Рассказы и сказки(сборник) - Ушинский Константин Дмитриевич - Страница 14

• Предыдущая
• 14/29
• Следующая

Котичек-коток – серенький лобок. Ласков Вася, да хитер, лапки бархатные, ноготок остер. У Васютки ушки чутки, усы длинны, шубка шелковая.

Ласкается кот, выгибается, хвостиком виляет, глазки закрывает, песенку поет, а попалась мышка – не прогневайся! Глазки-то большие, лапки что стальные, зубки-то кривые, когти выпускные!

Собрались мышки у своей норки, старые и малые. Глазки у них черненькие, лапки у них маленькие, остренькие зубки, серенькие шубки, ушки кверху торчат, хвостища по земле волочатся.

Собралися мышки, подпольные воровки, думушку думают, совет держат: «Как бы нам, мышкам, сухарь в норку протащить?»

Ох, берегитесь, мышки! Ваш приятель Вася недалеко. Он вас очень любит, лапкой приголубит; хвостики вам помнет, шубочки вам порвет.

Была у нас корова, да такая характерная, бодливая, что беда! Может быть, потому и молока у нее было мало.

Помучились с ней и мать и сестры. Бывало, прогонят в стадо, а она или домой в полдень придерет, или в житах очутится, – иди, выручай!

Особенно когда бывал у нее теленок, – удержу нет! Раз даже весь хлев рогами разворотила, к теленку билась, а рога-то у нее были длинные да прямые. Уж не раз собирался отец ей рога отпилить, да как-то все откладывал, будто что предчувствовал старый.

А какая была увертливая да прыткая! Как поднимет хвост, опустит голову да махнет, так и на лошади не догонишь.

Вот раз, летом, прибежала она от пастуха еще задолго до вечеру, – было у ней дома теля. Подоила мать корову, выпустила теля и говорит сестре, девочке эдак лет двенадцати:

– Погони, Феня, их к речке, пусть на бережку попасутся, да смотри, чтоб в жито не затесались. До ночи еще далеко: что им тут без толку стоять!

Взяла Феня хворостину, погнала и теля, и корову; пригнала на бережок, пустила пастись; а сама под вербой села и стала венок плести из васильков, что по дороге во ржи нарвала; плетет и песенку поет.

Слышит Феня: что-то в лозняке зашуршало; а речка-то с обоих берегов густым лозняком обросла.

Глядит Феня: что-то серое сквозь густой лозняк продирается, и покажись глупой девочке, что это наша собака, Серко. Известно, волк на собаку совсем похож; только шея неповоротливая, хвост палкой, морда понурая и глаза блестят; но Феня волка никогда вблизи не видала.

Стала уже Феня собаку манить:

– Серко, Серко! – как смотрит: теленок, а за ним корова несутся прямо на нее как бешеные. Феня вскочила, прижалась к вербе, не знает, что делать; теленок к ней, а корова их обоих задом к дереву прижала, голову наклонила, ревет, передними копытами землю роет, а рога-то прямо волку выставила.

Феня перепугалась, обхватила дерево обеими руками, кричать хочет – голосу нет. А волк прямо на корову кинулся, да и отскочил: с первого разу, видно, задела его рогом. Видит волк, что нахрапом ничего не возьмешь, и стал он кидаться то с той, то с другой стороны, чтобы как-нибудь сбоку в корову вцепиться или теля отхватить, – только, куда ни кинется, везде рога ему навстречу.

Феня все еще не догадывается, в чем дело, хотела бежать, да корова не пускает, так и жмет к дереву.

Стала тут девочка кричать, на помощь звать:

– Ратуйте[22], кто в Бога вируе, ратуйте!

Наш казак орал[23] тут на взгорке, услышал, что и корова-то ревет, и девочка кричит, кинул соху и прибежал на крик.

Видит казак, что делается, да не смеет с голыми руками на волка сунуться: такой он большой да остервенелый; стал казак сына кликать, что орал тут же на поле.

Как завидел волк, что люди бегут, унялся, огрызнулся еще раз, два, завыл, да и в лозняк.

