Гигиена убийцы. Ртуть (сборник) - Нотомб Амели - Страница 31

• Предыдущая
• 31/56
• Следующая

– Вы чудо, Нина. Вы необыкновенная: огненный темперамент и твердый характер, пламя и лед. Вы горды и бесстрашны. У вас есть все, чтобы быть несравненной любовницей, – если бы только вы вдобавок умели любить.

– Хочу предупредить вас сразу, что, если вы принимаете меня за реинкарнацию Леопольдины, вы глубоко заблуждаетесь. У меня нет ничего общего с той восторженной девочкой.

– Я это знаю. Вам незнаком восторг, Нина?

– Это совершенно неуместный вопрос.

– Я тоже так думаю. В этой истории все неуместно, и в первую очередь моя любовь к вам. Поэтому ответьте на мой вопрос, вовсе не предполагающий того, о чем вы подумали: знаком ли вам восторг, Нина?

– Не знаю. Но знаю точно, что в данный момент я восторга не испытываю.

– Вы не знаете любви, вы не знаете восторга – вы вообще ничего не знаете. Нина, детка, как вы можете дорожить жизнью, если даже не знаете, что такое жить?

– Зачем вы мне все это говорите? Чтобы я покорно дала себя убить?

– Я не убью вас, Нина. Я хотел это сделать, не скрою, но после того, как я пресмыкался, это желание меня покинуло.

– Ох, я умру от смеха. Вы всерьез думали, что сможете убить меня, вы, немощный старикашка? Нет, вы даже не гадки, вы, в сущности, просто глупы.

– От любви глупеют, Нина, это общеизвестно.

– Ради бога, не говорите больше о любви, я чувствую, что способна убить.

– Неужели? Но именно так все и начинается, Нина.

– Что – все?

– Любовь. Так, значит, я пробудил вас к этому восторгу? Я несказанно горд, Нина. Желание убить умерло во мне – и тут же возродилось в вас. Вы только сейчас начинаете жить – вы это сознаете?

– Я сознаю, что вы довели меня до белого каления.

– Я сподобился увидеть нечто необычайное: я-то, подобно всем смертным, думал, что реинкарнация возможна только post mortem, и вот при жизни своими глазами вижу, как вы становитесь мной!

– Я никогда не слышала худшего оскорбления в свой адрес.

– Ваше белое каление говорит о том, что вы начинаете жить, Нина. Отныне в вас вскипит та же ярость, что всегда кипела во мне, вам станет непереносимо криводушие, вы будете взрываться гневом и восторгом, вы будете само негодование и отринете всякий страх.

– Да заткнитесь же, наконец, старый боров!

– Вот видите, я прав.

– Нет! Я – не вы!

– Еще не совсем, но процесс пошел.

– О чем вы?

– Скоро узнаете. Потрясающе! Я говорю, и мои слова сбываются на глазах, стоит мне их произнести. Я стал пифией настоящего – не будущего, нет, настоящего, вы понимаете?

– Я понимаю, что вы лишились рассудка.

– Это вы меня его лишили, как лишите всего остального. Нина, я в жизни не испытывал такого восторга!

– Где ваши лекарства? Где успокоительные?

– Нина, меня ждет вечный покой, когда вы убьете меня.

– Что-что?

– Не перебивайте. Я должен сказать вам нечто чрезвычайно важное. Хотите вы того или нет, вы становитесь моим воплощением. При каждой метаморфозе моего «я» мне встречается существо, достойное любви: первой была Леопольдина, и я убил ее; вторая – вы, и вы убьете меня. Круг замкнется, не так ли? До чего же я счастлив, что это будете вы, ведь благодаря мне вы узнали, что такое любовь.

– Благодаря вам я узнаю, что такое шок.

– Вот видите? Я вас за язык не тянул. Любовь и начинается с шока.

– Только что вы говорили, что она начинается с желания убить.

– Это одно и то же. Вслушайтесь в поднимающуюся в вас волну, Нина, ощутите эту колоссальную оторопь. Доводилось ли вам когда-нибудь слышать столь гармоничную симфонию? Все здесь соединилось так совершенно, так талантливо, что посторонним ушам это недоступно. Вы сознаете, как диковинно разнообразны инструменты? Казалось бы, только какофония может родиться из их хора – и все же, Нина, слышали ли вы что-нибудь более прекрасное? Десятки волн поднимаются в вас вперехлест, и ваша голова становится куполом собора, ваше тело, теряя свои очертания, превращается в большой оргaн, ваша худосочная плоть входит в резонанс и впадает в транс, звучат ослабшие струны ваших хрящей – и вот уже то, чему нет названия, овладевает вами.

