Малахов курган - Григорьев Сергей Тимофеевич - Страница 9

• Предыдущая
• 9/61
• Следующая

Мы и побежали с Митькой. Забежали со двора. Просунулись в буфетную. Верно! Стоит Ручкин перед часами на стуле… – Веня тихонько толкнул Хоню. – Ты, Хоня, зря его давеча осмеяла: человек стоящий. Беды нет, что малого роста… Механик! Глядим – верно, кукушка испортилась. Ручкин крышку открыл, дергает за веревочку – кукушка молчит. Стрелки на половине одиннадцатого стоят.

«Совсем, Ручкин, испортилась?» Ручкин посмотрел на меня печально и только вздохнул. Дернул веревочку. В часах зашипело. Дверка открылась. Кукушка высунулась: «Ку-ку!» – и спряталась. Значит, еще жива! Действует! Ручкин перевел стрелки. Поставил на двенадцать. Кукушка и пошла: «Ку-ку! Ку-ку!..» Мы с Митькой считали: раз, два, три… А Ручкин стоит на стуле задумчивый такой. Даже мне его жалко… Двенадцать, тринадцать… Вдруг дверь из зала открылась…

Веня опять тихонько толкнул Хоню в плечо.

– Из двери выглянул Хонин крестный, Павел Степанович, – видно, сердитый, не до кукушки ему. Увидел Ручкина, засмеялся и закрыл дверь. Кукушка прокуковала еще двадцать три раза. А тут выходит из зала батенька с большим подносом. На подносе – чашки и бутылка. Батенька поставил на стол поднос и выхватил из-под Ручкина стул. Тот чуть успел спрыгнуть! Как закричит батенька на Ручкина: «Ты что тут раскуковался?! Там господа флагманы судят, как Черноморскому флоту быть, а ты здесь кукуешь!» Ручкин отвечает: «Так ведь вы сами просили, Андрей Михайлович, кукушку посмотреть!» – «Посмотреть, а не куковать!» Ручкин надел картуз и пошел вон совсем расстроенный.

– Не повезло нынче Ручкину!.. – вздохнула Хоня. – А тебе что батенька сказал?

– «А вы здесь зачем? Пошли отсель, где были!» Мы с Митькой – к двери. «Стой! Жди приказания!» Батенька ополоснул чашки. Налил чаю. Самовар на столе кипит у него. Достал из шкафа бутылку, откупорил, поставил посередке подноса и пошел с ним в залу. Я, само собой, кинулся дверь открыть. Заглянул в залу. Сидят все. Накурено – страсть! Все сразу говорят, инда[72] у меня в ушах заскорчило[73]. Я закрыл за батенькой дверь. Он вскорости вернулся с пустым подносом, а в другой руке держит пакет. «Вот, бегите на пристань, возьмите ялик[74] и везите пакет на „Громоносец“. Экстренный пакет его превосходительства адмирала Нахимова его светлости князю Меншикову на корабль „Громоносец“. Если там спросят, почему не по правилу, без шнуровой книги[75], скажите – все вестовые в расходе, не с кем было больше послать. Пошел!» – «Есть!»

Я – на двор, на улицу. Митька – за мной. На Графскую. Через три ступеньки вниз по лестнице! Вот беда – у пристани ни одного ялика! «Громоносец» не у стенки, а посреди бухты на якоре поставлен, правым бортом к входу в рейд. Пушки из люков глядят. Мы с Митькой начали в два голоса кричать: «На „Громоносце“! Шлюпку давай! Пакет срочный его светлости! Эй! „Гро-о-мо-но-сец“!» Никакого внимания! Видно: капитанский вельбот[76] на воду спущен, гребцы на банках[77]. Фалгребные[78] на трапе стоят. Вахтенный начальник по шканцам[79] похаживает, с ним флаг-офицер[80]. Того и гляди, светлейший выйдет, сядет в шлюпку и катнет на ту сторону. Вот лихо!