Феню казаки едва домой довели – так перепугалась девочка.

Порадовался тогда отец, что не отпилил корове рогов.

Рано утром встала старушка Дарья, выбрала темное, укромное местечко в курятнике, поставила туда корзинку, где на мягком сене были разложены 13 яиц, и усадила на них хохлатку. Чуть светало, и старуха не рассмотрела, что тринадцатое яичко было зеленоватое и поменьше прочих. Сидит курица прилежно, греет яички; сбегает поклевать зернышек, попить водицы – и опять на место; даже вылиняла, бедняжка. И какая стала сердитая: шипит, клохчет, даже петушку не дает подойти, а тому очень хотелось заглянуть, что там в темном уголке делается. Просидела курочка недели с три, и стали из яичек цыплята выклевываться один за другим: проклюнет скорлупку носом, выскочит, отряхнется и станет бегать, ножками пыль разгребать, червячков искать.

Позже всех проклюнулся цыпленок из зеленоватого яичка. И какой же странный он вышел: кругленький, пушистый, желтый, с коротенькими ножками, с широким носиком. «Странный у меня вышел цыпленок, – думает курица. – И клюет, и ходит-то он не по-нашему; носик широкий, ноги коротенькие, какой-то косолапый, с ноги на ногу переваливается». Подивилась курица своему цыпленку, однако же какой ни на есть, а все сын. И любит, и бережет его курица, как и прочих; а если завидит ястреба, то, распустивши перья и широко раздвинув круглые крылья, прячет под себя всех своих цыплят, не разбирая, какие у кого ноги.

Стала курочка деток учить, как из земли червячков выкапывать, и повела всю семью на берег пруда: там-де червей больше и земля мягче. Как только коротконогий цыпленок завидел воду, так прямо и кинулся в нее. Курица кричит, крыльями машет, к воде кидается; цыплята тоже перетревожились: бегают, суетятся, пищат; и один петушок с испугу даже вскочил на камешек, вытянув шейку, и в первый раз в своей жизни заорал осиплым голосом: «Ку-ку-ре-ку!» Помогите, мол, добрые люди, братец тонет! Но братец не утонул, а превесело и легко, как клок хлопчатой бумаги, плавал себе по воде, загребая воду своими широкими, перепончатыми лапами. На крик курицы выбежала из избы старая Дарья, увидела, что делается, и закричала:

– Ахти, грех какой! Видно, это я сослепу подложила утиное яйцо под курицу.

А курица так и рвалась к пруду: насилу могли отогнать бедную.

Вокруг нашего хутора, по яругам[24] и мокрым местам, водилось немало змей.

Я не говорю об ужах: к безвредному ужу у нас так привыкли, что и змеей-то его не зовут. У него есть во рту небольшие острые зубы, он ловит мышей и даже птичек и, пожалуй, может прокусить кожу; но нет яду в этих зубах, и укушение ужа совершенно безвредно.

Ужей у нас было множество, особенно в кучах соломы, что лежала около гумна: как пригреет солнышко, так они и выползут оттуда; шипят, когда подойдешь, язык или жало показывают; но ведь не жалом змеи кусают. Даже в кухне под полом водились ужи; как станут, бывало, дети, сидя на полу, молоко хлебать, так уж и выползет и к чашке голову тянет, а дети его ложкой по лбу.

Но водились у нас не одни ужи; водилась и ядовитая змея, черная, большая, без тех желтых полосок, что видны у ужа около головы. Такую змею зовут у нас гадюкою. Гадюка нередко кусала скот, и если не успеют, бывало, позвать с села старого деда Охрима, который знал какое-то лекарство против укушения ядовитых змей, то скотина непременно падет, – раздует ее, бедную, как гору. Один мальчик у нас также умер от гадюки. Укусила она его около самого плеча, и, прежде чем пришел Охрим, опухоль перешла с руки на шею и грудь; дитя стало бредить, метаться и через два дня померло. Я в детстве много наслышался про гадюк и боялся их страшно, как будто чувствовал, что мне придется встретиться с опасной гадиной.

• Предыдущая
• 14/29
• Следующая