Малахов курган - Григорьев Сергей Тимофеевич - Страница 13

• Предыдущая
• 13/61
• Следующая

– За волосы его бери! А то он и тебя, ваше благородие, утопит, – посоветовал загребной.

Нахимов схватил Могучего за волосы.

– Ой, ой! – завопил утопающий.

– Ха-ха-ха! – загрохотали гребцы, повалясь все на правый борт, чтобы вельбот не черпнул воды. – Дери его, дьявола, за волосы! Не будет другой раз в море прыгать!

В эту минуту и мичман и матросы позабыли о том, что кругом бушует море. Все внимание и силы гребцов сосредоточились на том, чтобы держать вельбот вразрез с волной.

Никто из гребцов не мог бросить весло и помочь Нахимову. Задыхаясь, мичман тянул Могучего в лодку. Наконец Андрей ухватился за борт обеими руками. Обхватив матроса по поясу, Нахимов перевалил его, словно большую рыбу, в лодку. Могучий сел на дно вельбота и, протирая глаза, жалобным голосом воскликнул:

– Братишки! Неужто ни у кого рому нет?

Из рук в руки перешла к Могучему бутылка. Он отпил глоток и протянул бутылку Нахимову:

– Выпей, ваше благородие, побратаемся. Поди, смерз?

– И верно! – согласился мичман, принимая бутылку.

Хлебнув рому, он вернул бутылку Могучему.

– Вода-то теплая, – сказал Могучий, передавая бутылку ближнему гребцу, – а на ветру сразу трясовица берет.

Надвигалась ночь. Шторм еще бушевал, море еще грохотало, а по виду волн уже можно было догадаться, что неистовый ветер истощает последние усилия: поверхность волн стала гладкой, маслянистой.

– Хороший будет ветер! В самый раз! – одобрил шторм Могучий. – Михаил Петрович останется доволен. Узлов по десяти пойдет «Крейсер» до самого мыса Горн…

– А мы-то? – с недоумением и тоской выкрикнул один из гребцов, молодой матрос, сидевший на задней банке.

– «Мы-то»! Раз мыто, бабы белье вальком колотят. Ты, поди, первый в лодку прыгнул – пеняй на себя. Тебя звали? Ты на этой шлюпке гребец?

– Никак нет!

– Зачем залез? Кто тебя просил? – ворчал Могучий, оглядывая туманную даль взбаламученного моря.

«Крейсер» не было видно. Наверное, на корабле продолжали жечь фальшфейеры, но корабль и шлюпку отнесло в разные стороны так далеко, что огня за вечерней мглой и непогодой не усмотреть.

– И ты, ваше благородие, напрасно в дело впутался, – продолжал Могучий. – Удаль показать хотел? А из-за твоей удали теперь семеро погибнуть должны.

Нахимов ответил:

– Раз тебе не суждено утонуть, и мы не утонем, Могучий…

– Ну, положим, ветер стихнет. До берега пятьсот миль. А есть на лодке компас[129]? – сердито спросил Могучий.

– На разъездной шлюпке компаса не полагается, – ответил мичман, – сам знаешь.

– Мало что я знаю! Надо было захватить.

– Все в момент сделалось.

– Эх, моментальный ты человек! И в момент надо думать. Компаса нет. Бутылка рома одна, и ту выпили!

Матросы, видя, что Могучий шутит, поняли, что нос вешать не следует. Их угрюмые лица прояснились.

– Неужто Михаил Петрович нас в море кинет? – спросил молодой гребец, попавший на чужой вельбот.

– Кинуть-то не кинет, да и лежать в дрейфе кораблю при таком ветре неприлично: поставит паруса и пойдет своим курсом, – ответил Могучий.

– Он будет палить, – сказал Нахимов.

– Допускаю, палить он будет. Да шута лысого мы услышим! – возразил Могучий. – Ишь взводень-то[130] рыдает!

– Помолчим, товарищи, – предложил Нахимов.

– Шабаш! – скомандовал гребцам Могучий. – Брешете – за вами не слыхать!

Гребцы, как один, застыли, поставив весла «сушить» вальком на банки.

Волны завертели вельбот. В громовые раскаты рыданий ветра вплелись неясные раздельные звуки. Они правильно повторялись, поэтому их не могли заглушить беспорядочные удары шторма, – так в дремучем лесу и сквозь стон бури четко слышны мерные удары дровосека.

