Гигиена убийцы. Ртуть (сборник) - Нотомб Амели - Страница 23
- Предыдущая
- 23/56
- Следующая
– Занятный? Я что-то не понял.
– Я вами восхищаюсь. Измыслить теорию до такой степени бредовую и логичную одновременно – это надо суметь. Я ведь сначала думала, что вы понесете чушь с позиций мужского шовинизма. Но я вас недооценила. То, что вы сказали, чудовищно и в то же время до чего умно: надо просто-напросто истребить женщин, не так ли?
– Само собой. Если бы женщин не было на свете, все наконец-то устроилось бы к пользе и в интересах женщин.
– До чего же изобретательно! Как только никто раньше не додумался?
– Я полагаю, додумались гораздо раньше, только никому до меня не хватило мужества привести замысел в исполнение. Потому что идея-то носится в воздухе. Феминизм и антифеминизм – извечные напасти рода человеческого, а выход очевиден, прост как дважды два и логичен: ликвидировать женщин.
– Вы гений, господин Тах. Я в восхищении и счастлива, что познакомилась с вами.
– Хотите, я вас удивлю? Я тоже рад, что познакомился с вами.
– Вы шутите.
– Напротив, я вполне серьезен. Во-первых, вы восхищаетесь мной, каков я есть, а не каким вы меня воображаете, – это уже плюс. И потом, сознание того, что я смогу оказать вам большую услугу, греет меня.
– Какую услугу?
– Как это какую? Теперь вы знаете, о чем идет речь.
– Правильно ли я поняла, что вы и меня намерены ликвидировать?
– Я начинаю думать, что вы этого достойны.
– Ваша похвала дорогого стоит, господин Тах, поверьте, я смущена, но…
– Действительно, вы вся зарделись.
– Но не утруждайте себя.
– Почему? Вы этого вполне заслуживаете. Вы много лучше, чем я думал о вас сначала. Мне ужасно хочется помочь вам умереть.
– Я тронута, но не стоит: мне бы не хотелось, чтобы у вас были из-за меня неприятности.
– Полноте, милая, я ничем не рискую: жить мне осталось полтора месяца.
– Я себе не прощу, если ваша посмертная слава пострадает из-за меня.
– Пострадает? Разве она может пострадать от доброго дела? Наоборот! Люди будут говорить: «Меньше чем за два месяца до своей кончины Претекстат Тах готов был протянуть руку помощи ближнему». Я стану примером для всего человечества.
– Господин Тах, человечество вас не поймет.
– Увы, боюсь, что вы опять правы. Но мне плевать на человечество и на славу. Признаюсь, мадемуазель, я вас до того зауважал, что только ради вас одной мне захотелось сделать доброе дело просто так, бескорыстно.
– Мне кажется, вы меня переоцениваете.
– Я так не думаю.
– Опомнитесь, господин Тах, не вы ли называли меня уродиной, дурой, курицей и прочими нелестными словечками? А сам по себе тот факт, что я женщина, – разве он не роняет меня в ваших глазах окончательно и бесповоротно?
– В теории все, что вы говорите, верно. Но произошла странная вещь, мадемуазель, – одной теории стало мало. Мне открылся иной аспект проблемы, и меня захлестнули чувства, каких я не испытывал вот уже шестьдесят шесть лет.
– Очнитесь, господин Тах, я не Леопольдина.
– Да, вы не она. И все же в вас есть что-то общее.
– Она была сказочно красива, а я, по вашему мнению, безобразна.
– Это, пожалуй, не совсем так. Ваше безобразие не лишено красоты. Временами вы просто красивы.
– Только временами.
– Это уже немало, мадемуазель.
– Я, по вашему мнению, глупа, вы не можете меня уважать.
– Почему вы так стремитесь себя дискредитировать?
– По очень простой причине: не хочу умереть от руки лауреата Нобелевской премии по литературе.
Старика точно холодной водой окатили.
– Может быть, вы предпочли бы лауреата Нобелевской премии по химии? – спросил он ледяным голосом.
– Очень смешно. Я вообще не хочу насильственной смерти, будь то от руки нобелевского лауреата или лавочника.
– Правильно ли я понял, что вы хотите оборвать свою жизнь собственноручно?
– Если бы я испытывала тягу к самоубийству, господин Тах, то давно бы это сделала.
– Как же. Думаете, это так просто?