Наступила пауза. Журналистка запрокинула голову.

– Голова тяжелеет, а? Я-то знаю, что это такое. Вот увидите, к этому не привыкают.

– К чему?

– К тому, чему нет названия. Поднимите голову, Нина, я знаю, это тяжело, но вы попытайтесь и посмотрите на меня.

Молодая женщина с усилием повиновалась.

– Признайте что при всех неудобствах ощущение божественное. Я так счастлив, что вы наконец все поняли. Теперь вы знаете все о смерти Леопольдины. Да, только что для меня было нестерпимо умереть, потому что я пресмыкался в прямом и переносном смысле. Но переход из жизни в смерть в состоянии экстаза – это простая формальность. Почему? Да потому, что в такие минуты и сам не знаешь, жив ты или умер. Было бы не совсем точно сказать, что моя кузина не мучилась или не поняла, что умирает, как те, к кому смерть приходит во сне, – нет, просто она умерла, не умирая, потому что в тот миг уже не жила.

– Не увлекайтесь, от ваших слов попахивает таховской риторикой.

– А то, что происходит с вами, тоже таховская риторика, Нина? Посмотрите на меня, прелестное мое воплощение. Вам теперь придется привыкать в грош не ставить логику окружающих. А стало быть, придется привыкать и к одиночеству, но вы не жалейте.

– Мне будет вас не хватать.

– Как приятно это слышать, вы очень добры.

– Вы знаете не хуже меня, что доброте нет места в этой истории.

– Не беспокойтесь, я буду с вами в каждом вашем экстазе.

– А он будет посещать меня часто?

– Сказать по правде, я жил без этого восторга шестьдесят пять с половиной лет, но сейчас я испытал его с такой полнотой, что потерянное время просто перестало существовать. Не считаться с календарем вам тоже придется привыкать.

– Вдохновляющая перспектива.

– Не грустите, милое воплощение. Не забывайте, что я вас люблю. А любовь вечна, и вы это знаете.

– А знаете ли вы, что подобные штампы в устах нобелевского лауреата по литературе приобретают изумительную пикантность?

– Вы даже не представляете, как вы правы. Достигнув моей степени совершенства, невозможно произнести банальность, не извратив ее, – в моих устах она всегда приобретет до странности парадоксальное звучание. Сколько писателей избрали литературную стезю с единственной целью – достичь однажды той, с позволения сказать, ничейной земли за гранью понятий, где слово всегда девственно-чисто. Быть может, это зовется Непорочным зачатием на уровне языка: говорить слова самого дурного вкуса, пребывая в чудесном состоянии благодати, навеки над толпой, над ее смехотворными дрязгами. Я – последний в этом мире, в чьих устах слово «люблю» не звучит похабно. Какое счастье для вас!

– Счастье? А не проклятие ли?

– Счастье, Нина. Вы только подумайте, какой была бы без меня ваша жизнь, – скука смертная!

– Откуда вам знать?

– Это и слепому видно. Ну что у вас за ремесло – копаться в грязном белье? Со временем вам бы это обрыдло. Рано или поздно наступает пора оставить чужое грязное белье и начать пачкать свое. Если бы не я, вас бы на это не хватило. Теперь же, о воплощение, добро пожаловать к великим начинаниям творцов.

– Действительно, я чувствую, как во мне зреет одно начинание, и это приводит меня в замешательство.

– Вполне естественно. Сомнение и страх – непременные спутники великих начинаний. Мало-помалу вы поймете, что это смятение – тоже часть удовольствия. А вам ведь так необходимо удовольствие, не правда ли, Нина? Решительно, я дал вам все и всему вас научил. Начиная с любви – дорогое воплощение, я трепещу при мысли, что без меня любовь осталась бы для вас тайной за семью печатями. Если вернуться к разговору о глаголах – знаете ли вы, что глагол «любить» грамматически дефективный?

– Это еще что за вздор?

– Он спрягается только в единственном числе. Его множественное число – не что иное, как замаскированное единственное.

• Предыдущая
• 31/56
• Следующая