Гребцы все разом закричали истошными голосами.

– Молчите! Дайте послушать! – прикрикнул на гребцов Могучий.

– Палит! «Крейсер» палит! – возбужденно вскрикнул Нахимов, обняв Могучего.

Матросы молча принялись грести. Могучий взялся за руль.

– Чуешь, ваше благородие, – глубоко вздохнув, заметил Могучий, – порохом пахнет. «Крейсер»-то на ветру.

Нахимов потянул влажный воздух и в свежести его почуял сладковатый запах серы.

Вельбот повернул против ветра. Выстрелы стали явственнее. Скоро увидели вспышки выстрелов. «Крейсер» сближался с вельботом.

Гребцы яростно работали веслами. Теперь пушечные удары заглушали грохот бури. Нахимов между двумя слепящими вспышками выстрелов увидел черную громаду корабля совсем близко.

Могучий подтолкнул локтем Нахимова и весело сказал:

– Сейчас спросит: «Кто гребет?»

– Офицер! – во всю мочь крикнул мичман.

И будто совсем над головой, хотя и чуть слышно, раздался голос Лазарева:

– Сигнальщик, видишь?

– Вижу! – послышалось сверху.

Вельбот ударился о борт корабля и хрустнул.

Вспыхнул ослепительный огонь фальшфейера. При его свете с борта корабля полетели канаты. В мгновение ока всех из шлюпки подняли наверх.

Когда стали поднимать вельбот, накатила волна и разбила его в щепы.

Спасенных окружили товарищи. Лазарев сбежал с мостика и перецеловал спасенных, начиная с Могучего, за ним Нахимова и гребцов, как будто считал их поцелуями.

Могучий взял Нахимова за руку и дрогнувшим голосом сказал:

– Ну, ваше благородие, завязал ты мне узелок на всю мою жизнь!

«Как это можно на всю жизнь узелок завязать?» – раздумывал Веня, прислушиваясь к тишине.

Мать его давно уже спала, а мальчик в тревоге перебирал снова и снова отдельные случаи из рассказа матери о далеком былом.

Уже светало, когда Веня забылся.

Светлейший князь Меншиков из всех мундиров, которые он имел право носить, остановился на генерал-адъютантском сюртуке с погонами вместо пышных эполет. Сюртуку соответствовала не шляпа и не кивер[131], а фуражка с большим лакированным козырьком. В этом скромном наряде командующий направился в коляске с Северной стороны к армии.

Армия занимала позицию на высотах левого берега реки Альмы, в 25 километрах севернее Севастополя. Позиция эта очень сильна. Река у моря течет с востока на запад; над морем и рекой в устье Альмы – кручи. Левый берег реки так высок, что с башни альминского телеграфа открывается широкий вид на 30 километров вокруг. Телеграфную гору светлейший и выбрал местом своей ставки. Около телеграфа поставили шатры. С вышки телеграфа Меншиков в большой телескоп мог обозревать и море с бесчисленными кораблями неприятельского флота, и открытые пространства левого берега Альмы за виноградниками, где засели русские стрелки. Около телеграфной башни стояли оркестр военной музыки и большой сводный хор песенников. Поочередно то играл веселые, бодрые марши оркестр, то гремел хор.

Армия, выведенная Меншиковым на Альминские высоты, насчитывала до 35 тысяч бойцов, с артиллерией около ста орудий. Численность неприятеля определяли в 60 тысяч человек.

Командующий русской армией хорошо знал, что неприятель превосходит ее не только численностью, но и, что важнее, вооружением. Вся пехота у англичан, бoльшая часть у французов и даже у турок была вооружена нарезными винтовками, бьющими прицельно на тысячу шагов. А в русской армии во всех полках насчитывалось всего две тысячи штуцерных стрелков, вооруженных винтовками. Вся остальная масса русской пехоты имела старые гладкоствольные ружья с дальностью боя не больше двухсот шагов.

На что же надеялся Меншиков? Он надеялся, что, «Бог даст, дело дойдет до штыков». И до сабель, конечно. В штыковом бою пехоты и в сабельном бою кавалерии русские войска, несомненно, победят. С молитвой, чтобы дело дошло до рукопашного боя, светлейший отошел ко сну в своем шатре, поставленном у подножия телеграфной башни.

• Предыдущая
• 13/61
• Следующая