– Ничего я не думаю, меня это не касается. Представьте себе, я вообще не хочу умирать.
– Вы шутите.
– Неужели для вас так непостижимо чье-то желание жить?
– Нет ничего похвальнее желания жить. Но вы-то ведь не живете, глупая вы курица! Не живете и никогда не будете! Разве вы не знаете, что девочки умирают с наступлением половой зрелости? Хуже того, они умирают, но остаются среди живых. Они расстаются с жизнью, но вместо того, чтобы отправиться в райские кущи смерти, приступают к спряжению пошлого и гнусного глагола и спрягают его без конца, во всех наклонениях и временах вплоть до плюсквамперфекта, – и ни одна не избегнет этой участи.
– Что же это за глагол?
– Что-то вроде «плодиться» в самом гадком смысле этого слова – или «овулировать», если угодно. Это ни жизнь, ни смерть, ни даже промежуточное состояние. Это именуется «уделом женщины», и никак иначе, – видно, человек, с присущим ему криводушием, предпочел не включать в свой словарь подобную мерзость.
– Почему вы беретесь утверждать, будто знаете, что такое жизнь женщины?
– Не-жизнь женщины.
– Жизнь или не-жизнь, вы ничего не можете о ней знать.
– Да будет вам известно, мадемуазель, что великим писателям непостижимым образом открыт доступ в чужую жизнь. Им не нужно ни воспарять над землей, ни рыться в архивах, чтобы проникнуть во внутренний мир людей. Им достаточно взять лист бумаги и перо, чтобы прочесть и записать чьи угодно мысли.
– Скажите на милость! Думается мне, почтеннейший господин Тах, что эта система никуда не годится, если судить по несостоятельности ваших выводов.
– Идиотка. В чем вы хотите меня убедить? Вернее, в чем вы хотите убедить себя? Что вы счастливы? Всякому самовнушению есть предел. Очнитесь! Вы не счастливы, вы не живете.
– Вам-то откуда это знать?
– Переадресуйте этот вопрос себе. Откуда вам знать, живы вы или нет, счастливы или нет? Вы даже не знаете, что это такое – счастье. Если бы вы провели детство в земном раю, как я и Леопольдина…
– Бросьте, не воображайте себя исключением из правила. Все дети счастливы.
– Я в этом сомневаюсь. И уж наверняка никто из детей никогда не был так счастлив, как маленькая Леопольдина и маленький Претекстат.
Голова журналистки запрокинулась, и она снова закатилась неудержимым смехом.
– Ну вот, опять ваша матка взбесилась. Что я такого сказал смешного?
– Извините, пожалуйста, но эти имена… особенно ваше!
– В чем дело? Вы что-то имеете против моего имени?
– Да нет, ничего. Но зваться Претекстатом! Я бы точно подумала, что это розыгрыш. Интересно, какая блажь нашла на ваших родителей, когда они решили назвать вас так?
– Я запрещаю вам судить моих родителей. И, честное слово, не понимаю, чем вас так насмешил Претекстат. Это христианское имя.
– В самом деле? Тогда еще смешнее.
– Не смейте глумиться над верой, богохульница. Я родился двадцать четвертого февраля, в День святого Претекстата; отцу и матери не хватило фантазии, и они решили положиться на календарь.
– Боже! А если бы вы родились на Масленицу, как бы они вас назвали? Масленым?
– Прекратите кощунствовать, срамница! Да будет вам известно, невежда, что святой Претекстат был архиепископом Руанским в шестом веке и большим другом Григория Турского, замечательного человека, о котором вы, разумеется, слыхом не слыхали. Претекстату были обязаны своим существованием Меровинги, потому что именно он поженил Меровея и Брунгильду – с риском для собственной жизни, между прочим. Убедитесь сами, что нет повода смеяться над столь славным именем.
– От этих исторических подробностей оно не становится менее смешным. Да и у вашей кузины имя под стать.
– Что? Вы смеете зубоскалить над именем моей кузины? Я вам запрещаю! Вы – чудовище пошлости и дурновкусия! Леопольдина – самое прекрасное, самое благородное, самое изысканное, самое душераздирающее имя, каким когда-либо нарекали человеческое существо.
– А-а-а.
– Именно так! Я знаю лишь одно имя, мало-мальски сравнимое с Леопольдиной: Адель[9].
9
Адель и Леопольдина – имена дочерей Виктора Гюго.
- Предыдущая
- 23/56
- Следующая