Да тут едет к пристани яличник, Онуфрий Деревяга. Пустой. Зачалил за рым[81]. Вылез. Мы к нему: «Вези сию минуту на „Громоносец“. Срочный пакет от Нахимова князю». – «Полно врать! Чтобы тебе пакет в руки дали?!» – «А вот дали!» Я прыг в ялик. Митька за мной! Онуфрий притопнул деревянной ногой: «Брысь из лодки!» – «Да, как же!» Скинул я фалень[82] с рыма. Митьке: «Греби!» Отпихнулся. Деревяга только ахнул. Бегает по лестнице, ногой притопывает: «Караул! Ялик украли! Держи!» Где тут! Митька гребет, я на корме поддаю. До «Громоносца» рукой подать. Вдруг Митька бросил весла. Что это?! «Постой, – говорит, – а кто у нас будет курьер?» – «Вот тебе раз! Ясно кто! Я! И пакет у меня в руках». – «Нет, брат, врешь. Твой батенька говорил: „Идите, бегите, везите“. Если бы ты – курьер, он сказал бы: „Иди, беги, вези“. А ты сам пакет схватил у него из рук. Я старше тебя. У меня папенька офицер!» – «А у меня батенька – Нахимова кум и приятель!»

Не хочет Митька грести: отдай пакет, да и всё. Ялик на месте повертывается. Деревяга на пристани орет. Что тут делать? Ладно же, думаю. Встал в полный рост, кричу «Громоносцу», пакет показываю: «Его светлости! Пакет адмирала!» Вахтенный на «Громоносце» подошел к борту, взял рупор и спрашивает: «Эй, на лодке! В чем дело?» – «Пакет сро-оч-ный!» – «Давай сюда!» – «Да у меня команда взбунтовалась!» – Как! В Черноморском флоте бунт? Постой! Мы покажем тебе, как бунтовать! С вахты подали команду приготовить носовое орудие. «Чего это?» – спрашивает меня Митька, а сам испугался. «А то это, что как ты взбунтовался, – говорю я Митьке, – так сейчас будут в нас палить! И будешь ты у меня кормить раков!»

– Ах, батюшки мои! – в ужасе воскликнула Наташа. – Неужто и верно хотели по вас из пушки палить?!

Сестры рассмеялись.

– Обязательно! – подтвердил Веня. – Чего смеетесь? Только Митька испугался, инда позеленел с испугу, схватился за весла и скоренько к «Громоносцу» пригреб. Приняли нас с левого борта. Подал я пакет фалгребному. Тот его в руки вахтенному. Вахтенный велит позвать каютного юнгу. Знаете на «Громоносце» каютного юнгу? Мокроусенки меньшой брат Олесь. – Веня поймал Ольгу за косу и дернул: – Слыхала? Олесь Мокроусенко…

Ольга вырвала косу из руки брата.

– Не балуй! Говори, дальше что. Дал ответ или нет Меншиков?

Веня, зевая, молчал.

– Должно, сестрицы, все это он придумал, – попробовала поддразнить Ольга Веню, – а теперь и не знает, что дальше сказывать. Никакого пакета не было, и никуда ты не ездил.

– Давай поспорим, если я соврал! Спроси Олеся. Он отнес пакет и долго не приходил. Нам с Митькой даже надоело ждать. Я говорю фалгребному: «Доложи светлейшему, чего он нас держит – будет ответ или нет? Курьер ждет ответа». Матросы только смеются. «Тогда, – говорю, – до свиданья». Держат, не пускают… Смотрю – батюшки-светушки, да что же это такое? Вдоль сетки на «Громоносце» идет генерал в смотровом мундире. Мундир красный, с белыми шнурами, а на плечах генерала эполеты[83] подрыгивают. А головы у генерала нет. Штаны у генерала под мундиром белые – и сапог нет…

– Что же он, босой?

– Зачем босой – у него и ног нет! Он по воздуху идет, а штаны болтаются… А за первым генералом второй идет, и тоже головы нет: фуражка с белым околышем прямо на воротник надета. А штаны синие с красным лампасом[84]. За вторым генералом – третий, в адмиральском сюртуке[85]. За третьим – четвертый.

– Маменька, братишка-то у нас сбрендил! У него и голова горячая… – испуганно прошептала Хоня, положив холодную руку на лоб Вени.

– Ничего не сбрендил! – сбросив руку Хони с головы, сказал Веня. – Я сам испугался, как пять генералов все без голов прошли на ют[86] и скрылись, – должно быть, в адмиральской каюте… Я говорю: «Митька, видишь?» – «Глазам не верю!» А на корабле все без внимания, что генералы идут, – как бы их не видят! Вот морока!

• Предыдущая
• 9/61
• Следующая