрасывать это предначертание со счетов. Особенно если учесть дошедшие до нас байки о Лукасе Устрице: “Семя дьявола”, “Пробный камень антихриста” и все такое прочее… Отпив вина, я закрыла глаза и принялась выстраивать логические цепочки. Гольтман — Быкадоров — Леха Титов. Все трое умерли от инфаркта, глядя на картину. Но Быкадоров и Леха Титов были без одежды, а Гольтман так и не обнажил чресла. И Быкадоров, и Леха пытались чем-то задвинуть дверь, Гольтман же обошелся ключом. Интересно, почему? Я выстроила из орехов знак вопроса и тут же нашла ответ. Гольтман закрыл дверь на ключ только потому, что ключ у него был. А две другие двери просто не запирались на ключ, и парни решили воспользоваться тем, что было у них под рукой.

Поехали дальше. Все трое были владельцами картины (исключение составлял лишь Быкадоров, но мало ли какая мысль могла прийти ему в голову). Может быть, он действительно решил оставить картину себе, и картина почувствовала это? Зло всегда эротично, сказал мне Херри-бой. В намерениях Быкадорова и Лехи я не сомневалась ни секунды, именно влечение заставило их раздеться. Похоть, если быть точной… Но ведь Гольтмана тоже снедала похоть, если верить его племяннику. И все же он не разделся. Почему? Я забросила в рот пару орешков и отнесла это к самой обычной стариковской стыдливости. А если учесть, что Гольтман был евреем… Евреи не только страстны, но и целомудренны, если верить Библии. А Библии я верила.

Я только не верила в мистику. Лавруха прав. Картина просто не может убить. Убить — это значит выстрелить в голову или в сердце, пырнуть ножом, стукнуть монтировкой по голове, подсыпать таллий в утренний кофе или цианид в коктейль. Да, человека можно довести до инфаркта, если капать ему на мозги и целенаправленно изводить подлостями, но для этого нужно время. И довольно длительное. И нужен человек, который займется этим профессионально. Рыжая Дева Мария совсем не похожа на такую профессионалку. И почему Быкадоров и Леха так хотели ее, что у них не выдержало сердце?.. И почему ее не хотели Лавруха или Ванька Бергман? А если ее хотел Херри-бой, то почему он жив-здоров и даже от пива отказывается? Запутавшись в физиологии, я взяла еще одну “Улыбку Джоконды”. И аккуратно выложила из орешков английскую Н. Херри-бой.

Крупнейший специалист по Лукасу ван Остреа, который хочет получить “Всадников” любой ценой. Живет в полумифической Голландии, в каком-то Мертвом городе Остреа, которого даже на карте нет. Собирает сведения о художнике и фанатично сторожит одну-единственную картину. Центральную часть триптиха. А “Всадники Апокалипсиса” — его левая створка, если, опять же, верить Херри-бою. До сегодняшнего дня дошло только три работы, “Всадники” оказались четвертой, тут на пупе извертишься, чтобы до них добраться. Я так до конца и не смогла понять этих страстей по Лукасу Устрице. Не может же живопись, даже очень хорошая, даже великая, заменить жизнь. Я знала это, потому что была искусствоведом.

Хреновый ты искусствовед. Ворюга, сказала я себе и чокнулась остатками “Улыбки Джоконды” со стеклянным аквариумом на окне. В аквариуме в художественном беспорядке были набросаны ракушки и искусственные водоросли, а венчала всю композицию резиновая ящерица с кровожадной улыбкой на морде. У Херри-боя была совсем другая улыбка. И я застала его в кабинете, перед тем как в нем умер Леха Титов. И Пупик.

Я ничего не знала о врагах Титова — но они наверняка имелись в наличии, если учесть два покушения на него. Сегодня враги могут торжествовать: Леха сам сошел с дистанции, не дожидаясь начала Олимпийских игр. Но Леха был спринтером, спринтером во всем: в жизни, в манере поведения, в отношениях, в постели. Он слишком торопился жить, как будто знал, что произойдет. Вот сердце и не выдержало. Быкадоров был стайером, но его сердце не выдержало тоже…

Из всех, кого я знала, смерть Лехи была выгодна только Херри-бою. Теперь у него появится шанс договориться со старухой-правозащитницей. И вырвать доску на божеских условиях. А что, если он действительно причастен к смерти Лехи?.. Я вынула ореховую серединку из английской буквы, и логическая цепочка бесповоротно распалась. Две остальные смерти не имели никакого отношения к Херри-бою. Он приехал в Питер сразу же, как только узнал о картине. А до этого он и понятия не имел о ее существовании. И о существовании фартового коллекционера и фартового вора. А Быкадоров с Гольтманом умерли так же, как и Леха… Нет, стройной картины не получается. Если вытягиваешь нос, то хвост обязательно увязает. Я сжала виски пальцами и попыталась дать себе слово: ты больше никогда не вспомнишь о картине. Достаточно того, что ты пережила. И денежная компенсация за это выглядит вполне законно. Пускай всадники Апокалипсиса дудят в свои трубы где-нибудь на стороне, а Дева Мария соблазняет своими формами кого угодно. А я выхожу из игры.

Приняв это решение, я окончательно успокоилась. И улыбнулась сама себе улыбкой Джоконды, оставшейся на самом дне бокала. И услышала легкий стук в стекло.

На улице возле невысокого окна “Пирата” стоял уже почти забытый мной капитан Кирилл Алексеевич Марич. Обладатель того же отчества, что и Леха Титов. Марич приветливо оскалился, я тоже оскалилась в ответ: только тебя здесь не хватало. И помахала капитану рукой: заходите, не стесняйтесь. Марич не заставил себя долго ждать. Он вошел в “Пират”, задев плечом маленькую, надраенную до блеска рынду.

— Добрый вечер, Катерина Мстиславовна, — галантно поздоровался он. — Неожиданная встреча. Вам взять что-нибудь?

— Вина, — сказала я.

Через минуту Марич вернулся к столику с очередным бокалом и чашкой кофе.

— А вы что же? — хмуро спросила я. — Не пьете при исполнении?

— Я сейчас не при исполнении, — он устроился напротив. — Заходил к приятелю, он здесь недалеко живет, на Смоленке.

— Да ладно вам заливать. Лучше скажите правду — пасете меня? Установили наружное наблюдение?

— Сдаюсь, — он опустил глаза и поболтал ложкой в кофе. — Но это личная инициатива.

— У меня умер кот, — непонятно почему сказала я.

— Сочувствую. Он болел?

— Да нет. Просто умер, и все. Его звали Пупик. Пупий Саллюстий Муциан…

— Красивое имя.

• Предыдущая
• 39/89
• Следующая